Глава 25«Не жить без неё»
«Можно убить врага — и остаться героем. Но убив надежду, ты уже мёртв.» Кто это?
Эвал медленно шагает по узкому коридору, почти бесшумно. В его руках — глиняный кувшин, обмотанный тканью. Он держит его бережно, как драгоценный подарок. Лицо остаётся спокойным, но губы плотно сжаты, а в глазах читается решимость, под которой скрывается сомнение.
У двери он замер. В тот же миг из тени выступил Алден: волосы лохматые, взгляд усталый. Он посмотрел на кувшин, потом на Эвала и тихо сказал:
— Сегодня лучше её не тревожить.
— Я только на минуту.
Рыжий нахмурился, ещё раз окинув взглядом кувшин, затем кивнул и отступил, освобождая путь.
Эвал постучал дважды. Тишина. Затем — шорох и знакомый, усталый голос:
— Кто там?
— Это я, — ласково сказал он. — Принёс кое-что для тебя.
Дверь скрипнула и приоткрылась. Лия выглядела измученной: волосы взъерошены, плечи слегка накрыты плащом, глаза красные от бессонницы или слёз. Она осторожно взглянула на него, затем распахнула дверь шире.
— Заходи.
Ее брат вошел в комнату, прижимая кувшин к груди одной рукой. Другой рукой он тихо закрыл за собой дверь. Его сердце билось чуть быстрее, но движения были уверенными и точными.
Комната Лии была простой: узкая кровать с тёмным шерстяным покрывалом, столик у стены с глиняной лампой, чей тусклый свет бросал мягкие тени. Возле изножья стоял полуоткрытый сундук с рубахой и шерстяным плащом. В воздухе ещё витал запах мыла и свежей воды — его сестра недавно мыла волосы.
Она села на кровать, подтянув колени к груди. Влажные волосы свободно спадали на плечи.
Эвал осторожно поставил кувшин на стол, налил в деревянную кружку и протянул:
— Попробуй. Это поможет.
Девушка нахмурилась, глядя на тёмный густой отвар.
— Что это?
— «Сонная жила», — тихо ответил он. — Трава из северных долин. Когда-то её давали детям, которые мучились кошмарами. Тебе сейчас нужно выспаться... хоть раз за долгое время.
Поднеся кружку к носу, Лия скривилась.
— Пахнет как болотная жижа.
— Зато действует, — улыбнулся юноша, стараясь быть лёгким. — Только глоток. Ради меня.
Она ещё пару секунд смотрела на него, потом медленно сделала первый глоток и сморщилась.
— Беее... мерзость какая!
Эвал мягко прикоснулся к её руке:
— Пожалуйста, это не вкусно, зато полезно. Я рядом.
Сестра закатила глаза, но допила остатки, тяжело вздохнув:
— Если я умру от этого, знай: прокляну.
Взяв пустую кружку, он поставил её на стол и присел рядом. Сначала ничего не происходило. Веки Лии постепенно становились тяжелыми, дыхание — ровнее. Она ещё пыталась говорить:
— Ты правда думаешь, что это поможет?..
Слова терялись, сон брал верх. Эвал вспомнил их первые дни на Стене, когда его сестренка боялась спать, просыпаясь от каждого шороха. Он садился рядом и тихо напевал старую песню матери Лии, которая убаюкивала их, словно ветер в горах.
Он начинает петь, и тихий голос заполняет комнату:
"Спи, моя тень, под звёздным огнём,
Ночь тихо шепчет, покой под окном.
Светит селара, и ветер поёт,
Сон твой возьмёт, усталость уйдёт."
Лия слушает. Её глаза закрываются, а уголки губ дрожат в едва заметной улыбке. Слёзы блестят на ресницах, но она не открывает век. Через несколько мгновений её дыхание становится ровным и глубоким.
Эвал осторожно поправляет прядь волос, убирая её с лица. Его пальцы дрожат, губы сжаты, а глаза неестественно блестят.
Он шепчет, почти не выдыхая:
— Прости... это только ради тебя.
И садится рядом, ожидая, пока она окончательно не погрузится в сон.
Внезапно дверь распахивается, и на пороге замирает Алден.
Прямо перед ним стоит Эвал. В его руках — туго затянутая верёвка, охватывающая щиколотки спящей Лии. Она лежит неподвижно, дыша ровно и слишком глубоко. Сердце Алдена на мгновение проваливается в пустоту — ему кажется, что она не дышит. Но грудь тихо поднимается. Она просто спит, неестественно крепко.
— Что ты... — начал он, но сапог Лии влетел в него, заставив отшатнуться. Эвал прижимает палец к губам, глаза горели.
— Тсс... тише, — шипит он. — Она спит. Я должен забрать её.
— Забрать?! — глаза Алдена расширяются от непонимания. — Она же не вещь!
Эвал резко оборачивается. Его лицо искажено напряжением, голос срывается, будто его разрывает изнутри:
— Ты не понимаешь! Мрак идёт! Они придут за всеми! Убьют всех... и её тоже! Это тебе нужно?!
Алден делает шаг вперёд, сжимая кулаки:
— Зато она сама этого захочет! Если поймёт... если даст шанс... — боль в его голосе резала пространство. — Не насильно!
— Ты не знаешь, что там будет! — вскрикнул Эвал. — Эти тени... они безжалостны! Если мы не уйдём сейчас — поздно!
— И что, ты думаешь, силой её спасёшь? — холодно спросил Алден. — Ты превратишь её в пленницу, а не в спасённую.
Эвал замирает. Глаза его блестят влагой, а подбородок предательски дёргается.
— Я... я не могу смотреть, как она погибает! Если я не уведу её отсюда... она умрёт! И я не прощу себе.
— Защищать — не значит лишать выбора, — Алден делает ещё шаг. — Дай ей самой решить. Не решай за неё.
В комнате нависает гнетущая тишина. Лия спит, не подозревая, что её судьба решается в считаных сантиметрах. Тени в углах становятся живее, сгущаются и колышутся, будто сама тьма прислушивается к спору, готовая напасть при малейшей слабости.
— Я не пущу, — рыжий встаёт прямо перед ним, заслоняя собой кровать. Гетерохромные глаза блестят в тусклом свете лампы.
Блондин замирает, стиснув зубы. В его руках дрожит верёвка.
— Я не хочу сражаться... — шепчет он, опасливо глянув на спящую сестру. — Если проснётся — всё напрасно. Уйди по-хорошему. Прошу. Или пойдём вместе.
Он делает шаг ближе, но рыжий резко толкает его в грудь. Тот пошатывается, и тут же следует бросок — удар плечом, сцепка тел, глухой грохот.
Они рушатся на стол, лампа звякает, масло проливается, и начинается драка.
Первый удар приходится в скулу Эвала — резкий кулак, хруст костяшек. Второй он успевает отбить предплечьем, но третий врезается в челюсть так, что зубы клацают. В ответ он хватает ближайший стул, рвёт вверх и с силой раскалывает о спину противника. Дерево трещит, щепки разлетаются.
Но рыжий не падает. Он выворачивается, словно кошка, и резко поднимает ногу. Удар в висок — точный, звонкий. Блондин качается, на мгновение мир плывёт. Второй удар — пяткой в затылок. Он рухает на колени, кровь заливает губы.
Вместо того чтобы отступить, он бросается вперёд, хватает противника за ноги и прижимает к стене. Алден хватает его за шею и начинает бить. Удары сыплются один за другим: колено врезается в живот, снова и снова. От боли перехватывает дыхание, словно кто-то бьёт в грудь изнутри.
И тогда Эвал, обезумев, вцепляется зубами в протянутую руку. Металлический привкус крови рвёт по языку, палец хрустит — и исчезает между зубами. Рыжий взвывает, ошеломлённый, отшатывается, зажимая окровавленную кисть.
Этого достаточно. Блондин поднимается, глаза наливаются бешеным светом. Он рвётся вперёд, всей массой, врезается плечом в грудь. Они вместе летят назад.
Глухой удар о пол. Голова рыжего ударяется о каменную плиту. Звук похож на расколотый горшок. Тело обмякает
В комнате повисает тишина, прерываемая лишь хриплым дыханием и рваным стуком сердца. На кровати по-прежнему спит девушка, не ведая, что в двух шагах от неё брат и друг только что превратили комнату в арену бойни.
Блондин, шатаясь, поднимается на колени. Кровь капает с губ, с рук, с зубов. Он смотрит на распростёртое тело и не может поверить, что это сделал он.
— Что я наделал... — шепчет он, не смея поднять глаза.
Эвал сидит над телом, дрожащими руками вытирая кровь с лица. Каждое движение даётся с трудом: под ногтями застревают щепки от стула, на языке остаётся солёный привкус. Его пальцы дрожат, сердце стучит дико, а мысли плутают в хаосе.
Он подполз на коленях к Алдену, осторожно трогая его плечо.
— Вставай... — шептал он, почти моля. — Давай... ну же...
Но ответа нет. Рыжеволосый лежит неподвижно, его взгляд застыл, уставившись в потолок. Эвал наклоняется, прислушиваясь у его шеи, но встречает лишь ледяную, звенящую тишину. Внутри всё обрывается, будто сорвавшись в пропасть.
— Блядь... — выдохнул он, прикусив губу до крови. — Я не хотел...
Внезапное движение на кровати заставило его вздрогнуть. Сестра зашевелилась. Её ресницы дрожат, глаза с трудом открываются, на мгновение затуманенные сном. Попытка сесть упирается в верёвки на запястьях. Взгляд скользит по комнате, натыкается на неподвижную фигуру — и в её глазах вспыхивает бездонная пропасть ужаса. Рот открывается для крика, но его накрывает ладонь.
— Тихо... тише... всё будет хорошо..., — его собственный голос звучал чужим, хриплым шёпотом. Он прижимает её, чувствуя, как бьётся её сердце, словно пойманная птица. — Спи... просто дыши и спи.
Она бьётся в его руках, хрипло стонет, глаза мечутся, полные животного страха. Он держит её, повторяя одно и то же, заклиная словами, как мантрой:
— Всё под контролем... Всё будет хорошо...
Схватив кувшин с остатками мутного отвара, он подносит его к её губам. Она мотает головой, давясь, скривившись от горького вкуса.
— Горько...
— Спи... — его шёпот неумолим.— Всё хорошо, спи пожалуйста.
Её сопротивление постепенно слабеет. Дыхание из прерывистых рыданий превращается в тяжёлые, ровные вздохи. Горький отвар, запах пота и страха — всё это тонет в накатывающей тёмной волне. Её веки смыкаются.
Он застывает над ней, слушая ровное дыхание. Руки предательски дрожат. Взгляд снова прилипает к телу на полу, и новая волна тошноты подкатывает к горлу.
— Всё... — прошептал он, и слёзы, наконец, потекли по щекам, оставляя на полу тёмные пятна.
«Времени нет»
Мысль проносится ясно и холодно. Подхватывая бесформенное тело на руки, он ощущает, как безвольно падает её голова ему на плечо. Она неестественно легка. Рванувшись за дверь, он не думает ни о чём, кроме холода каменных плит под ногами и всепоглощающего импульса:
«Беги. Спаси её. Пока не стало слишком поздно».
Алден лежит в тьме. Тяжёлой, вязкой, словно сама ночь впилась в кожу и кости. Каждый вдох даётся с усилием, будто воздух соткан из свинца. Где-то рядом звенит боль — но она больше не касается его, или он просто слишком устал чувствовать. Сердце стучит глухо, будто бьётся в пустоте, и с каждым ударом хочется кричать, но горло сжато, а голос застрял где-то между рёбер..
И тут — тепло. Тёплое, живое, как солнечный свет на коже в детстве. Он снова мальчик, босой, в высокой траве, где пахнет летом и зеленью. Лайана бежит впереди, смеётся, волосы сияют, как пряди Зольграда. В руках — венок из ромашек. Она оборачивается, кричит:
— Догонишь — твой!
Он тянет руку, но поле растворяется. Голос Лайаны тонет в шелесте травы. Сердце сжимается, словно его кто-то сдавливает ладонью. «Я её теряю... опять? Она исчезает, и я ничего не могу сделать...»
Сухая, пыльная земля. Старик с деревянным мечом. Морщинистые пальцы сжимают его запястье, ставят клинок ровнее.
— Крепче, мальчишка. В бою нет второго шанса.
Удар. Боль разливается по пальцам, по руке, но вместе с болью — сила, холодная, острая. «Сделай это... ради неё... ради всех, кого любишь...» Внутри что-то рвётся, крик застревает в горле, глаза горят слезами, но он сжимает зубы и бьёт дальше.
И снова темнота. Только дыхание. Чужое. Старик уходит, голос остаётся где-то рядом, тонкий, еле слышный:
— Живи. Бейся. Ищи свою правду...
Рука сползает. Пустота. Печаль разъедает изнутри, крик в груди рвётся наружу, но только эхо отвечает. «Почему всё всегда так? Почему теряются те, кого я люблю?»
Кровь. Вонь битвы. Крики гронов. Зубы, когти, хрип. Лезвие в руке. Он рубит, и каждый удар — как дыхание, как боль и радость, переплетённые в одно. Ему страшно, но страх живой, настоящий, он бодрит, заставляет держаться, не позволять себе упасть.
Пыльная дорога. Алые зубцы стен на горизонте. Сердце колотится, как у ребёнка, дрожь идёт по всему телу. «Мраки... может, она там... Лайана... может, она ещё жива...»
И вдруг — свет. Тёплый, мягкий, как одеяло после бури. Костёр. Лия. Она перебирает волосы, сидит на корточках, глаза блестят, близкие и родные. Он видит её и будто дышит впервые за долгие годы.
— Ты на мою подругу похож.
Он кивает, слова застревают в горле. «Я не хочу её терять... никогда...»
— Тогда держись рядом. Тут одному не выжить.
Слово за слово. Улыбка за улыбкой. Смех, как лёгкое дыхание, как родник после засухи. Сердце сжимается от счастья, смешанного с болью: «Я жив... я нужен... я могу кого-то защитить...»
Смех. Кружки стукаются о дерево. Хлеб, крошки на пальцах. Голос Лии лёгкий, как родник. Мир перестаёт быть тёмным. И впервые за долгое время он чувствует себя живым.
А потом... слова. Тихие, почти шёпот:
«Ты мне тоже понравился»
Сердце вспыхивает, жар разливается по венам, и слёзы сами катятся по щекам. Он тянет руку, чтобы удержать этот миг, но вдруг — удар. Камень. Тьма. Боль, холодная, режущая.
Всё рушится. Воспоминания слипаются, как страницы, брошенные в костёр. Он тянет руку — и видит девочку. Лайана. Та же улыбка, тот же венок из ромашек. Она машет ему рукой, тихо зовёт:
— Братишка...
Алден тянет руку, чтобы удержать Лайану, и вдруг видит: девочка, та же улыбка, тот же венок из ромашек... начинает расти на глазах. Волосы становятся длиннее, глаза глубже, плечи шире, голос — не детский, а мягкий и уверенный. Она стоит перед ним взрослой, и дыхание Алдена перехватывает.
— Вот так я выгляжу, — шепчет она тихо, почти дрожащим голосом. — Ты же не знал... помнишь меня только ребёнком.
Алден ощущает, как всё внутри сжимается. Слёзы начинают катиться, горячие, неудержимые, и он роняет всё, чтобы обнять её. Обнимает так крепко, что чуть не ломает ей рёбра, но не отпускает ни на миг. Он рыдает, словно все годы одиночества и страха сливаются воедино.
Лайана тихо смеётся, почти сквозь слёзы, пытается вырваться из объятий, но брат не отпускает.
— Пойдём, — говорит она наконец, улыбаясь. — Я покажу тебе, где сейчас живу. Там красиво и всегда светло. И очень много еды — всякой вкусной.
Алден кивает, едва дыша от счастья и облегчения, словно впервые за долгие годы он снова обрел часть своей семьи.
Но вдруг пол под ним прогибается. Алден падает один. Руки тянутся к Лайане, к свету, но всё исчезает — только мрак и страх.
Тело Алдена лежит неподвижно в том же месте, где он упал. Лицо искажено в немом ужасе, глаза закрыты, дыхание остановлено. Реальность жестока и окончательна — здесь нет спасения, нет чудесного воскресения. Только мёртвое тело, тихое и бездыханное.
***
Ноги вязнут в земле, но Эвал не чувствует усталости — только огонь внутри, только стук сердца, совпадающий с каждым шагом. На руках лежит его маленькая сестренка— лёгкая, почти невесомая, будто сонный ребёнок. Её дыхание касается его груди, и каждый раз ему кажется, что оно замирает. Он стискивает её крепче. Жива. Жива. Жива.
Стену обнимает ночь. Факелы дымятся редкими пятнами света, меж которых тянутся густые тени. Эвал идёт в этих тенях, сливаясь с ними, стараясь быть невидимым. Дважды он замирает — прямо под башней, когда наверху звякает железная пряжка и глаза стража скользят в темноту. Он мечет камень в сторону, и звук разлетается по двору, будто чей-то шаг. Страж поворачивает голову, уходит взглядом — и Эвал проскальзывает дальше.
Тропа знакома. Каждую кочку, каждый камень он помнит. Ещё днём он отметил дорогу. Впереди должен быть пост — сонный воин, которому всегда выпадает ночная смена.
«Так и есть».
У стены сидит солдат, свесив голову на грудь. Факел горит рядом, отражаясь в его шлеме. Эвал делает шаг. Второй. Третий. И тут веки того дрожат, глаза приоткрываются. Солдат встрепенулся. Вдох. Голос срывается с губ — резкий, хриплый крик тревоги.
Эвал бьёт. Ногой — прямо в висок. Солдат рухает, но успевает поднять гул, который тут же катится по камню, разносится эхом. Где-то наверху звякают доспехи, слышны голоса. Эвал бьёт ещё раз , тяжело, по груди. Тишина.
Он бежит.
Тело сестры прижимается к нему, и каждый её вздох режет, будто нож. В висках бьётся одно: «не услышали... не успеют... я успею...»
И вот — стена. Гладкая, суровая. Каменные плиты, у самой земли — щель. Потайная дверь. Старая, изъеденная временем, почти невидимая. Эвал срывает задвижку, дёргает. Камень сдвигается, хрипло, будто не хочет отпускать.
За дверью — тьма. Тоннель, пахнущий сыростью и ржавчиной. Вниз. В холод, где стены сочились влагой, а шаги отдавались гулким эхом.
Эвал вбежал в катакомбы, дыхание сбивалось от тяжести, Лия казалась невесомой и одновременно неподъёмной в его руках. Тьма тоннеля дышала сыростью. И вдруг — из мрака шагнул Аргрей.
Он стоит спокойно, будто ждал. Нет в нём ни ярости, ни удивления — только усталость, въевшаяся в каждую черту.
— Дай пройти, братан, — Эвал выдыхает. — Пожалуйста.
Аргрей медленно качает головой, но не отступает ни на шаг.
— Я не держу тебя. Я ждал, что всё так и закончится. Не хотел верить, пытался отговорить, но... — он прикрывает глаза на миг. — Так будет лучше. Для вас обоих.
Эвал замирает. В груди щемит.
— Ты серьёзно?..
— Там, у выхода, — продолжает Арг, — лошадь. Стырил её у валонцев. Берите и уходите. Вам нельзя оставаться. Мне сон приснился. Что Стены не станет, что мы все умрём. А вы... вы будете жить. И, может будете счасливы.
Эвал делает шаг вперёд, губы его дрожат:
— Тогда пошли с нами. Вместе.
— Нет, — голос Аргрея твёрд. — Моё место здесь. Я тут родился. Тут жил. Это мой дом. А вы — нет.
Эвал хочет возразить, но слова застревают в горле. И вдруг вырывается:
— Я... убил его. — Голос срывается, звучит слишком громко в подземной тишине. — Алден встал у меня на пути, я не хотел... но...
Аргрей не удивляется. Лишь криво усмехается, будто признание — не откровение, а лишь подтверждение давней догадки.
— Да плевать, — произносит он безразлично. — Я и сам не раз мечтал придушить того рыжего. С первого дня он меня бесил. Хуже тебя.
Эвал остолбеневает. Сердце проваливается в пустоту. Но возразить не может.
Молчание нависает между ними. Слышно лишь дыхание Лии и мерное падение капель с потолка.
Эвал делает шаг вперёд, взгляд впивается в лицо Аргрея:
— Но... как ты понял, что я пойду сюда?
Аргрей устало улыбается, в уголках его глаз ложатся морщины.
— Потому что я знаю тебя. Слишком хорошо. И потому что мы в детстве часто здесь прятались. Или ты забыл?
Слова бьют Эвала, как раскалённый клинок. Он чувствует, как прошлое и настоящее сплетаются в один тугой узел боли.
И вдруг — сверху доносится гул. Сапоги бьют по камню, эхом отзываясь в тоннеле. Голоса, крики. Всё ближе.
Аргрей резко оборачивается.
— Беги! — рявкает он. — Я задержу их!
Эвал почувствовал, как ком подкатил к горлу, но не смог произнести ни слова. Он лишь крепче обнял Лию и, не оглядываясь, ринулся в темноту.
***
Ночь давно вступила в свои права. Конь, измученный дорогой, бредёт усталым шагом. Вдалеке, над холмами, угадываются огни Грейхольма — редкие факелы на стенах, будто тлеющие угли. Эвал спешивается, осторожно стягивает Лию с седла на руки и опускается на землю, прислонившись спиной к холодному камню.
— Ну всё, сестрёнка, — выдыхает он, — мы почти пришли. Сейчас... отдохнём немного, и дальше будет легче.
Он осторожно касается её щеки. Холод.
Сжимает пальцами запястье — пустота.
Прикасается ухом к её губам — тишина.
— Лия?.. — голос дрожит. — Ну же... проснись.
Он трясёт её осторожно, будто боится причинить боль. Но голова безвольно мотается в сторону.
Сердце Эвала уходит в пятки. Он мечется, пытаясь нащупать дыхание снова, проверяет пульс на шее, на запястье. Ничего.
Вспышкой в памяти бьют слова из записки, приложенной к пузырьку: «Больше трёх капель — смерть».
И сразу же — воспоминание, как он прижимает к её губам чашу, когда она уже открывает глаза после драки, и заставляет сделать ещё глоток.
Руки затряслись. В груди что-то оборвалось.
— Нет... нет... я... я же только хотел спасти... — выдыхает он. Голос срывается, превращаясь в хрип.
Он утыкается лбом в её волосы, прижимает к себе, и вдруг изнутри вырывается крик. Не слово, не имя — чистый, звериный вопль, полный отчаяния и вины. Эхо уходит в ночное небо, вспугивая птиц.
— ЛИИИИИИЯЯЯ!!!
Он рвёт на себе волосы, царапает лицо, но не выпускает её из рук. Его тело трясёт, зубы скрипят, глаза наливаются кровью. Мир сужается до одного:
«Я убил её. Сам. Своими руками».
Он прижимает её к груди, утыкается лицом в её волосы, захлёбываясь в собственной истерике. Паника сминает его изнутри: дыхание рвётся обрывками, сердце колотится безумным барабаном. Он задыхается, царапает грудь, словно пытаясь вырвать из себя этот кошмар.
Крики разносятся по пустым полям, но только эхо отвечает на них.
Слёзы жгут глаза, капают на её холодные щёки. Он качает её на руках, будто ребёнка, и бормочет бессвязные слова — оправдания, обещания, мольбы.
А потом всё стихает внутри. Остаётся только пустота.
Он тянется к мечу. Берёт его обеими руками. Подносит клинок к горлу.
"Я не заслуживаю жить... если её нет."
Он закрывает глаза. И мир застывает.