Глава 19 - Новые Наработки
Майя не ожидала, что её интерес к проекту перерастёт в нечто большее. После того разговора они не отправились в прошлое сразу — предстояло ещё много работы. Они проводили дни в лаборатории, обсуждая технические детали, тестируя механизмы, исправляя малейшие погрешности в системе. Борис Степанович был педантичен, он не терпел спешки, а Майя с каждым днём чувствовала, что её вовлекает в этот процесс всё сильнее.
Она изучала отчёты о червоточинных зонах, их нестабильности, механизмы работы капсулы и способы минимизации временных искажений. Воскресным утром, закончив разбирать последние данные, она отправилась к Борису Степановичу.
— Ваша разработка безупречна, — сказала она, кладя папку с записями на стол. — Честно говоря, у меня не хватает опыта, чтобы предложить что-то революционное. Вы предусмотрели всё, Борис Степанович. Вы настоящий гений.
Он поднял голову от монитора, посмотрел на неё с лёгким удивлением.
— Раз так, то зачем вы пришли?
— У меня есть небольшая идея, — Майя скрестила руки. — Вы сказали, что, отправившись в прошлое, останетесь в теле старика. И я думаю, что могу немного исправить этот момент.
— Интересно, — пробормотал он, сдвигая брови. — Что вы имеете в виду?
— Смотрите, вы говорили, что до определённого времени процессы организма всё же обратимы. То есть если прыжок во времени не превышает года, тело возвращается в исходное состояние на тот момент.
Она подошла к доске и начертила несколько формул.
— Если учесть коэффициент восстановления клеточного метаболизма, связанный с энтропией системы, и скорректировать квантовую деконструкцию материи...
Она бросила взгляд на Бориса Степановича, проверяя, следует ли он её объяснению. Он кивнул, не перебивая.
— В общем, если адаптировать эти процессы, перераспределить нагрузку на систему и синхронизировать её с возрастными особенностями тела, то я смогу омолодить вас на десять лет. Не более. Я рассчитала предел, дальше начинается разрушение структур. Но всё же, 79 лет — это лучше, чем 89.
Борис Степанович задумчиво провёл рукой по подбородку.
— Интересно... Как я сам об этом раньше не подумал.
На внедрение нового механизма ушёл ещё месяц. Они экспериментировали с параметрами, проверяли устойчивость временной матрицы, отсеивали риски. В конце концов, программа была готова.
Борис Степанович стоял перед машиной, вглядываясь в плывущие по экрану силуэты, затем глубоко вдохнул и шагнул вперёд.
— Запускаю процесс, — произнёс он ровным голосом.
Майя наблюдала с затаённым дыханием. На панели управления вспыхнули индикаторы. Он ввёл команду и нажал кнопку активации.
Система ответила лёгким гулом, воздух внутри арки начал вибрировать, словно в нём появилось напряжение. Гладкая поверхность устройства засветилась, очерчивая пространство, внутри которого мелькали смутные, едва различимые тени — как будто внутри арки двигался сам ход времени.
Затем вспышка.
На долю секунды фигура Бориса Степановича словно расплылась в воздухе, затем вновь обрела чёткость. Сенсоры на панели мигнули в новом порядке, зафиксировав завершение процесса.
Он сделал шаг назад, выходя из зоны арки, и оглядел себя.
— Как вы себя чувствуете? — спросила Майя.
Борис Степанович задержал дыхание, потом медленно выдохнул.
— Лучше, чем ожидал, — его голос был тем же, но в нём чувствовалась иная интонация.
Майя внимательно посмотрела на него. Конечно, он не стал молодым, но перемены были очевидны. Движения стали чуть легче, осанка выпрямилась, кожа на лице уже не выглядела столь дряблой. Он не чувствовал той постоянной усталости, что преследовала его последние годы.
— Боль в спине ушла, — заметил он, с лёгким удивлением поворачиваясь в стороны. — Слабость в ногах... не исчезла совсем, но стало легче.
— Координация?
— Улучшилась. Сердце тоже не так сильно давит, как раньше.
Майя усмехнулась.
— Ну, 79 лет всё-таки не 89.
Борис Степанович покачал головой, будто осознавая масштаб произошедшего.
— Кажется, я наконец-то готов к путешествию.
Арти предстояло не просто отправиться в прошлое, а выжить в нём. Блокадный Ленинград был чуждой, враждебной средой, где малейшая ошибка могла обернуться смертельной опасностью. Любая неосторожная фраза, неверное движение, даже выражение лица — всё могло вызвать подозрения.
Поэтому инструктаж был суровым и подробным.
— Ты должен забыть всё, что знаешь о современном мире, — говорил Борис Степанович, сидя за столом и постукивая пальцами по пожелтевшим картам. — Там ты будешь не Артёмом из будущего, а обычным ленинградцем. Твоё поведение, твоя речь, даже твоя походка должны соответствовать времени.
Он объяснял, как вести себя на улицах, как не привлекать внимания, с кем можно говорить, а кого лучше обходить стороной.
— Никогда не смотри людям в глаза слишком долго. В голодные времена это может восприниматься как вызов. Никогда не спрашивай, где можно достать еду, не предлагай что-то в обмен, если не хочешь попасть под подозрение.
Арти молча слушал, вникая в каждое слово.
— Если кто-то задаёт глупые или странные вопросы, не пытайся шутить. Просто пожимай плечами или отвечай уклончиво. Люди там подозрительны. Любая нестыковка в твоей биографии — и могут донести.
Ему объяснили, как проходят будни блокадников: когда бывают комендантские часы, где выдают хлеб, как ведут себя городские патрули. Он должен был знать, в какое время улицы пустеют, когда самые опасные часы, где прятаться во время обстрелов.
Но самое главное — он должен был знать маршрут. Борис Степанович выдал ему список адресов и точное время, когда он должен быть в определённых местах.
— Всё рассчитано до секунды. Ты не можешь опоздать. Если хотя бы на минуту позже — человек погибнет.
Арти взял в руки карту.
— Я... честно, не уверен, что смогу ориентироваться без навигатора.
— Придётся, — сухо ответил Борис Степанович. — Там у тебя не будет гаджетов. Только эта карта и твоя память.
Долгие дни он учил его ориентироваться без современной техники. Привыкать к ориентирам, запоминать улицы, прокладывать маршруты по статичным точкам — старым зданиям, памятникам, перекрёсткам.
— Ты ребёнок 21 века, — сказал ему однажды Борис Степанович. — Но там, в Ленинграде, тебе придётся стать другим человеком.
Борис Степанович протянул Арти потрёпанный конверт. Внутри — серый картонный прямоугольник с выцветшими буквами и номером.
— Это твой продовольственный талон, — пояснил он. — В блокадном Ленинграде их называли просто «карточками». Без неё ты не получишь ни грамма хлеба. Потеряешь — останешься без еды. А в те времена это было равносильно смерти.
Арти взял карточку в руки, осторожно провёл пальцем по краю.
— То есть мне просто нужно её показывать?
— Не просто, — усмехнулся Борис Степанович. — Ты должен знать, где и как их выдают. Существовали разные категории карточек: рабочие, служащие, иждивенческие, детские. От этого зависела норма хлеба. Рабочим полагалось больше, но они и пахали без отдыха.
Арти кивнул, пытаясь запомнить.
— Кроме того, у тебя будут документы. Паспорт тебе не нужен — он был не у всех. Это справка с места работы. Она подтвердит, что ты не «тунеядец». В те времена за отсутствие работы могли задержать.
Борис Степанович выложил перед ним ещё несколько бумаг.
— А теперь самое важное. Время диктует свою лексику. Есть слова и выражения, которые ты должен знать.
Он откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.
— Начнём с «трёшника».
— Это что-то вроде тройника в розетку? — предположил Арти.
— Совсем нет. «Трёшник» — это 300 граммов хлеба, норма для рабочих. Если тебе скажут «живу на трёшнике» — значит, человек работает и получает свой кусок.
Арти кивнул.
— «Пухарь», — продолжил Борис Степанович. — Это страшное слово. Так называли людей, умирающих от голода. Узнать их просто — опухшие, бледные, едва передвигаются. Если услышишь это слово в чей-то адрес — знай, человек на грани.
— А если мне так скажут?
— Значит, ты в опасности.
На секунду воцарилась тишина.
— «Зажимать». Это не про драку. Это значит, что кто-то утаивает еду. Можешь услышать: «зажимает хлеб» — это о том, кто прячет свои пайки.
— А «мешочники»?
— Это те, кто ездил в деревни за продуктами, рискуя жизнью. Возвращались с мешками еды, если повезёт. А если нет — могли попасть под бомбёжку или нарваться на патруль.
Борис Степанович взглянул на Арти испытующе.
— И последнее на сегодня. Если услышишь слово «дорога жизни», знай — это не просто название. Это единственный путь через Ладожское озеро, по которому в город шли продукты и эвакуировали людей.
Арти задумался.
— Думаю, мне стоит записать.
— Думаю, тебе стоит запомнить, — тихо ответил Борис Степанович.
Арти покрутил карточку в руках, внимательно рассматривая пожелтевшую бумагу.
— Подождите. Но вы же сами говорили, что в бункере еды достаточно. Зачем мне вообще всё это? Зачем мне знать, сколько граммов хлеба выдавали рабочим и как его получить, если я его даже есть не собираюсь?
Борис Степанович устало вздохнул, словно ожидал этого вопроса.
— Это не для того, чтобы ты ел этот хлеб, — пояснил он. — Ты даже не представляешь, насколько он не похож на тот, что ты знаешь. Он чёрствый, плотный, с привкусом чего угодно, кроме самой муки. Его делали из смеси жмыха, целлюлозы, иногда даже опилок. Люди, жившие в те времена, были к этому привычны. Их организмы адаптировались. А ты? Ты не такой крепкий. Даже маленький кусочек может вызвать сильное отравление, и если тебе не повезёт — ты просто умрёшь.
Арти поёжился.
— Тогда тем более, зачем мне всё это?
— Чтобы ты не выделялся. В блокадном городе чужак — это проблема. Люди жили по строгим правилам, и любое несоответствие сразу бросалось в глаза. Ты должен быть частью этого мира, а не его странным элементом.
Борис Степанович сделал паузу, затем продолжил:
— В первую очередь это твоя защита. В городе была система пропусков, проверок, патрулей. Если тебя остановят и увидят, что у тебя нет карточек или документов, вопросов будет больше, чем тебе хотелось бы. В лучшем случае тебя отправят в комендатуру на допрос. В худшем — примут за мародёра или шпиона. И поверь, в то время не особо разбирались, кто есть кто.
Арти молча слушал.
— Ещё одно. Если ты вдруг столкнёшься с кем-то, кто поинтересуется твоим образом жизни, тебе будет что ответить. Люди не просто ходили по улицам. Они стояли в очередях, получали пайки, ходили на работу, искали дрова, выносили покойников. И если ты не будешь делать ничего из этого — ты вызовешь подозрения.
Борис Степанович внимательно посмотрел на Арти, будто пытался запомнить его таким, какой он есть сейчас, до того как тот сделает шаг в прошлое.
— И последнее, — его голос стал строже. — Если в этом нет острой необходимости, старайся не общаться с людьми. Не задавай лишних вопросов. Если потеряешься, не пытайся спросить дорогу. Просто возвращайся на базу. Или незаметно нажми на кнопку которую я выдам тебе и жди пока я сам тебя найду.
Арти нахмурился.
— Почему?
— Потому что ты не в современном Петербурге. Там никто не улыбнётся тебе, не проведёт до нужного места, не пожалеет, если заподозрит что-то странное. Там люди истощены, измучены и подозрительны. Они живут в страхе. Любое отклонение от привычного порядка вещей — это повод для тревоги. Поверь, вопросы "Как пройти туда-то?" звучат в блокадном Ленинграде совсем не так, как здесь. Если ты спросишь что-то не то у кого-то не того, это может стоить тебе жизни.
Он сделал паузу, затем добавил:
— Говори только тогда, когда тебя спрашивают. Сам никогда не вступай в диалог. Никогда.
Арти молча кивнул. Он начал осознавать, что это не просто путешествие в прошлое. Это было погружение в реальность, которую он пока даже не мог представить.
Майе был проведен такой же инструктаж, но он был больше сосредоточен на медицине.
Майя сидела за массивным деревянным столом в лаборатории, рассеянно постукивая ногтем по обложке своего блокнота. Вокруг царил полумрак – лампы под потолком светили тускло, создавая островки света среди хаоса приборов, бумаг и металлических ящиков. Воздух был пропитан запахом старых книг, антисептика и чего-то металлического – возможно, остывшего паяльника, оставленного на одном из столов.
Напротив неё, на таком же тяжёлом стуле, сидел Борис Степанович. Его руки покоились на кожаной аптечке, которую он принес с собой. Аптечка выглядела старой, потёртой, но крепкой – вероятно, ещё довоенного образца. На замке проступали следы ржавчины, но, когда он его откинул, крышка поддалась легко, с тихим щелчком. Внутри лежали маленькие пузырьки с пожелтевшими этикетками, ампулы, бинты, пачки порошков в серой бумажной обёртке. Он доставал один предмет за другим, объясняя их назначение.
Майя слушала, затаив дыхание. Она всегда мечтала стать врачом. С детства её завораживали книги по медицине, рассказы о врачах, спасавших людей в самых тяжёлых условиях. Её сердце замирало при мысли, что однажды она сможет спасать жизни. Но теперь всё было по-настоящему. Теперь её знания станут не просто теорией, а чем-то, от чего напрямую будет зависеть человеческая жизнь.
Борис Степанович провёл с Майей отдельный инструктаж, сосредоточенный на медицине.
— В блокадном Ленинграде ты столкнёшься с несколькими главными угрозами для жизни людей, — начал он, чертя на листке схему человеческого тела. — В первую очередь это дистрофия и авитаминоз. Люди буквально умирают от голода. Их кожа становится серой, истончается, сосуды ломкие, из-за чего легко появляются синяки. Мышцы атрофируются, начинается некроз тканей. Они не могут нормально двигаться, и даже раны у них заживают медленнее.
— Что я могу с этим сделать? — спросила Майя, склонившись над его записями.
— Ты можешь замедлить процесс. Витамины. Самое важное — витамины C, D и B. Аскорбиновая кислота, рыбий жир. Если у человека судороги, отказывают мышцы — это нехватка калия и магния. Глюкоза поможет поддержать силы, но в очень малых дозах. А ещё дрожжи. Да, обычные дрожжи. Они хоть немного помогут восполнить нехватку витаминов группы B.
Борис Степанович сделал пометку и продолжил:
— Вторая проблема — цинга. У людей начинают кровоточить дёсны, выпадают зубы, суставы опухают, на коже появляются тёмные пятна. Здесь тоже помогут витамины, но ещё важно следить за инфекциями. Если рана открытая — антисептики: спирт, йод, перекись. Если начинаются нарывы — нужно вскрывать.
Майя кивала, быстро записывая.
— Тиф, — продолжил Борис Степанович. — Высокая температура, слабость, спутанное сознание, высыпания. Если человек бредит — это плохой знак. Главное — не дать ему обезвожиться. Вода, хоть какая-нибудь. Иначе смерть наступит быстрее.
Он достал небольшой список препаратов.
— Вот что ты возьмёшь с собой:
1. Пенициллин — от бактериальных инфекций.
2. Сульфаниламиды — помогут при кишечных инфекциях и тифе.
3. Хинин — от малярии, если вдруг доведётся столкнуться.
4. Аскорбиновая кислота — предотвратит цингу.
5. Глюкоза в ампулах — для поддержания сил у истощённых людей.
6. Аммиак — если кто-то потеряет сознание.
7. Нашатырный спирт, йод, перекись водорода — для обработки ран.
8. Обезболивающее — много обезболивающего, потому что оно на вес золота.
Майя жадно впитывала каждое слово.
Борис Степанович достал из аптечки ещё один пузырёк, потряс его в руках и задумчиво посмотрел на Майю.
— Тебе придётся лечить не только болезни, но и сам голод, — сказал он, расстегнув ещё одну застёжку на сумке и извлекая несколько маленьких бумажных свёртков. — Это будет сложнее всего. Голод – это не просто отсутствие пищи. Это разрушение организма изнутри, и если ошибиться, человек умрёт даже от куска хлеба.
Он развернул один из свёртков и показал ей маленький кусочек сахара.
— Вот с этого ты начнёшь. Если перед тобой человек, который давно не ел и уже опух от голода, нельзя сразу давать ему еду. Желудок её просто не примет. И более того – организм, привыкший работать на грани выживания, может отреагировать так, что человек погибнет.
Он помолчал, давая ей время осознать сказанное, а затем продолжил:
— В первую очередь нужно дать ему что-то очень лёгкое. Чай с сахаром. Тёплую воду. Потом немного глюкозы. Всё по каплям. Даже несколько глотков могут спровоцировать рвоту, так что придётся следить за реакцией. Если человек выдерживает, даёшь ему слабый бульон. Не суп с кусками мяса и картошки, а просто отвар, понемногу, с ложечки.
Он откинулся назад, глядя на свои старые руки, испещрённые сетью тонких вен.
— Через несколько часов можно попробовать дать немного хлебного мякиша, смоченного в этом же бульоне. Только не корку – она слишком грубая. А потом, если всё идёт хорошо, постепенно увеличиваешь дозу. Но растягивать это придётся на несколько дней.
Он посмотрел на неё внимательно, и в его взгляде появилось что-то, чего раньше не было – тень старой боли.
— Ещё одно. Ты столкнёшься с теми, кто уже распух от голода. Это значит, что их организм перестал бороться. Внутренние органы отказывают, вода скапливается в тканях. И чаще всего им уже нельзя помочь. Ты должна это понимать.
Он помедлил, словно выбирая слова, а потом продолжил:
— Если человек ещё в сознании, с ним надо разговаривать. Успокаивать, говорить тихо, уверенно. Это единственное, что ты сможешь для него сделать. Если он совсем плох, можешь попробовать согреть его, дать немного тёплой воды. Но чудес не бывает.
Он снова открыл аптечку, достал ещё несколько пузырьков и положил их на стол перед Майей.
— Вот это антисептики, их используй для обработки ран. Вот это – активированный уголь, понадобится при отравлениях. А это – соль и сода. Ты удивишься, но ими можно вылечить больше, чем ты думаешь.
Борис Степанович на мгновение замолчал, будто раздумывая, стоит ли продолжать. Затем убрал пузырьки обратно в аптечку и взял в руки её лямку, чуть передвинув на столе. Его голос стал тише, почти глухим.
— Есть ещё кое-что, что тебе нужно знать. Когда ты окажешься на улице, ты увидишь много людей. Очень много. Они будут идти медленно, будто против ветра. Одни опираются на стены, другие просто идут, глядя в пустоту. И многие... многие из них будут падать.
Он посмотрел Майе в глаза, задержал взгляд на секунду, а потом продолжил:
— И больше не встанут.
Она сжала руки в кулаки, не отводя глаз.
— Ты должна быть готова к этому. Это жестокая реальность, но пытаться помочь каждому — нельзя. Не нужно бросаться к упавшему человеку, не нужно пытаться поднять его или звать кого-то. В этом нет смысла.
— Но почему?.. — голос Майи прозвучал напряжённо.
— Потому что это жестокая реальность того времени. И потому что это вызовет подозрения. Люди там не удивляются, когда кто-то падает. Они привыкли. Если ты вдруг начнёшь вести себя по-другому, пытаться спасать каждого, это покажется странным. И странностей в то время не прощают.
Майя молчала. Внутри у неё всё сжималось от того, что он говорил, но она не могла ничего возразить.
— Будут те, кто, упав, попробует ползти дальше. Так спасутся. Но многие из толпы будут просто падать. Падать и не вставать. Ты ничего не сможешь сделать. Ничего. Поэтому не останавливайся, не оглядывайся, не задерживайся на улице дольше, чем нужно. У тебя есть задачи. Сосредоточься на них.
Он снова взялся за лямку аптечки и слегка сжал её в пальцах, будто проверяя прочность.
— Прими это сейчас, чтобы не сделать ошибку потом.
Майя смотрела на аптечку, на аккуратно разложенные лекарства, и чувствовала, как внутри всё сжимается. Она мечтала стать врачом. Но никогда не думала, что её первые пациенты будут на грани жизни и смерти.