Сквозь Бездну Времени

Майя всегда просыпалась рано. Даже если могла позволить себе подольше понежиться в постели, она не позволяла. День следовало начинать с дисциплины, иначе он оборачивался хаосом.

Она перевернулась на бок, потянулась, затем резко села на кровати. На секунду провела рукой по своим длинным, густым рыжим волосам, но тут же убрала её. Волосы, красота, всё это было так, вторично. Она никогда не думала о себе в контексте привлекательности. Это не имело значения. Важным было другое: её сила, её ум, её способность двигаться вперёд.

Она никогда не сомневалась в себе. Никогда не зацикливалась на недостатках, потому что просто не считала их важными. Была ли она красива? Так говорили. Говорили, что у неё идеальная фигура. Что рыжие волосы — редкость. Что у неё красивые черты лица. Но всё это было не про неё. У неё были другие ориентиры.

Она встала с кровати, не включая свет, и пошла в душ. Лёгкая прохладная вода коснулась её кожи, и она почувствовала, как приходит в себя. Умывшись, почистив зубы, посмотрела на себя в тусклом запотевшем зеркале. В глазах не было ни следа усталости, ни сомнения.

Они с Артёмом были разными. Он был опорой — физической, материальной, реальной. А она была тем, кого нельзя сломить. Ни обстоятельствами, ни потерями, ни разочарованиями. Он работал, чтобы у неё было будущее, а она обязана была взять от жизни всё, что только могла. Она не могла позволить себе сломаться, позволить себе слабость. Не в их условиях. Артём дал ей лучшее, что мог. Её долг — использовать это по максимуму.

Она вернулась в комнату, чувствуя, как за стеной оживает общежитие. Сперва тихо, затем громче. Кто-то матерился в коридоре, кто-то хлопнул дверью. В кухне кто-то зашипел: «Опять электричество вырубило, мать вашу!»

Майя вздохнула.

Общага всегда была таким местом. Здесь были люди, которых она не понимала. Люди, которым не нужны были шансы, которые Артём выцарапывал для них обоих. Они прожигали жизнь, топили её в дешёвом алкоголе и никотине, разговаривали так, будто мир им что-то должен. Они не были бедными в привычном смысле слова. Они были бедными в своём сознании. Бедными в том, как они жили, в том, как они думали. Они даже не пытались что-то изменить.

Майе было неприятно выходить туда, в этот общий мир, в котором все были чужими. В её жизни не было места таким людям. Не потому, что она их ненавидела. Просто потому, что она не видела в них смысла.

Но выбора не было.

Она накинула кофту и вышла в коридор. Голоса заглушили её шаги.

— Майя, — кто-то позвал её.

Она сделала вид, что не услышала. Как обычно. Она не нуждалась в разговорах с этими людьми.

Быстро умывшись, вернулась в комнату. Поставила чайник. Сложила волосы в небрежный пучок, убирая их с лица. Ей нужно было идти. Она не могла задерживаться.

Кипяток залил растворимый кофе. Она сделала первый глоток и почувствовала, как привычный горький вкус наполнил её рот. Это был её ритуал. Её маленький знак, что день начался.

Взгляд упал на рюкзак , который она собрала ещё вечером. Книги, тетради, конспекты — всё было готово.

Майя знала, что не смогла поступить на медицинский. Знала, что её мечта стать врачом теперь недостижима. Но это не значило, что она сдастся. Она всё ещё могла добиться большего. Всё ещё могла стать кем-то.

Выпив кофе до конца, она взяла сумку и вышла.

Юля ждала её через дорогу, пряча руки в карманы длинного пальто. Увидев Майю, она улыбнулась и махнула рукой. — Доброе утро! Ты как, не замёрзла?

— Привет, нет, нормально, — быстро ответила Майя.

— Мы рано вышли, давай зайдём куда-нибудь позавтракать?

Майя знала, как правильно ответить.

— Я уже позавтракала.

Юля кивнула, не придавая значения. Как и все. Никто никогда не обращал внимания на то, что Майя почти не ест.

Она и сама не задумывалась, с чего всё началось. Просто в какой-то момент осознала, что не хочет. Что не любит. Еда казалась чем-то лишним. Чем-то, чего она не заслуживала, пока полностью не истощит запасы энергии. Она не видела в этом удовольствия. Только необходимость, и только в самых крайних случаях.

Майя всегда была окружена людьми. Она легко заводила знакомства, дружила со всеми, кто был к ней открыт. Её знали и любили в университете — и однокурсники, и преподаватели. Она без труда могла договориться о пересдаче, выпросить дополнительное задание, уладить любую ситуацию. В этом была её сила.

Но при этом всё её окружение — подруги, друзья, даже лучшие — казались ей... слабее.

Они не видели очевидного, не могли решить собственные проблемы, не делали элементарных вещей. Иногда казалось, что она живёт среди детей.

И она их направляла. Поддерживала. Помогала разобраться в себе.

Арти был неуязвимым физически. Сколько бы он ни работал, сколько бы ни недосыпал, он всегда находил силы, чтобы продолжать. Он был их бронёй, их крепостью, он давал ей уверенность в завтрашнем дне. А Майя была неуязвима эмоционально и давала уверенность в том, что этот день вообще наступит. Она всегда была сильной морально. По крайней мере так казалось. Она могла понять, поддержать, подбодрить. Она всегда находила нужные слова для любого, кто отчаялся, кто опускал руки. Даже если человек уже не видел смысла идти дальше, Майя могла заставить его поверить, что смысл всё же есть.

Но казалось, что никто не знал, что у неё внутри. Никто не пытался узнать.

Но она и не настаивала.

Юля заговорила, и её слова вновь разорвали тишину, но Майя едва ли обратила на них внимание.

— Он мне изменил, представляешь? Снова! Я ему поверила, но он опять!

Майя усмехнулась про себя, её губы не шевельнулись. Искренне, без всякого скрытого злорадства, она просто не понимала, зачем возвращаться к человеку, который вытирает об тебя ноги. Зачем позволять ему снова тебя унижать, снова разочаровывать, когда ты уже знаешь, чем это закончится? Это было так ясно, что ей казалось, что даже ребенок мог бы это предсказать.

И она снова усмехнулась, уже с лёгким оттенком пренебрежения к тем, кто снова и снова наступает на одни и те же грабли. Как они могли быть такими глупыми?

Но потом эта мысль исчезла так же быстро, как и пришла. Майя вернулась к себе, оставив за пределами сознания все эти рассуждения о людях и их слабостях. Она в какой-то момент поняла, что этот разговор — это не её разговор. Это не её боль. И потому она только кивала, словно погружённая в свои мысли, а на губах её играли заготовленные фразы.

— Ты заслуживаешь лучшего.

— Дорогая, тебе не нужны эти отношения.

— Он не изменится, ты же понимаешь.

Она говорила это автоматически, почти не задумываясь. Майя знала, что сказать. Она всегда знала.
Но её мысли были далеко.

Иногда, когда она злилась на себя, когда не могла что-то понять в учёбе, она брала ручку и вдавливала её в ладонь, пока не проступали капли крови.

Она понимала, что это ненормально.

Но ничего не могла с собой поделать.

Она любила физическую боль.

Не так, как любят адреналин или экстремальные ощущения. Нет, это было нечто другое. Её боль, её неуверенность, её страхи — всё это окружало её, в один момент становилось чем-то невыносимо большим, слишком огромным для ее понимания. Всё это как будто окутывало её со всех сторон, как нечто извне, что нависало над ней. Она чувствовала что не могла с этим справиться. Но когда она раздирала свою ладонь до крови, эта боль, вся та неуверенность и страх, сжимались в одной точке, в её ладони. Это было её способом вернуть контроль, сосредоточить всё то, что её подавляло, в одной единственной, четкой, контролируемой точке. Она понимала, что это ненормально, что это не выход, но всё равно не могла остановиться, не признавала себе это.

Она могла бы быть красивой. Настолько красивой, что без труда оказалась бы на обложке любого голливудского журнала. Узкая талия, широкие бедра, идеальные пропорции песочных часов, длинные ноги, стройные руки — её фигура была тем, что называли совершенной.

Но она не хотела, чтобы её видели.

Как только она осознала, что её пищевые привычки не совпадают с обычными, что любое изменение в её весе вызывает вопросы, обсуждения, ненужное внимание, она начала носить мешковатую одежду.

И, наконец, её тело перестали замечать.

Теперь ее тело было только её делом.
Юля продолжала говорить, её слова сливались в сплошной поток, но Майя едва ли их слушала.

Ее мысли были далеко, в другом месте. В её голове роились другие вопросы. Вопросы, на которые не было простых ответов.

Как просыпаться по утрам, когда единственное, что хочется — это не просыпаться вообще? Как заставить себя встать, когда тело будто слилось с одеялом, а мысли глухо барабанят в висках? Как продолжать, когда каждый день ощущается как бесконечная борьба с самой собой, когда даже элементарные вещи требуют невероятных усилий? И как найти в себе силы не причинять себе боль, не кусать щёки до крови, не прокалывать ладони ручкой — не потому что это доставляет удовольствие, а потому что так хотя бы что-то чувствуется?

Майя не могла найти ответа. Она не чувствовала ничего, кроме тягучего ощущения пустоты. И это было хуже всего. Ей не было ни хорошо, ни плохо — она словно застыла в каком-то промежуточном состоянии, где всё просто продолжалось. Всё было ни к чему не привязанным, всё было ничем. Она пыталась вытянуть из себя эмоции, но они ускользали, как песок сквозь пальцы. Она чувствовала, что ей не хватает сил даже для того, чтобы жить. Это было настолько мучительно и тяжело, но при этом её сознание упорно отказывалось признать, что это был не просто этап — это было нечто серьёзнее . Не мимолётное уныние, не временная усталость. Это было что-то, что кричало, что было проблемой, а не просто моментом жизни. Но Майя не хотела признавать этого.Она не должна иметь ментальные проблемы, как все остальные. Её жизнь — это её борьба, её ответственность, и всё, что она может сделать, это просто двигаться вперёд.

А вот Юля продолжала рассказывать, не замечая, как время уходит. Майя продолжала отвечать на её слова, механически, как будто это был набор фраз, которые ей говорили все окружающие, когда она что-то не так делала. Но внутри неё царила тишина.

Перед ними вырос серый фасад университета.

Юля что-то сказала, засмеялась.

Майя улыбнулась в ответ.

Шагнула внутрь.

Лекции профессора Громова были единственным настоящим увлечением для Майи. Она приходила на них как на праздник, они стали её главной мотивацией начинать день. В мире, где сверстники её не интересовали, где она ощущала себя чужой среди остальных, профессор Громов был единственным человеком, с которым она чувствовала себя на равных. Она с нетерпением ждала этих часов, наполненных обсуждениями и спорами, где её умение мыслить критически получало признание, а не осуждение.

Для других студентов его лекции были просто очередной порцией знания, которую они поглощали, но Майя воспринимала их как арену для настоящих интеллектуальных боёв. Она обсуждала научные теории, ставила под сомнение обоснованные и порой священные факты, опровергала утверждения, которые, как казалось, не поддавались сомнению. Один из таких эпизодов произошел, когда Громов рассказывал о теории струн — теории, которая пыталась объединить все силы природы в единую формулу.

«Как вы знаете, согласно теории струн, все элементарные частицы на самом деле представляют собой не точечные объекты, а маленькие вибрирующие струны, которые могут быть скрыты в многомерных пространствах, недоступных нашему восприятию. Эти струны могут существовать в разных формах и могут объяснить даже самые необъяснимые явления вселенной», — говорил Громов, указывая на доску, на которой изображены сложные уравнения и графики.

Майя, сидя в первом ряду, слушала, но что-то в этом её настораживало. Она подняла руку, и Громов, привыкший к её вопросам, кивнул в её сторону.

«Профессор, подождите, — начала Майя, её голос был спокойным, но в нём чувствовалась уверенность. — Это всё хорошо, но если всё настолько идеально устроено, как вы говорите, и струны могут объяснить всё, почему тогда мы не видим прямых следствий этой теории в практическом мире? Я не говорю о высокоуровневых научных экспериментах, но хотя бы о примерах, которые могли бы подтвердить её. Возьмём, к примеру, квантовые компьютеры, которые, казалось бы, должны бы работать на основе этих принципов, но они всё ещё не достигли даже половины своего потенциала. Почему так? Разве не проще предположить, что на более фундаментальном уровне квантовая механика и теория струн не так уж и совместимы?»

Громов, который всю жизнь посвятил этой теории, был ошарашен. Он несколько секунд молчал, стараясь найти ответ, но что-то в его глазах говорило о том, что Майя действительно поставила его в тупик. Он не знал, что ответить на эти вопросы, потому что они выходили за рамки привычного научного подхода, с которым он работал всю жизнь. Он видел теорию струн как нечто абсолютно верное, как данность, и никогда не ставил её под сомнение.

«Майя, — наконец сказал он, — ты... ты права, в каком-то смысле. Это действительно заставляет задуматься. Но мы должны понимать, что некоторые теории ещё не готовы к практическому применению. Мы должны больше работать, больше экспериментировать...»

Но Майя не была удовлетворена этим ответом, и это заставило её чувствовать себя на пьедестале. Она была как художник, который смотрит на мир науки, уже известный другим, и начинает искать новые пути, новые способы использования старых понятий.

Громов был потрясён её способностью мыслить нестандартно. Громов был человеком, который изобрёл то, что никто даже не мог себе представить. Он построил машину времени. Вся его жизнь была посвящена этому. Это было больше, чем просто открытие. Это был предел возможного, вершина научной мысли, на которую никто даже не посмел бы взглянуть. Он был единственным, кто знал, как это работает. Он знал, как манипулировать временем, как переписывать его. Но вот она. Майя. 18 лет, и она вдруг задаёт ему вопросы, на которые он не может ответить.

Всё, что он знал, всё, что было ему знакомо, всё, что было логично, предсказуемо — теперь это не имело смысла. Это задевало его эго.Он был потрясён. Как это возможно, что я, тот, кто создал эту машину, не могу дать ответы на вопросы, которые она задаёт? Это было как удар по самому сердцу его научной гордости. Это была глубочайшая обида — обида от собственной беспомощности перед чем-то таким, на что он не был готов.

И вот, несмотря на всё это, Громов не мог не восхищаться ей. Это было странно. Он, мужчина, переживший почти девяносто лет, с целым миром знаний, бесконечным опытом, невероятными достижениями, сидел перед этой девочкой, которая лишь недавно родилась, и чувствовал нечто, чего не чувствовал давно. Восхищение. Она была другим человеком. Он не знал, как описать это чувство. Она была неизвестной теорией, на которую он только начинал смотреть с уважением.

Она была той, кто не боится задавать вопросы, которые не приходят в голову даже ему, несмотря на всю его мудрость и опыт. Это было как видеть, как кто-то изобретает велосипед, но делает это гораздо быстрее и эффективнее, чем ты мог бы себе представить. Как она, в своём возрасте, могла уже достигнуть таких глубин мысли? Как это возможно, что она видела то, что он не видел за все эти годы? Даже сейчас, когда её вопросы тревожили его, всё больше в его голове звучала мысль: а что если показать ей своё изобретение? Что если она увидит его по-другому, как никто другой не смог бы? Может быть, она... действительно увидит что-то, чего он сам не замечает.

Он не мог избавиться от этой мысли. Она могла бы помочь ему усовершенствовать машину времени. Она могла бы найти способы, которые он сам не осознаёт. Она была как свежий воздух в его затхлом мире, полной загадок и незаконченных проектов. Но тут же, словно по инерции, в его сознании возникала другая мысль — он скептик. Он не доверял людям. Всё это изобретение было его. Он вложил в него всю свою душу, всю свою жизнь. Он не мог просто так поделиться этим с кем-то, даже с ней.

Может, Майя и была феноменом, но как можно доверить свою работу, своё величайшее открытие кому-то, кто, по сути, едва перешагнул порог жизни? Это было слишком серьёзно. Слишком опасно. В мире, где такие вещи могли бы изменять ход времени, одно неверное движение — и всё могло бы рухнуть. Так что он продолжал наблюдать за ней. Не с недоверием, а скорее как ученый за объектом своего исследования. Он смотрел, как она думает, как она воспринимает мир, но держал дистанцию, опасаясь, что в какой-то момент он может встать на путь, от которого не будет возврата.

Ему нужно было время. Она могла бы увидеть то, что скрыто от его взгляда, что он сам, возможно, просто не заметит. Но он не мог позволить себе ещё одну ошибку.

На глазах у студентов разворачивался настоящий спектакль. И хотя они почти ничего не понимали из того, что происходило в споре, им было дико забавно наблюдать, как их сверстница, едва ли не ребёнок, буквально разносит уважаемого профессора, который был для них авторитетом. Все эти сложные теории и мудрёные высказывания остались где-то далеко за пределами их понимания, но сама суть происходящего была ясна. Для Майи, возможно, эти разговоры были чем-то важным, серьезным, может быть, даже судьбоносным. Для Громова — это было похоже на личную катастрофу. А для студентов? Для них это была просто комедия. И они получали от этого невообразимое удовольствие. Весь этот интеллектуальный хаос был для них просто развлечением, забавным зрелищем, которое делало их день немного ярче.

После лекции профессора Громова, занятия стали более привычными. Студенты продолжали осваивать основы физики, термодинамики, математического анализа и инженерной механики. Лекции по квантовой механике, теориям поля, структурным материалам, системам автоматического управления и электронике шли одна за другой, но ни одна из них не могла сравниться с той энергетикой, которая была на занятиях с Громовым. Всё казалось обычным, будничным, и Майя даже не заметила, как быстро пролетело время. После занятий она отправилась на работу.

Работа библиотекарем не была такой, как она себе её представляла. Майя думала, что её ждёт уютное место среди книг, где она будет в тишине и спокойствии перебирать старые страницы, читать материалы, пить кофе и наслаждаться атмосферой знаний. Но реальность оказалась иной. Вместо того, чтобы просто сидеть и обслуживать редких посетителей, ей приходилось заниматься множеством совершенно непредсказуемых и порой неприятных вещей.

Она следила за состоянием книжных полок, расставляя книги, когда другие библиотекари не успевали. Принимала новые поступления, проверяла их на наличие повреждений и сортировала. Организовывала архивы, разбиралась с несанкционированными списаниями, занималась оформлением абонементов и учетной документацией, требовавшей безукоризненной точности. Она стояла на регистраторе и отвечала на звонки, обслуживала не только студентов и преподавателей, но и случайных посетителей, которые часто вели себя крайне раздражающе. Библиотека также была местом, куда приходили самые разные люди, и порой её работа заключалась в том, чтобы решить конфликты между ними. Она постоянно следила за техническим состоянием оборудования, то она восстанавливала компьютеры, то сортировала невыясненные документы, то решала проблемы с книгами, которые по ошибке оказались в других отделах.

Майя замечала, как сотрудники библиотеки часто жалуются на перегрузки, подмечая, как часто меняются кадры. Некоторые не выдерживали стресса и уходили, не дождавшись, когда работы накопятся в очередной раз. Это был коллектив, где люди менялись как по расписанию. Постоянно появлялись новые лица, которых потом теряли. Не все могли справиться с такой нагрузкой.

Но Майя не уходила. Она приняла эти правила игры. В конце концов, работа в библиотеке, хоть и далека от того, что она себе представляла, стала чем-то вполне привычным. Она справлялась. Может, даже становилась не хуже других. Да, это было далеко от тех мечт о спокойной жизни с книгами, кофе и запахом старых страниц. Но ей это всё равно нравилось. Это была её реальность, и она научилась находить в ней свой комфорт.

Майя вернулась в общежитие поздним вечером, когда день уже совсем стемнел. Она сразу заметила, что что-то не так. Арти был здесь,сидел на кровати, как обычно, но что-то в его взгляде, в его настроении сразу дало ей понять, что что-то случилось.

Запах сигарет был первым, что она почувствовала. Он был настолько сильным, что, казалось, воздух в комнате пропитал этот тяжелый запах, который привел её в замешательство. Это не был просто запах, как будто он просто стоял рядом с курильщиком. Нет, он сам был этим курильщиком. Сигареты — крепкие, с глубоким запахом табака, который исходил от одежды, от рук от волос ее некурящего брата.

Майя посмотрела на него, и сердце внутри её сжалось. Что-то было явно не так. Она чувствовала, как тревога постепенно растёт, как нарастающая волна. «Что случилось?» — спросила она, голос сдержан, но внутри её душа уже пыталась предугадать, что именно стало причиной этого странного поведения.

Арти поднял глаза, и в его взгляде Майя увидела что-то, что никогда раньше не видела. Это была не просто усталость, не просто апатия. Это было что-то гораздо глубжее, что-то, что выворачивало его изнутри. Он просто сказал: «Кафе закрылось. Работы больше нет». Это было как удар в живот. Все внутри неё на мгновение застыло.

«Что?» — вырвалось у неё. Она не могла поверить. Кафе? Но как? Это было его место. Его работа, его пространство, его ежедневная рутина. Она никогда не думала, что это может закончиться, что это когда-то просто исчезнет. Как это так?

Арти снова пожал плечами, но в его движении не было привычной лёгкости, той уверенности, которая всегда была его отличительной чертой. Он выглядел сломленным, как будто весь его внутренний мир перевернулся. «Закрылось, всё. Виктор сказал, что кафе закрывается и я могу идти домой. Просто так. Без объяснений. Спасибо, говорит, за сотрудничество, и удачи тебе».

Майя почувствовала, как кровь отливает от её лица, как холодок по спине. Но она заставила себя сосредоточиться, игнорируя этот удар, и попыталась осмыслить сказанное. «Как так? Неужели Виктор тебе ничего не предложил? Как-то помочь, может, предложил альтернативу, другую работу? Или хотя бы компенсацию?» — её голос дрогнул, но она тут же поправила себя. Она не могла позволить себе поддаваться этому. Её мысли путались, она пыталась найти хоть какое-то объяснение всему этому, но не могла.

Арти покачал головой, едва заметно. Его голос был тихим, почти неразличимым, как если бы это не он, а кто-то другой сказал эти слова. «Нет. Просто сказал, что всё будет в порядке. Что я найду работу, что всё наладится. И перевёл деньги за полмесяца, которые я отработал». Он замолчал, и этот момент тянулся как вечность. В его словах не было обиды, а было нечто хуже — полное отчаяние. Это было не просто разочарование от потери работы, это было осознание того, что всё, что он считал постоянным и стабильным в своей жизни, вдруг исчезло.

Майя, ошеломлённая этим, не могла сдержать гнев. «Ну как так? Вы же так хорошо ладили, я думала, вы друзья. Я думала, что Виктор тебе предложит какую-то помощь, что хотя бы постарается найти для тебя что-то другое. А он просто сказал „спасибо"?» — её слова звучали с оттенком разочарования и негодования.

Арти посмотрел на неё с пустыми глазами, словно не видя её, и тихо сказал: «Я тоже так думал. Но нет. Мне просто пожали руку и сказали, что всё будет в порядке, что я справлюсь. И всё». Он глубоко вздохнул, потом продолжил. «На карту перевели деньги за половину месяца, который я отработал, и всё». И в этих словах было всё: отчаяние, бессилие, понимание того, что ему не осталось больше ничего.

«Так что теперь?» — спросила она, хотя сама прекрасно знала ответ. Он ничего не знал. Он не знал, что делать с этим, как действовать в такой ситуации, и эта неопределённость висела в воздухе, тягучая и болезненная.

Арти открыл рот, будто хотел что-то сказать, но потом снова закрыл его. Его взгляд был пустым, как глубокая тень. «Я записался на собеседования, но... ты же знаешь, с одной твоей зарплатой нам не хватит на всё. Я не знаю, как теперь...»

Майя почувствовала, как на неё накатывает волна паники. Она не могла предложить решение, она не могла найти слова, которые могли бы хоть как-то облегчить его состояние. Всё, что она могла сделать, это взять ручку. Ручку, которая всегда была под рукой, и начать сильно, незаметно нажимать ею на ладонь. Это был её способ справиться с болью, способом ощутить её, взять под контроль хоть что-то в этом разрушительном моменте. На ладони появилась капелька крови, и, хотя это не помогло решить проблему, это дало ей хоть немного облегчения.

Майя пыталась говорить. Она изо всех сил старалась найти нужные слова — те самые, которые всегда помогали Арти, когда он сомневался, когда терялся, когда мир казался ему слишком враждебным. Она говорила, что всё будет хорошо. Говорила, что они что-нибудь придумают. Что выход обязательно найдётся. Что, может, это даже к лучшему — ведь в городе полно работы, и он найдёт что-то получше. Она бросалась наугад в этот хаос, хваталась за любые обрывки идей, строила планы, хоть и не верила в них сама. Но всё это звучало пусто. Арти не реагировал. Он смотрел в одну точку, как будто её слов не существовало. И Майя понимала: на этот раз её голос ничего не меняет.

Они стояли на краю. Впервые в жизни её слова не работали, её уверенность не передавалась ему, её вера не давала ему сил. Она не понимала, почему. Она делала всё, как всегда, но этого не хватало. И от этого становилось ещё страшнее. Всё это время она была его опорой, той, кто знал, как поступить, кто мог дать ответ на любой вопрос, кто, даже если не знала, что делать, находила способ не дать ему почувствовать это. Но сейчас он не слушал её. Сейчас даже она не знала, что сказать. И впервые ей стало по-настоящему страшно.

Они долго сидели молча. Майя держала Арти за руку, сжимая крепко, но осторожно, словно боялась, что если отпустит, он провалится в какую-то бездонную пустоту. Слова ничего не меняли, не приносили облегчения, не давали надежды. Впервые она не могла найти правильных слов, потому что правильных слов просто не существовало.

Наконец, они легли по кроватям, но сон не приходил. Мысли били в голову, как разбившиеся насекомые о стекло — судорожно, беспорядочно, не находя выхода. Каждый звук в коридоре заставлял вздрагивать. Но в какой-то момент усталость всё-таки взяла своё, и они провалились в тяжёлый, тревожный сон.