17 Глава
А вот и новая глава. Для меня было одно удовольствие писать этот отрывок книги настолько умиротворённая и спокойно я себя чувствовала во время написания думаю именно поэтому последнее сцена является такой. Но Мираль Карасу не Мираль Карасу если не добавит немного экшена, поэтому готовимся к следующей главе!
Всем приятного чтения!!!
❗️Ramil'— Падали ❗️
Дагман втащил меня на второй этаж, как зверь, не стесняясь своей грубости, не задумываясь о том, что оставляет на моей руке красные следы от пальцев. Его хватка была цепкой, болезненной. Мы остановились возле стеклянного перила, за которым открывался вид на первый этаж. Он знал, куда идёт. Прекрасно знал, в какой спальне я обычно останавливаюсь в доме брата, и теперь пытался затащить меня туда, словно это было его законное право.
Я почувствовала, как по венам разливается яд — вначале медленно, а потом всё быстрее, до тех пор, пока он не достиг сердца. Ненависть. Жгучая, обжигающая, как пламя, вырывающееся изнутри. Мой взгляд метнулся к нему, и я буквально испепеляла его глазами. В груди бушевал огонь, который я больше не собиралась тушить.
— За что ты так со мной, Николь? — прохрипел он, и в голосе послышалась обида, почти мольба. — Я всё знаю. Я знаю, что ты была с ним... в Ницце. Ты скучаешь по той любви, которую променяла на меня?
Он не успел затащить меня в комнату. Мы остановились прямо возле стеклянного барьера, из-за которого открывался вид на гостиную. Напряжение между нами можно было резать ножом. Каждое его слово отзывалось во мне отвращением, словно он говорил чужим голосом.
Я ощущала, как злость во мне закипает. Пульс стучал в висках. Ещё немного — и я толкну его. Со всей силы. Со всем гневом, что копился годами. Пусть летит. Пусть валится с лестницы, ломая кости на мраморе.
— Чертов ублюдок... — мысленно выдохнула я.
Его руки вдруг оказались на моём лице. Словно он пытался меня успокоить. Или удержать. Или подавить. Я вздрогнула от его прикосновения — мерзкого, липкого, провоцирующего тошноту.
— С чего вдруг ты начал за мной следить, Дагман? — прошипела я сквозь зубы, глядя ему прямо в глаза.
Он смотрел на меня с непониманием, будто не верил, что я задаю этот вопрос. А я продолжила — хладнокровно, отчётливо:
— Я не люблю тебя. Но очень хорошо тебя знаю.
Он сжал моё лицо сильнее, как будто хотел выжать из меня ответ.
— Тогда посмотри на меня. Посмотри как на мужа — и ответь на мой главный вопрос. Потому что, если ответ окажется таким, как я думаю... пострадают твои близкие, Николь, — голос его был тихим, но угрожающим. — Я заявил на тебя права как муж уже давно. Ты моя. И никто не имеет права прикасаться к тебе.
«О Всевышний...»
Моё лицо вспыхнуло от бешенства, гнев невозможно было больше скрывать. Я ощущала, как будто потолок давит сверху, а стены сжимаются, как в фильме ужасов. Его руки на моём лице... Грязные. Отвратительные. Они вызывали внутри меня такие сильные рвотные позывы, что я едва не отшатнулась.
Неужели человек может быть настолько противен?
Я задала себе этот вопрос, глядя в его глаза. А потом — с яростью, с презрением — произнесла:
— Я тебе не изменяла. Но с удовольствием это сделаю, когда получу развод.
На его лице промелькнула фальшивая боль. Театральное разочарование. Настолько жалкое и наигранное, что стало почти смешно.
— Ты не разведёшься со мной, — сказал он, будто выносил приговор.
Я рассмеялась. Тихо, глухо, этот смех вырвался из груди, как злобная насмешка.
— Ты говорил о своих правах на меня... — я подошла ближе, и каждый мой шаг отдавался в его теле эхом. — Но ты всегда знал — и будешь знать — что у тебя нет никаких прав на меня.
Ведь даже в нашу первую брачную ночь ты не взял меня девственницей.
Мои слова впились в него, как кинжал. Он отшатнулся, будто ощутил физическую боль.
— Дагман... Всю свою жизнь я ненавидела тебя. И я знаю, что если тебя сегодня или завтра убьют — я буду самой счастливой вдовой.
Я сделала паузу. Насладилась этим моментом. И продолжила:
— Муженёк, всю свою жизнь я принадлежу только одному мужчине. Потому что именно он, когда мне было двадцать один, взял мою невинность. Взял меня так, как ты никогда не сможешь. А я стонала под ним так, как ты никогда не услышишь.
Он стоял, сжав кулаки. Но я уже не боялась. Ни его, ни слов, ни угроз.
— Перестань жить статусом моего мужа. Потому что очень скоро ты станешь либо покойником, либо разведённым. И поверь мне, это произойдёт именно тогда, когда ты меньше всего этого ожидаешь.
Он шагнул назад, в глазах мелькнула тень страха.
— В нашем мире не разводятся, Николь, — процедил он сквозь зубы. — Единственный шанс на развод — это похоронная процессия. Ни одна женщина не смогла развестись со своим мужем-мафиози.
Я вскинула брови и низко рассмеялась, с той особой, хищной ноткой, которую используют только королевы.
— Да, но ты забываешься. Я — Николь Фонтен. Глава мафии Фонтен. Сестра Хозяина Тургутхан, ты же, мой дорогой муженёк, — разбойник. Рядовой, ничтожный солдат.
Я подошла к нему вплотную, заглядывая прямо в лицо.
— Если бы я была замужем за босса мафии или капо — я бы не произнесла ни слова о разводе. Но ты — лишь слуга. По статусу Шамиль второй после меня, а ты, как в пословице, не пришей кобыле хвост. Ты — никто, Дагман, жалкая шавка моего отца.
Но скоро, очень скоро, и это мы исправим.
В этот момент я резко вырвалась из его хватки.
И как по сигналу, внизу — с первого этажа — раздался демонстративный, хриплый кашель. Я повернула голову. Внизу стояли мои родители, брат с самодовольной усмешкой, Лейла и...Явуз.
Он смотрел на нас с холодной сдержанностью, но в его взгляде кипело напряжение. Он не просто смотрел — он шипел глазами, как хищник, готовый сорваться с цепи.
Дагман встретился с его взглядом. Замер. А затем, не выдержав, резко развернулся и поспешно зашагал по лестнице вниз, гремя подошвами. Он вышел из дома, хлопнув дверью так громко, словно пытался напугать нас звуком.
Я провела по волосам рукой, легко поправляя локоны, словно только что закончился обычный семейный диалог. Спустилась по лестнице с тем же достоинством, которое заставляло людей склонять головы.
— Непрошенные гости должны и честь знать, — фыркнула я с ухмылкой, проходя мимо них.
Ужин проходил на удивление спокойно, если не считать того, что я то и дело ловила на себе тяжёлый, недовольный взгляд отца. Он почти не говорил — редкость, когда Давуд Тургутхан выбирал молчание. Особенно сидя за столом с новой главой клана — своим сыном — и с человеком, который в скором времени должен был принести в семью уйму денег. И всё же он молчал. Возможно, потому что чувствовал себя не в своей тарелке. Он больше не был главным. Не имел решающего слова.
Мурат вёл разговор с русскими деликатно, почти абстрактно, будто в этой беседе не было ничего важного. Но я знала — это маска. Мой брат больше не доверял ни отцу, ни матери. Особенно матери. И я не могла понять, при чём здесь она. Но она была с ним. Всегда.
Она всё ещё любила его. Или... мне так казалось. Несмотря на измены, которые отец совершал без особой осторожности, мать оставалась рядом. Закрывала глаза. Терпела. Поддерживала — и детей, и мужа. Потому что он был главой. Главой мафии. А женщина в нашем мире не могла просто встать и уйти от такого человека. Развод с главарём мафии невозможен.
В нашем мире даже свадебная клятва звучит иначе: «Я вхожу в этот союз живой— и выйду из него только мёртвой». Те же слова, что произносят мужчины при посвящении в мафию. Только смерть освобождает.
Даже я, несмотря на статус главы, не могла развестись с Дагманом просто так. Мне нужны были доказательства. Веские причины, измена семье, предательство или угроза семье. Что-то, за что можно схватиться, когда начнётся суд в зале, где заседают не юристы, а боссы. Хотя... мне кажется, если за моей спиной будет стоять Явуз — причины никого не будут волновать.
Отец, нахмурившись, медленно потягивал виски. Мать держала его за руку — нежно, чуть напряжённо, будто пыталась удержать на месте, сдержать его язвительные ремарки, которым, как я знала, он с трудом сопротивлялся. Она гладила его по пальцам, как будто убаюкивала.
Явуз разговаривал с Муратом с почти неуловимой сдержанностью. Он держал себя подчёркнуто вежливо, но я чувствовала в нём напряжение. Порой, незаметно для остальных, его взгляд скользил ко мне — чуть дольше, чем позволительно. И в этих взглядах я читала слишком многое.
Он смотрел на меня так, будто я принадлежу ему. Всецело. Без права на отказ.
Я прекрасно знала, что он понял, кого я имела в виду, когда сказала Дагману, что он никогда не имел на меня права. Это был он. Мой первый. Единственный. Первый, кто заявил свои права на меня но по всей видимости больше из не признает.
Но я не собиралась играть по его правилам, даже ему я не позволю диктовать условия. Я сама решаю, как и с кем вести игру.
Рядом с Муратом сидела Лейла — такая юная, красивая, почти хрупкая. Она пыталась не перебивать брата, но глаза её горели интересом. Я заметила, как она чуть смутилась, когда Мурат упомянул, что на следующей неделе они поедут в горы — осматривать склады, проверять логистику. В её глазах мелькнула та самая искра, которую невозможно не узнать. Любопытство, нежность, волнение. Ей нравился мой брат. Это было очевидно.
И он, несмотря на свою маску холодного рассудка, тоже чувствовал к ней нечто. Я видела это в том, как он случайно задерживал на ней взгляд. Как позволял себе чуть мягче говорить именно с ней. Хотя на словах всё отрицал и всячески прятал эмоции.
Но женщина всё чувствует, особенно такая, как я.
Всё, что происходило за этим столом, напоминало шахматную партию:
фигуры расставлены, игроки молчат, но каждая клетка доски уже пылает под ногами.
После ужина мама и папа вежливо поклонились брату. Отец сдержанно произнёс:
— Сынок, поздравляю тебя с новой должностью. Если ты позволишь, я организую приём на следующей неделе, — его голос был почти официальным. — А пока позволь нам вернуться домой. Негоже нам слушать о ваших делах после того, как мы отошли от них.
Мурат молча кивнул, почти не глядя на родителей. Затем обнял маму — коротко, но по-настоящему тепло. Она прижалась к нему, как будто в этой секунде чувствовала себя снова нужной.
Отец потянул руку вперёд — в старой традиции, чтобы тот поцеловал её в знак уважения. Но Мурат лишь бросил в его сторону резкий, жёсткий взгляд и бесцеремонно указал на дверь.
— Хорошего вам вечера.
Они ушли. Без протестов. Без слов. Просто — ушли.
Мы с Лейлой перешли к мягкому угловому дивану недалеко от стола. Домработница уже начала убирать посуду — как всегда бесшумно, словно её не существовало вовсе. Шамиль увёз Элиф домой, и в особняке остались только я и Лейла. В кабинете за закрытой дверью слышались приглушённые голоса Явуза и Мурада — они то и дело обсуждали дела мафии, вполголоса, с характерной сухостью.
Я сняла туфли и расслабленно откинулась на спинку дивана.
— Я так устала, Лейла... — прошептала я, стягивая заколку с волос. — Эти каблуки меня вымотали.
Лейла глотнула вина, прищурилась и кинула с усмешкой:
— Думаю, не больше, чем тебя выматывал в постели мой брат.
Она усмехнулась, почти по-детски, но с лёгкой ядовитой ноткой. Я замерла, мои щёки залились предательским румянцем, а на лице появилась пошлая, почти лукавая улыбка.
— Ты до сих пор его любишь? — добавила она, уже без смеха.
Я на мгновение замешкалась. Ни слова не сказала, но это молчание было красноречивее любого признания.
— Можешь даже не отвечать, — Лейла опустила взгляд, — только один вопрос... Почему ты ему отказала?
Я поднесла бокал к губам, не отрывая взгляда от Лейлы. Я знала, что она всё понимает. Возможно, Явуз ей даже ничего не говорил — но эта девочка не глупая. Совсем не глупая.
Бокал застыл у моих губ, но я так и не сделала глоток. Босые ноги коснулись холодного мрамора, и я поднялась, направившись к выходу. Лейла встала за мной и последовала следом.
Я вытащила сигареты из клатча и закурила прямо на пороге.
— Лейлош... так называет тебя мой брат. Значит, мне тоже можно? — бросила я, чуть прищурившись на её смущённое лицо.
— Не знаю, в курсе ты или нет, но твой брат предложил мне не брак. Он предложил... договорённость. Контракт. А я уже выходила замуж по договорённости. Как видишь, хорошего из этого ничего не вышло.
Я сделала глубокую затяжку, позволив дыму неспешно вырваться из лёгких, и продолжила:
— Да, я понимаю, что рядом с ним я была бы под защитой... под защитой самого шайтана. Но тут есть одно большое «но».
Мой взгляд упал на Лейлу. Она молчала, но каждая черта её лица кричала о том, как ей интересно, как ей важно это знать.
— Он не любит меня. Или... по крайней мере, мне так кажется. А если я выйду за него — мне придётся отдать ему мафию Фонтен. Я не могу себе этого позволить.
Я затянулась снова, уже медленнее.
— Мой дед пролил кровь за этот клан. Твой брат, как никто другой, знает это. Я не могу предать свою семью... какой бы она ни была. Даже если я ненавижу всё, что с ней связано. Хотя дедушка Лукас... он был лучшим мужчиной из всех. Единственным, кого я по-настоящему уважала. А теперь... лучший из всех мужчин этой семьи — это Мурат.
Мы обе обернулись, когда на нас одновременно уставились Мурат и Явуз.
Явуз всем своим видом давал понять, что ему не нравится, что я курю. Брови сведены, губы поджаты. Контроль. Осуждение.
Мурат — наоборот. Полное безразличие на лице. Хотя я знала: в глубине души он тоже не в восторге. Просто научился прятать это.
— А что насчёт тебя? — спросила я, переведя взгляд на Лейлу.
— Не поняла? — удивлённо вскинулась она, приподняв брови.
— Ой, дорогая, ты прекрасно понимаешь, о чём я. Я вижу, как ты смотришь на Мурада. И вижу, как он смотрит на тебя.
— Твой брат — ледышка, — выплюнула она с резкостью. Брови нахмурены, в голосе — злость. Почти детская.
Я рассмеялась тихо, по-женски, с лёгким шлейфом греха в голосе.
— Милая... не стоит быть такой импульсивной. Даже айсберг способен растаять от самых горячих рук, — промурлыкала я, натягивая на губы весьма недвусмысленную улыбку.
Бросив сигарету на мрамор, я развернулась и направилась обратно в дом.
В этот момент из кабинета вышли Явуз и Мурат. Я их не видела. Я уже не смотрела в их сторону. Всё, что я уловила краем глаза — это как Явуз зашёл следом. А Лейла, видимо, поймав удобный момент, осталась наедине с моим братом. Ну... им это не повредит.
А я... я плюхнулась на кожаный диван, зная, что в следующую секунду услышу нотации, лекции, взгляды и голос Явуза, который всегда заставляет моё сердце замирать.
Но не сегодня. Сегодня я была слишком усталой, чтобы сражаться. Или... слишком опасной, чтобы не начать.