Глава 5. «Маска следователя: инструкция по применению»
Двухкомнатная квартира Кузнецовой озарена мягким, желтоватым утренним светом. На часах почти семь утра, а Асино сопение слышно по всему этажу дома. Маркиз налаживает вокруг хозяйки десятый круг, тычится носом ей в лицо, когда она еле как разлепляет глаза.
—Маркизик, отойди от будильника.. Сколько времени вообще? — Ася потирает глаза, приподнявшись в постели на локтях, —Маркиз, я опаздываю!
Девушка как молнией ошарашенная вскочила с кровати, обхватив лицо руками. Ей конец.
Дом Кузнецовой в момент превратился в поле боя после торнадо. Движения Ани стали ещё резче и нервнее, чем раньше. Приходилось делать одновременно несколько дел. Ася в одном халате, одной ногой в колготке, второй — в тапке, мечется из комнаты, где не может найти вторую серёжку, в кухню, где убегало кофе.
—Где моя сережка, Маркиз? Нет, не эта, дурачок, бирюзовая... Ой, кофе! Нет-нет-нет, пожалуйста! — девушка бежит на кухню, чтобы выключить огонь на плите и хотя бы один раз вздохнуть за это утро.
Ася натягивает на вторую ногу колготки и снова убегает на поиски сережки. Маркиз смотрит за ней, недовольно мурча и внимательно прослеживая своими голубыми глазами. Наконец, она справляется со всеми пуговицами кардигана и, схватив первую попавшуюся под руку сумку, вылетает из квартиры.
—Всё, кисонька моя, я пошла, будь умницей, — она с облегчением закрывает дверь, но тут же вздрагивает, — Господи, ключи!
Дверь открывается, рука нащупывает связку ключей и, провернув одним из них в замочной скважине, Ася слетает вниз по лестнице.
Постольку поскольку на зарплату воспитателя заработать на машину из серии «Миссия не выполнима», Кузнецовой приходилось передвигаться на общественном транспорте. Толькаться в автобусе или маршрутке было для неё страшным кошмаром, но ей всю жизнь приходилось терпеть разного рода пытки, поэтому Асе не привыкать.
Сегодня настроение было почему-то особенно хорошим, и никакой автобус не мог его испортить. Ася улыбалась весь день как дурочка, задумчиво глядя в серое небо весны. Как обычно скакала с детьми полдня, а на тихом часу резко притихла. Ася задумала, пожалуй, слишком смелый и серьезный конкретно для неё шаг — зайти к нему на работу, принести что-то, чтобы он нормально поел, а она не переживала. Стоит ли идти? Раз решилась, чего в последний момент заднюю давать? Накинув пальто и яркий платок, Кузнецова шла в участок с трепетом и лёгким волнением. Шагала так, будто ее воздух нес чуть над землёй. Это было чересчур странное для неё чувство, но приятное. Было необычно ощущать подобное не только в груди, но и всем телом. Он словно пропитал ее этим чувством, оставил слишком сильное впечатление. Ася видела в нем сильного, немного грубоватого, но на самом деле очень нежного, заботливого защитника. Думая об этом, Анне всегда казалось, что рассуждает о персонаже с книжных страниц. Глупо? Пожалуй.
Она вошла в участок, сжимая ручки сумки. На почте охраны сказали, что он допрашивает сведетеля в своём кабинете, куда и последовала Ася. Подошла к двери, прильнула ухом, прислушиваясь. Там, по ту сторону, слышались какие-то безумные крики, совершенно незнакомый мужской голос, напоминавший не Женин, а тот, который из прошлого. Она застыла, разжав пальцы, и сумка упала на пол, громко отзвенев брелоками и связкой ключей. Лицо вмиг побледнело, руки задрожали. К горлу подступил тошнотворный ком, и Асе показалось, что земля из под ног уходит. А ещё показалось, что она полная дура. Её мечты о сказочном принце или хотя бы рыцаре разбились вдребезги об этот самый голос и дверь. И что теперь делать? Она приняла его не за того, кто он на самом деле. Смотрела на него сквозь розовые очки, а у таких стекла обычно бьются внутрь. Теперь её "смелый поступок" кажется глупым и неуместным, наивным. Она слышала и женский голос, точнее, плач. Он кричал на женщину. Неважно, по какой причине. Сам факт заставлял Асю вывернуться наизнанку.
Нахождение здесь стало невыносимым, поэтому Аня резко развернулась и зашагала к выходу. За спиной она услышала звук замка, как открылась дверь его кабинета. Вышла заплаканная женщина, за ней послеловал он, Женя Боков. Заметив отдаляющийся силуэт, он сразу понял, что это она, и что она все слышала. Его крики, грубость, жестокие слова к матери юного сведетеля, которая не разрешала мальчишке давать показания. Женя несётся за ней, хватает за руку, разворачивая к себе лицом. Видит её испуганное, разочарованное лицо — зеркало, где отражается его собственная профессиональная «маска» во всей её уродливости. Женя мог бы сравнить её лицо с ударом ножа куда-то в центр груди.
—Ася, милая, подожди! Ты ничего не поняла, это просто работа... Это мама одного из сведетелей, она отказывается от дачи показаний, я должен был надавить! — Женя притягивает её ближе, гладит по волосам, прежде громкий голос становится шёпотом, — Я напугал тебя? Прости меня, прости меня, пожалуйста.. Я не хотел, чтобы ты это видела.. Это было необходимостью, это — работа. Ты же знаешь, что я здесь следователь, знаешь, что с тобой, с Сонечкой я..
Оборвав его на полуслове, Ася вырывалась из плена сильных рук и скрылась в коридоре. Он остался на месте, тяжело вздохнул и поднял глаза в потолок. И снова он облажался.
Анна бежала из участка как ужаленная. Горячие слезы текли по бледным щекам, ноги начинали заплетаться, спотыкаясь носками туфлей о камни на дороге. Все мечты, судьба, сам Женя, кажется, её предали. Теперь её несли не «крылья любви», а желание поскорее сбежать, оказаться где-то, где безопасно и тихо. Пальчиками ног она чувствовала, как сверху вниз из неё уходит тепло надежды. Она стояла в пустом коридоре, не находя в себе силы зайти в игровую и снова вести себя так, будто ничего не случилось. Ася яростно смахивает слезы с лица, вдох-выдох. Улетела её птичка счастья. И, видимо, навсегда.
Весь следующий день ей приходилось улыбаться, играть с детьми, что-то читать им, рассказывать. Прощаясь с ними, Ася удивительно цепко и крепко прижимала к себе ребят, вдыхала аромат волос, пропитанных детскими шампунями и мылом, успокаиваясь. Соню было видеть сегодня было особенно тяжело: всё в ней напоминало его. Девочка заметила странные изменения в любимой воспитательнице и попросила смотрела на молодую женщину, нахмурив светлые брови, а Ася всё молчала и уходила в другой конец игровой "по делам". Боковой было даже обидно, что она себя так ведёт, и постоянно думала о том, как всё исправить. Она заметила и то, как Анна Сергеевна изменилась рядом с папой — она больше не улыбалась, не смеялась, говорила коротко и сухо.
Каждый из Боковых переглянулись, когда пришло время расходиться по домам. Оставив новый букет васильков на подоконнике, отец и дочь скрылись в коридорах детского сада. Соня была последней, и когда они ушли, Кузнецова осталась совсем одна. Вот и сказочке конец. Она почувствовала в ногах непреодолимую слабость, коленки подкосились, пришлось сесть. Голова кружилась и болела ужасно. Худые ладони закрыли бледное лицо, отводя темные волосы назад. Стеклянные глаза закрылись в надежде успокоить бешеного бьющееся сердце. Она сидит на лавочке, обняв колени и глядя в одну точку. Мечта улетела.
Домой она шла как в тумане, прокручивая ощущения сегодняшнего дня. Его крики, плач женщины, недоуменный взгляд Сони. Каждое событие сквозило лишь холодом и обречённостью. На пороге собственной квартиры она быстро скинула сапоги и заперла дверь, проходя вовнутрь. Движения стали механическими, как у робота. Ей искренне хочется верить, что с Женей ещё может что-то получиться, но Ася видит впереди только тьму. Может, всё ещё исправится? Может, есть шанс?
Кузнецова знала, что не существует ни Деда Мороза, ни волшебной Крёстной Феи, ни что даже падающая звезда исполнит её желание. Но этой ночью она смотрела в синее небо, покрытое россыпью серебряной пыли, и загадывала одно: «лишь бы всё было так, как раньше». Так же беззаботно, весело. Но из того «раньше» остались всего-то два кота и завядшие васильки в хрустальной ваще на подоконнике.
Поздно ночью Ася автоматически мыла и без того чистую посуду, плечи дрожат.
—Господи, ну скажи же... скажи, что это не конец? Хоть соври, я всё пойму.. — она бормочет себе под нос одни и те же слова как в лихорадке.
Закончив с посудой, она идёт к телефону. Сжимает трубку, в готовности позвонить безопасному Михаилу Викторовичу, но номер не набирает. Ася отчаянно требуется в покое, в надежде от Жени. А он все не звонил. Испуганный взгляд подаёт на зеркало рядом, в прихожей. Она видит потерянное лицо, запутавшиеся в хвосте волосы, встревоженно-синие глаза и шепчет: «Обмани... Скажи, что не асё потеряно, скажи, что у нас есть шанс...»
День стал сменяться днём, как в кадры фильма. С каждой встречей с Женей она отступала назад, уходила, убегала, чтобы не видеть, не вспоминать. Она правда хотела забыть и простить, но прошлое наступало на пятки. Если он позволил себе это на работе, то может позволить и дома с ней, с Соней? Для Аси, недавно выпутавшейся из лап тирана, критикующего каждый шаг и поднимающего руку за любую оплошность, это было критически страшно. Недопустимо. Она вспоминала о нём, как о страшном кошмаре, который наконец закончился спустя бессонные ночи и горсти седативных. Она не может позволить этому случиться вновь, иначе она сломается до конца. Женя дорог ей, Соня — безумно важна, но Ася не могла найти в себе храбрости выйти на эту тропу снова. Слишком большой риск очередного провала и краха всего.
Она пыталась по-другому: резко отдалилась от Боковых, принимала знаки внимания молодого мужчины из бухгалтерии и впринципе её «поклонников», даже сходила на свидание с старшим братом Димы Лебедева. Бессонница одолевала знатно, Ася даже засыпала на работе за завтраком или во время тихого часа. Голова гудела, под глазами залегли темные круги усталости. Девушка пробует изменить хоть что-то, но жалобные взгляды Сонечки и Жени причиняли всё больше боли. В это же время Женя пытался загладить вину, получалось неуклюже. Цветы, предложение помощи казались ему ничтожными на фоне его срыва.
Сегодня не спалось. Женя смотрел в даль московской ночной поволоки. Лёгкий туман окутал столицу пуховым платком, словно закрывая прочным куполом. Ему не нравился этот город, всё слишком искусственное, ненастоящее. Смысла оставаться в Ростове у Жени тоже не было, потому что родное место стало одним большим напоминанием о жене. На её могиле он не был с момента, как они с Соней уехали, получается, почти три года.
Следователь, сидя на кухне, закуривал третью или четвертую сигарету за начавшуюся ночь. В соседней комнате сопела дочь, прижимая к груди того самого зайчика. Она часто спрашивала его об Асе, но отцу приходилось только молча пожимать плечами. Он подвёл самых близких. Мужчина не мог отрицать зарождающиеся чувства, похожие на хрупкий цветок, проростабщий сквозь старый асфальт. Женя впервые после смерти Марины почувствовал себя живым, почти счастливым. Образ Маруси во снах медленно рассыпался, на его месте сросталось другое лицо. Светлое, озаренное мягкой улыбкой и мериадами рыжеватых веснушек. И это лицо зачастую искривлялось в отвращении и неприязни к нему, отчего мужчина часто вскикавал посреди ночи, широко раскрыв сонные глаза.
Опрокинув бокал с янтарной жидкостью, Боков поставил его на стол. Гулкий стук бокала о стол эхом отозвался в тишине, слишком громкий для спящего дома. Женя вздрогнул, машинально оглянулся на дверь в комнату дочери. Тишина. Только ровное, чуть с хрипотцой дыхание Сонечки. Он провел ладонью по лицу, ощущая шершавую щетину и влагу под глазами, которой он даже не дал себе права появиться. Слезы были для слабаков, а он был виноват. Виноват перед Марусей в том, что не сберег, перед Соней – что не может дать счастья, перед Асей... Перед Асей – что посмел впустить ее в свой проклятый мир и показал самое дно.
Пепел сигареты осыпался на стол. Он не стал его смахивать. Пусть. Еще один повод утром ругать себя за неряшливость. Он пристально посмотрел на тлеющий кончик, на тонкую струйку дыма, уплывающую в темноту. Как туман над Москвой. Как его надежды.
—Прости, — прошептал он в пустоту кухни. Кому? Марине? Асе? Соне? Самому себе? Неважно. Слова застревали в горле комом, бесполезные и запоздалые. Он потушил окурок о дно грязной тарелки, не глядя, и потянулся за пачкой снова. Ночь была длинной. А утро... Утро принесет только новую порцию стыда и необходимость снова пожимать плечами перед дочерью. Он закурил. Затянулся так глубоко, что закружилась голова. Глаза снова невольно устремились в окно, в ту самую ненавистную, искусственную, окутанную траурным пухом Москву. Город, который отнял у него все. Даже право на хрупкий росток нового счастья.