Гордость и предубеждение

Поскольку желание всех омег семейства Пак отправиться к дядюшке было одобрено их родителями, а возражения мистера Колла, опасавшегося покинуть на один вечер хозяев дома, были решительно отклонены, карета в надлежащее время доставила альфу и его пять кузенов в Каясан. По прибытии омеги с удовольствием узнали, что мистер Хосок принял приглашение мистера Кана и уже находится среди гостей.

Когда, выслушав это сообщение, все вступили в гостиную и расселись по местам, мистер Колл обрёл наконец возможность осмотреться и прийти в восторг от своих наблюдений. По его словам, он был настолько поражен величиной зала и великолепием обстановки, что мог вообразить себя находящимся в меньшей летней комнате для завтрака в самом Намсане.

Такое сравнение на первый взгляд показалось мистеру Кану не особенно лестным. Однако когда он дал ему понять, что собой представляет Намсан и кому принадлежит это поместье, когда он услышал описание лишь одной из гостиных в доме сэра Хана и узнал, что только камин в ней обошелся владельцу в восемьсот вон, мистер Кан смог оценить значение преподнесенного ему комплимента в столь полной мере, что вряд ли был бы даже обижен сравнением своей парадной гостиной с комнатой дворецкого в доме покровителя его преподобия.

Описывая величие сэра Хана и его владений и позволяя себе изредка вставить словечко о собственном скромном обиталище и предпринятых в нем усовершенствованиях, мистер Колл весьма приятно провел время до прихода мужчин. В лице мистера Кана он нашел необыкновенно внимательного слушателя. Мнение этого омеги о его персоне возрастало с каждым словом рассказчика вместе с желанием как можно скорее поделиться полученными сведениями со своими знакомыми. Для омег, которым уже надоело слушать кузена и которым не оставалось ничего другого, как с нетерпением ждать музыки и рассматривать собственные посредственные имитации китайских рисунков на камине, время тянулось гораздо медленно. Но вот наконец минуты ожидания кончились. Появились альфы, и, когда Хосок вошел в комнату, Чимин понял, что он смотрел на него при первой встрече и думал о нем впоследствии не без некоторого бессознательного восхищения. Офицеры были в большинстве славными молодыми людьми, из которых на вечере присутствовали самые избранные. Однако мистер Хосок настолько же превосходил любого из них своим видом, фигурой, манерами и походкой, насколько сами они выгодно отличались от вошедшего следом за ними выдыхавшего пары портвейна, располневшего и обрюзгшего дядюшки Кана.

Мистер Хосок был тем счастливым представителем мужского пола, к которому обратились глаза всех присутствующих в зале омег. А Чимин оказался среди них тем счастливцем, возле которого он в конце концов нашел себе место. Усевшись, он тотчас же вступил с ним в беседу, приятнейший характер которого, хотя он и касался всего-навсего вечерней сырости и приближения дождливой погоды, позволил ему почувствовать, что самая скучная и избитая тема может приобрести значительность при надлежащем искусстве собеседника.

Такие соперники в борьбе за внимание со стороны прекрасного пола, как мистер Хосок и его приятели-офицеры, заставили мистера Колла почти совсем стушеваться. Для омег он и в самом деле перестал существовать. Однако время от времени он все же обретал чуткого слушателя в лице мистера Кана и благодаря его заботам не испытывал недостатка в кофе и булочках.

Когда были расставлены карточные столы, он получил возможность в свою очередь оказать ему любезность, приняв участие в игре.

– Я еще пока недостаточно опытный партнер, – сказал он, – но мне необходимо усовершенствоваться. Ибо при моем положении в жизни...

Мистер Кан был ему очень признателен за принятое приглашение, но не смог дослушать его до конца.

Мистер Хосок не играл в вист и был с восторгом принят за другим столом, где сел между Канином и Чимином. Вначале существовала опасность, что способный без умолку болтать Канин завладеет им полностью. Однако игра интересовала его ничуть не меньше. И вскоре он настолько увлекся ею и с таким жаром начал выкрикивать ставки и выигрыши, что перестал обращать внимание на кого бы то ни было. Благодаря этому мистер Хосок получил возможность, насколько позволяла игра, разговаривать с Чимином, который слушал его с большой охотой, хотя и не надеялся, что разговор коснется предмета, интересовавшего его больше всего – его знакомства с мистером Намджуном. Он даже не смел назвать имени этого человека. Совершенно неожиданно, однако, его любопытство было удовлетворено. Мистер Хосок сам коснулся этой темы. Осведомившись о расстоянии между Одэсаном и Каясаном и получив ответ на этот вопрос, он с некоторой неуверенностью спросил, давно ли здесь находится мистер Намджун.

– Около месяца, – сказал Чимин. И, не желая упустить волновавшую его тему, добавил: – У него, я слышал, большое имение в Сораксане?

– О да, – ответил Хосок, – отличное поместье – чистых десять тысяч годовых! Вряд ли вы могли встретить кого-нибудь, кроме меня, кто дал бы вам на этот счет более точные сведения. С его семейством я связан известным образом с раннего детства.

Чимин не мог не выразить удивления.

– Еще бы вам не удивляться, мистер Пак! Должны же вы были вчера заметить, как холодно мы с ним встретились. Вы с ним близко знакомы?

– Ровно настолько, чтобы не желать знакомства более близкого! – с чувством ответил Чимин. – Мне довелось провести с ним под одной кровлей четыре дня, и он показался мне человеком весьма неприятным.

– Не смею судить – приятный или неприятный он человек, – сказал Хосок. – Мне даже не подобает иметь такого мнения. Слишком долго и хорошо я его знаю, чтобы быть беспристрастным судьёй. И все же, мне кажется, ваше мнение о Намджуне удивило бы многих. Быть может, где-нибудь в другом месте вы бы его даже не высказали. Здесь, конечно, другое дело. Вы находитесь среди своих...

– Честное слово, я не сказал ничего, что не мог бы повторить в любом доме нашей округи, за исключением Одэсана. Он никому в Пусане не нравится. Гордость этого человека оттолкнула от него решительно всех. И едва ли вы найдете кого-нибудь, кто отозвался бы о мистере Намджуне лучше, чем я.

– Не стану прикидываться огорченным, что мистера Намджуна или кого бы то ни было другого оценивают по заслугам, – сказал после небольшой паузы мистер Хосок. – Однако с мистером Намджуном это случается довольно редко. Люди обычно бывают ослеплены его богатством и властью или подавлены его высокомерными барскими замашками. Его видят таким, каким он желает выглядеть сам.

– Даже поверхностное знакомство позволило почувствовать, насколько у него тяжелый характер.

Хосок только покачал головой.

Когда ему удалось снова заговорить с Чимином, он спросил:

– И долго мистер Намджун проживает в этих местах?

– Вот уж не знаю. Когда я был в Одэсане, об его отъезде не говорили. Надеюсь, его пребывание по соседству не отразится на вашем намерении поступить местный полк?

– О нет! Мне незачем уступать ему дорогу. Пусть сам уезжает, если не хочет со мной встречаться. Мы не состоим в дружеских отношениях, и мне всегда тяжело его видеть. Но других причин избегать его, кроме тех, которые я могу открыть всему свету, не существует. Прежде всего это осознание причиненной мне жестокой обиды. А еще – мне мучительно больно оттого, что он сделался таким человеком. Его отца, покойного мистера Кима, я считал лучшим из смертных. Он был моим самым близким другом. И меня мучают тысячи трогательнейших воспоминаний, когда судьба сталкивает нас с мистером Намджуном. Он причинил мне немало зла. Но я все бы ему простил, если бы он не опозорил память отца и не обманул так сильно его надежд.

Чимин слушал его, затаив дыхание, чувствуя, что разговор захватывает его все больше и больше. Однако деликатность темы помешала его расспросам.

Мистер Хосок перешел к предметам более общим: к городу Каясану, его окрестностям и, наконец, к его жителям. Одобрив все, что ему удалось повидать, он высказал тонкий, но вполне ощутимый комплимент местному обществу.

– При поступлении в полк я прежде всего имел в виду завести здесь постоянные и притом приятные дружеские связи. Я знал, что это прославленная и достойная войсковая часть. Но мой друг Сонхён особенно соблазнял меня своими рассказами о городе, в котором полк в настоящее время расквартирован. Сколько внимания проявляют здесь к офицерам! И как много приобрели они здесь приятных знакомств! Да, общество, признаюсь, мне необходимо. Я – человек, разочарованный в жизни, и душа моя не терпит одиночества. У меня непременно должны быть занятия и общество. Меня не готовили к военной карьере. Но, волею обстоятельств, теперь это – лучшее, на что я могу рассчитывать. Увы, моей сферой должна была стать церковь. Меня воспитывали для духовной стези. И я бы уже располагал отличным приходом, будь это угодно джентльмену, которого мы упомянули в нашей беседе.

– Неужели это возможно?

– О да, покойный мистер Ким предназначал для меня лучший приход в своих владениях – сразу же после того, как в нем должна была открыться вакансия. Он был моим крестным отцом и не чаял во мне души. Заботу его обо мне нельзя описать словами. Он так хотел меня обеспечить и верил, что это ему удалось! Но приход освободился и... достался другому.

– Боже правый! – воскликнул Чимин. – Это неслыханно! Как мог мистер Намджун пренебречь волей отца?! И вы для своей защиты не обратились к закону?

– Формальные недоговоренности в посмертных бумагах не позволили мне искать в нем опоры... Человек чести не усомнился бы в воле покойного, но мистер Намджун предпочел подвергнуть его своему толкованию. Эту часть завещания он объявил только условной рекомендацией и осмелился утверждать, что я утратил свои права из-за моего легкомыслия, моей расточительности, короче говоря, решительно всех пороков или же попросту никаких. Верно лишь то, что два года тому назад приход оказался свободным, – как раз тогда, когда я по возрасту мог этим воспользоваться, – но я его не получил. И столь же верно, что я не могу обвинить себя в каком-нибудь проступке, из-за которого я должен был бы его лишиться. У меня горячий, несдержанный нрав. И, быть может, я слишком вольно высказывал свое мнение о молодом Намджуне, признаюсь, иногда даже прямо ему в лицо. Ничего худшего я не припомню. Все дело в том, что мы с ним слишком разные люди и что он меня ненавидит.

– Но это чудовищно! Он заслуживает публичного осуждения!

– Рано или поздно он этого дождется. Но это не будет исходить от меня. Пока я помню Кима-отца, я не могу очернить или разоблачить Кима-сына.

Чимин вполне оценил его благородные чувства, отметив про себя, как хорош он был в тот момент, когда о них говорил. После некоторой паузы он спросил:

– Но какие же у него для этого могли оказаться причины? Что толкнуло его на столь гнусный поступок?

– Решительная и глубокая неприязнь ко мне. Неприязнь, которую я не могу в какой-то мере не приписывать чувству ревности. Если бы покойный мистер Ким любил меня не так сильно, его сын, быть может, относился бы ко мне лучше. Но необычайная привязанность ко мне отца стала, по-видимому, раздражать сына с раннего возраста. Ему не нравилось возникшее между нами своеобразное соперничество, и он не мог смириться с тем, что мне нередко оказывалось предпочтение.

– Мне и в голову не приходило, что мистер Намджун такой недостойный человек. Честно говоря, он мне и раньше не нравился. И все же так плохо я о нем не судил. Конечно, я замечал, с каким презрением он относится к окружающим. Но я никогда не предполагал, что он способен на такую низкую месть, такую несправедливость, такую бесчеловечность.

Подумав, он добавил:

– Я, правда, припоминаю, как однажды в Одэсане он признался в своей неумеренной обидчивости и злопамятстве. Что за ужасный характер!..

– Не стану высказывать своего мнения по этому поводу, – ответил Хосок. – Мне трудно быть к нему справедливым.

Чимин снова погрузился в раздумье и после некоторой паузы воскликнул:

– Так обойтись с крестником, другом, любимцем родного отца! – Он мог бы добавить: "С альфой, сама внешность которого располагает к нему людей с первого взгляда", – но ограничился словами: – С человеком, который к тому же с самого детства был его ближайшим товарищем! И который, как я вас понял, связан с ним теснейшими узами!

– Мы родились в одном приходе, в одном и том же поместье. И провели вместе детские годы – жили под одной кровлей, играли в одни игры, радовались общей отеческой ласке. В юности мой отец избрал тот жизненный путь, на котором с таким успехом продвигается ваш дядюшка, мистер Кан. Но он пренебрег всем, стремясь оказаться полезным покойному мистеру Киму, и посвятил свою жизнь заботам о Гранд-парке. Зато как высоко ценил его мистер Ким-старший! Какими задушевными друзьями были наши отцы! Мистер Ким всегда признавал, скольким он обязан своему другу. И незадолго до смерти моего отца мистер Ким по собственной воле обещал ему обеспечить моё будущее. Он поступил так, я убежден, столько же из чувства благодарности к отцу, сколько и из привязанности к сыну.

– Неслыханно! – воскликнул Чимин. – Чудовищно! Казалось бы, одна лишь гордость должна была заставить мистера Намджуна выполнить по отношению к вам свой долг! Если ему несвойственны лучшие чувства, то как его гордость позволила ему поступить так бесчестно? О да, бесчестно – его поведению нет другого названия!

– Это и в самом деле странно, – подтвердил Хосок. – Ведь почти все его поступки так или иначе объясняются гордостью. Гордость нередко была его лучшим советчиком. Из всех чувств она его больше всего приблизила к добродетели. Но не бывает ведь правил без исключений: в отношениях со мной им руководили более сильные побуждения.

– Неужели его непомерная гордость когда-нибудь могла принести ему пользу?

– О да. Она часто заставляла его поступать снисходительно и великодушно – щедро раздавать деньги, оказывать гостеприимство, поддерживать арендаторов, помогать бедным. Всему этому способствовала фамильная гордость и сыновняя гордость – настолько он гордится своим отцом. Опасение лишить былой славы свой род, ослабить влияние и популярность дома Гранд-парка сыграло немалую роль в его жизни. Ему свойственна и гордость старшего брата, которая в соединении с известной братской привязанностью сделали из него доброго и внимательного опекуна своего младшего брата-омеги. И вы могли бы услышать, как его называют самым лучшим и заботливым братом.

– А что собой представляет мистер Ким Тэён?

Он покачал головой.

– Как бы хотелось отозваться о нём хорошо! С именем Ким больно связывать что-то дурное. Но, увы, он слишком похож на своего брата – так завладела им гордыня. А какой это был милый, ласковый маленький омежка, как нежно он был ко мне привязан! И кто скажет – сколько часов потратил я, заботясь о его развлечениях? Теперь он для меня – ничто. Это довольно смазливый омега лет пятнадцати-шестнадцати, получивший, насколько я могу судить, недурное воспитание. С тех пор как скончался его отец, он постоянно живет в Сеуле в обществе какого-то омеги, который руководит его занятиями.

После нескольких пауз, прерывавшихся попытками найти другие темы для разговора, Чимин не смог удержаться от того, чтобы еще раз не вернуться к мистеру Намджуну.

– Меня удивляет, – сказал он, – его близость к мистеру Чон Чонгуку. Как этот мистер Чонгук, который кажется мне самим воплощением добропорядочности и, я уверен, обладает превосходным характером, может поддерживать дружбу с подобным человеком? Неужели они могут друг с другом ладить? Кстати, вы знакомы с мистером Чон Чонгуком?

– Нет, мы друг друга не знаем.

– О, это в самом деле милейший человек. Он и не догадывается о том, что собой представляет мистер Намджун.

– Вполне вероятно. Если мистер Намджун желает, он умеет понравиться. Он не лишен способностей. Когда нужно, он оказывается превосходным собеседником. Вообще, среди равных себе он совсем другой, нежели среди тех, кто стоит ниже его на общественной лестнице. Гордость не оставляет его никогда. Но к богатым он более справедлив и снисходителен. С ними он бывает искренен, порядочен и даже, пожалуй, приветлив, отдавая дань их положению и средствам.

Вскоре после этого игра в вист кончилась, и его участники собрались вокруг другого стола. Мистер Колл расположился при этом между своим кузеном Чимином и его дядюшкой, который, разумеется, не преминул осведомиться о его карточных успехах. Последние оказались отнюдь не блестящими – он не выиграл ни одной ставки. Однако в ответ на выраженное ему сочувствие он с серьезнейшим видом попросил его нисколько не огорчаться, ибо он не придает значения деньгам и вполне может пренебречь небольшим проигрышем.

– Мне достаточно известно, мистер, – сказал он, – что, садясь за карточный стол, человек должен быть готов к подобного рода неудачам. К счастью, мои обстоятельства не таковы, чтобы я должен был много думать о пяти шиллингах. Конечно, есть немало людей, которые не смогли бы сказать то же самое. Но благодаря сэру Хану я достаточно обеспечен, чтобы не обращать внимания на подобные пустяки.

Слова эти привлекли внимание Хосока. Взглянув на мистера Колла, он вполголоса спросил у Чимина, насколько его родственник близко знаком с семейством Сонг.

– Сэр Сонг Хан, – ответил он, – совсем недавно предоставил ему церковный приход. Мне неизвестно, каким образом он обратил на него свое внимание, но знакомство их не может быть продолжительным.

– Вы, разумеется, знаете, что сэр Сонг Хан и мистер Ким Лан были родными братьями? Сэр Хан приходится дядей мистеру Намджуну.

– О нет, я этого не знал. Я вообще не имею понятия о родственных связях сэра Хана. До позавчерашнего дня я не догадывался о его существовании.

– Его сын, мистер Сонг, получит огромное наследство. Полагают, что он и его кузен соединят два состояния.

При этих словах Чимин улыбнулся, невольно вспомнив о бедном мистере Чон Бэкхёне. Тщетными были, оказывается, все его усилия привлечь внимание мистера Намджуна. Тщетными и бесполезными были проявления привязанности к его брату и восхищение им самим. Мистер Намджун был предназначен для другого омеги.

– Мистер Колл, – сказал он, – всячески превозносит сэра Хана и его сына. Но некоторые странности в его рассказах о своём благодетеле заставили меня заподозрить, что чувство признательности ввело его в заблуждение. Несмотря на всю благосклонность к моему кузену, его светлость представляется мне кавалером взбалмошным и самодовольным.

– Думаю, что то и другое верно. Я не видел его уже много лет, но припоминаю, что мне никогда не нравились его деспотические и вызывающие манеры. Он слывет омегой необычайно умным и рассудительным. Но я полагаю, что этим он отчасти обязан своему рангу и состоянию, отчасти самоуверенности, а в остальном – гордости племянника, которому хочется, чтобы вся его родня славилась выдающимся умом.

Отзыв этот показался Чимину вполне убедительным. Молодые люди, очень довольные друг другом, не переставали болтать до тех пор, пока начавшийся ужин не прервал игру, позволив и другим кавалерам воспользоваться долей внимания мистера Хосока. За столом мистера Кана обычно царил такой шум, что разговаривать было почти невозможно. Однако манеры мистера Хосока понравились всем. Что бы он ни сказал, было сказано хорошо, что бы ни сделал, было сделано с изяществом. Чимин уехал домой, думая только о нём. Дорогой мысли о мистере Хосоке и о том, что он ему рассказал, не покидали его ни на минуту. И все же ему не удалось даже произнести его имени, так как Канин и мистер Колл болтали без умолку. Канин непрерывно тараторил о своих номерах во время игры в лото, о ставках, которые он проиграл, и ставках, которые выиграл, а мистер Колл превозносил любезность мистеров Кан, убеждал всех, что он совершенно не огорчился карточному проигрышу, перечислял все поданные на стол блюда и беспрестанно осведомлялся, не очень ли он потеснил кузенов в экипаже. Круг этих тем был слишком обширен для того, чтобы он успел с ними покончить до остановки кареты перед домом в Халле.