Веберы. Достояние

Тело бывшего чиновника министерства юстиции, статского советника Константина Вебера, нашли у берега озера Безымянное в третьем часу ночи пятнадцатого марта тысяча девятьсот восьмого года. С докладом его жене, Анастасии Вебер, пришли местные полицейские патрули. Имение содрогнулось от страшной новости, по стенам словно прошли раскаты грома. Надолго дом, в котором ещё недавно царила спокойная семейная атмосфера, погрузился в скорбь, печаль и отчаяние. Слуги медленно стекались в прихожую, от их перемещений качались огни свечей, и одна из них потухла, когда полиция покинула дом. Анастасия долго стояла, глядя в пол, не имея физической возможности озвучить свои чувства. Из её глаз не было видно слёз, они, точно зеркала, повинно отражали реальность без прикрас. Голова женщины опустилась. Слуги рефлекторно двинулись вслед, готовясь в любой момент подхватить хозяйку. Анастасия некрепко вздохнула и свалилась с ног. Свеча в руках слуги погасла от порыва. Ветер завывал в трубах. Сон всех в этом доме прервался самым ужасным кошмаром.

Константин Иванович Вебер был человеком, про которого в свете зачастую говорили только положительное. Сложно было бы найти того, кто не благодарил Вебера за что-нибудь доброе. Всю жизнь он работал на совесть, отстаивал справедливость и так воспитывал своих детей. У Константина их было двое - Марк и Владимир.

Жена, чистокровная немка, искренне полюбившая русскую культуру, отчего в кругу друзей была сравнима с Императрицей Екатериной Великой, бескорыстно любила мужа и детей, стремилась к гармонии в семье, поддерживала её статус пусть и не популярной, но примерной. Ум и красота её сражали наповал многих, но только Константин оставался для неё единственным на протяжении двадцати семи лет. Теперь, когда его не стало, Анастасия угасла, как потухает для смотрящего с Земли навсегда погибшая во тьме космоса звезда. Новость о смерти Вебера сотрясла общественность Красного Села, а после и всего Петербурга.

Домоправитель, ветеран Русско-японской войны, поручик в отставке Егор Феликсович Некрасов, до самого утра томился в раздумьях. Его старшая дочь Полина, которой на тот момент только исполнилось пятнадцать лет, зашла в кабинет и заботливо положила руки на плечи отца. Она была встревожена не меньше. Вздохнув, она тревожно заговорила:

- Анастасии Сергеевне хуже, мы отвели её в постель. У неё белые губы и трясутся руки, она просит вызвать врача. Я попросила Глеба, он скоро вернется с ним.

Егор Феликсович обернулся на дочь отягощенным смятением и ужасом взглядом. В его крупных, дрожащих руках, с трудом держалось перо, то и дело оставляющее чернильные точки на белом листке бумаги. Полина уткнулась ему в плечо, тяжело дыша. Из комнаты послышался болезненный стон. Полина, напоследок пригладив рубашку, сорвалась туда. Егор Феликсович долго смотрел в листок, не понимая, как именно сформулировать послание в Париж. Как сообщить старшему сыну, что его отца больше нет? Пусть Марку и было без двух недель двадцать три года, но ни за что в жизни не ждешь, находясь вдали от дома, получить такое известие. Егор Феликсович был слишком привязан к их семье, понимал груз ответственности. В его сердце сдавливало, когда проносились мысли о всех тех чувствах, что он пережил сам, когда умерла его жена. И теперь такая же трагедия настигла семью, доверие и близость которой Некрасов глубоко ценит.

В спальню Анастасии вошел дежурный врач. Полина вышла из комнаты, испуганными глазами смотря то на отца, то на Глеба, сотрудника местной охраны. Юноша первый кивнул головой, спрашивая, что случилось. Полина разжала руки и показала капли крови на ладонях. Мимо пронеслась служка, чуть не сбившая Глеба с ног. Вернувшись со стопкой чистых полотенец, она в приказном тоне сказала Полине вымыть руки, на что девушка, с дрожащими от слёз глазами, убежала к лестнице. Через время из спальни вышел врач, вытирая руки. На его лице отражалась усталость. На вопрос домоправителя он лишь ответил: - Такое бывает от сильного стресса. Она уснула. - Егор Феликсович вздохнул, запрокинув голову.

До утра слуги следили за Анастасией, но она не просыпалась, лишь иногда посильнее стягивала простыню и вздыхала. Рано утром дверь в одной из комнат приоткрылась, и из-за неё послышалось негромкое, но довольно обеспокоенное «Мам!» Из родительской спальни выглянула взрослая служка.

- Владимир Константинович, она спит. - Как можно спокойнее сказала она и, видя озадаченное лицо ещё недавно спящего мальчика, подобрав подол платья, подошла к вышедшему в коридор Владимиру. - Не беспокойтесь.

- Я слышал, ночью кто-то приходил два раза. - сказал Владимир, глубоко вдохнул и глянул в сторону комнаты родителей, - Папа не вернулся?

Служка, незаметно сдвинув брови, поправила фартук и осторожно ответила, стараясь не провоцировать у ребенка и так разгоревшейся тревоги: - Нет пока, возможно, он уехал и скоро вернется. - Её голос дрогнул, а в заботливом взгляде показалась грусть. Владимир сжал губы и вынужденно кивнул. Мальчику было двенадцать лет, поэтому понять свое положение в ситуации для него не было особой проблемой.

Весь день Владимир провел в своей комнате, придя в столовую только на обед. Сидя в полном одиночестве и слушая лишь приглушенный стук ложки по дну тарелки, он невольно представлял на месте пустых стульев отца, всегда соблюдающего правило тишины во время еды, но зачастую только пьющего кофе с газетой в руке; мать, вечно беспокоящуюся за то, как бы волосы или галстук сына не попали в тарелку, и старшего брата, по которому безумно скучал за его отсутствие в связи с учебой в Парижском университете. Владимир ждал, его глаза часто обращались к большим часам в гостиной, и даже учеба не могла его отвлечь. После обеда он, поблагодарив людей, ушел в комнату. Над столом качалась натянутая меж двух шкафов веревка, к которой прищепками были прикреплены листки с записями. Придвинув тетрадь, Владимир пару минут смотрел на микроскоп, стоящий у окна, и думал ни о чём, изредка моргая, словно вот-вот провалится в безмятежный сон.

К утру следующего дня Анастасии полегчало. Она ходила по дому, рассматривая картины на стенах, совместные фотографии семьи. На её лице не было ни одной эмоции, её худая рука трогала позолоченные рамки в коридоре, нащупывая в каждом изгибе остатки своего чувства. Она вглядывалась в лицо мужа на фотографиях с былой нежностью, будто и не переживала никогда страшного удара. Чем дольше она вглядывалась, тем глубже было её дыхание и тем ниже опускалась голова. Черные волосы спустились на плечи. Анастасия почти сжалась, согнувшись над трюмо. Выгибая руки, она слабела на глазах. Отворилась входная дверь, не успев слуга к ней подойти, и на пороге появился мужчина средних лет, в чьем выражении недоумение сменилось на еле заметное сочувствие, когда он взглянул на Анастасию. Вебер выпрямилась, прижимая руки к телу, обернулась в сторону двери и почти шепотом проронила лишь несколько слов: - Вань, как теперь жить-то? - И прислонилась к стене, более не сказав ни слова.

С этой минуты и так неспокойный дом Веберов стал похож на застывший издалека ураган. Появление самого, как казалось, близкого семье человека, дипломата Ивана Сергеевича Калинина, не внесло ясности, а Егор Феликсович был слишком занят документами и сообщениями с соболезнованиями, что просто не мог за всем уследить. Слуги почти не покидали Анастасию, лишь иногда сменяя друг друга. Иван Сергеевич был лицом уважаемым и для многих надёжным, поэтому особого страха его вмешательство не вызывало, но внутри домашних назревало ощущение тикающей бомбы, и следующие дни были похожи на настоящий ад.

- Костю уволили, и последние недели мы сводим концы с концами. Нужно платить по счетам, и взнос за обучение Марка, я не знала, что делать, поэтому продала. - Сказала Анастасия медленно, еле шевеля губами. Чашка в её руках поскрипывала.

- Продала драгоценности? - переспросил Калинин, настойчиво вглядываясь в переиначенное лицо женщины, и снял свое пенсне, - Ты продала то, что было в приданом, рубиновый набор?

- Только часть, - невинно проговорила Анастасия и мутно оглядела комнату, - оставила свои любимые серьги. Их бы и так не взяли, они со сколами. - Калинин поддался вперед, точно услышанное напугало его, и он стал допытываться - кому продала и за сколько? - Анастасия лишь качнула плечами. Ивана переполняла мерзкая ему растерянность. В счетах, найденных в комнате, значились нули, деньги были внесены, и лишь некоторая часть осталась на сберегательном счету.

Поведение Анастасии с каждым днем, если не с каждым часом, ввергало если не в ужас, то в тоску и испуг. Владимир был в окружении слуг и почти не видел мать. В один из вечеров он, видя, как Калинин перемещается по кабинету отца, тайком заглянул в спальню. Помещение согревал спертый воздух. Сама Анастасия лежала на кровати, и Владимир видел лишь её немного прикрытое простыней отражение в зеркале - в панике он не узнавал мать, от чего наворачивались слёзы, а язык так и не повернулся что-то сказать. Отойдя, мальчик заметил смотрящего на него из дверей Ивана Сергеевича, который был знаком Владимиру не понаслышке, он негромко, но четко сказал, словно и не старался быть с ребенком нечестным:

- Маме плохо, не доставай её. Скоро станет полегче. - Калинин казался хладнокровным, что, в общем, не было далеко от реальности.

- Что с папой? - сквозь подступающий к горлу ком спросил Владимир, ещё грея блеклую надежду на какой-то положительный исход, но от ледяного взгляда Ивана Сергеевича она рваными движениями внутри сердца затухала.

Калинин, сжав в руке сшитые листы, недолго размышлял, кашлянул и, как окатив мальчика холодной водой, ответил честно: - Его больше нет. - Внутри Владимир словно разбился, и осколками этими проткнул сферу, где и селилась уже бессмысленная надежда.

Раннее утро двадцатого марта встретилось пасмурным и от этого ещё более безобразным, но жителей дома волновало другое. То, в чем неизвестно кто был инициатором, потому что все происходило настолько скоро и беспорядочно, что было проще представить огромное осиное гнездо. Калинин заявился рано, и почти сразу вошел в комнату к Анастасии. Выгнавший слуг, он выглядел строже обычного, точно происходит то, с чем он может согласиться, либо выразить жестокий протест. Всё торопилось, как будто идёт по плану сумасшедшего.

Владимир, услышав сквозь сон шум, быстро собрался и вышел из комнаты. В голове накручивалось все одно к одному, и каждая новая мысль была страшнее предыдущей. Сорвавшись вниз по лестнице, он завидел в гостиной мать и напротив неё врачей, негромко с ней разговаривающих, но не получавших ответа. Анастасия была напугана, и Владимир, видя это, помчался прямиком к дверям, но был остановлен вышедшим в коридор Калининым. Удержав пытающегося вырваться мальчика, Иван Сергеевич прижал его к стене, закрывая собой обзор в гостиную. Слёзы ребенка не вызывали особой перемены, он лишь приговаривал: - Они пришли ей помочь, тем, чем не сможем помочь мы. - И Владимир, трясясь от страха, вцепившись руками в предплечья Калинина, смотрел на мать издалека и боялся каждой наступающей минуты.

В одно мгновение врачи синхронно встали, один из них обратился к Калинину, и они обменялись кивками. Владимир не видел лица Ивана Сергеевича, но увидел, как врач осторожно берет Анастасию за руку и просит пройти с ними. Из самой глубины груди у Владимира вырвался зов матери, но ей не дали даже обратить взгляда. Мальчик снова пытался вырваться, но всё было бесполезно, только Калинин, говоривший, что так будет лучше. В его фигуре Владимир видел лишь отражение и причину своего ужаса. Дверь захлопнулась, стало тихо, лишь закрытый рукавами рубашки плач Владимира разрывал эту тишину. Иван продолжал держать его, уже гораздо слабее, пока спустя пару минут не раздался дверной звонок, шорох дорожного плаща, и в проёме гостиной появился высокий молодой человек с горящими от паники глазами. Владимир поднял голову и, вобрав воздух, крикнул: - Марк! - и бросился к брату в объятия. Марк обхватил младшего, опустившись на одно колено, прижимая его голову к своему плечу трясущейся рукой. Калинин поднялся, безэмоционально глядя в сторону братьев, одернул пиджак и направился к двери. Марк взглянул на него опасливо, на что Иван Сергеевич похлопал его по плечу, выражая в своем лице серьёзность, смешанную с сочувствием, и ушел прочь, оставив прикрытой стеклянную дверь.

Дальше все шло своим чередом, не лишенное ощущения пустоты и абсолютного непонимания что делать дальше. Через два дня состоялись похороны Константина на самом близком кладбище, и крест с фамилией Вебер там был первый. Марк, на плечи которого легла неподъемная ответственность, стал понемногу смиряться с наступившей реальностью. Калинин был рядом, но лишь в физическом смысле, его присутствие знаменовалось помощью в принятии решений.

- Ты не можешь остаться, нужно доучиться. - отрезал Иван Сергеевич, не поворачиваясь к стоящему над столом Марку, Вебер лишь вопросительно хмыкнул, - Мать драгоценности продала, чтобы внести взнос за твой последний год. - Фраза не требовала дополнений и четко укладывалась в голове Марка.

- А что с Вовой? - спросил Вебер, - Он останется один? В двенадцать лет?

- Он же числится в Царскосельской гимназии, только учится дома. Никто действительно не сможет оставить его здесь одного, поэтому проще будет определить его в пансион при гимназии. Тем более с августа начинается и его последний год там, будет легче сдать экзамены. - Рассудил Калинин, и Марк, недолго поглядев в сторону коридора, закивал. Иван Сергеевич только добавил: - Через год вернешься с дипломом, а там посмотрим. - Калинин обнадежил, что имение пока останется под его опекой. Оставшись наедине с собой, Марк закрыл лицо руками, словно пытаясь абстрагироваться от внешнего мира, но все приводило к тому, что становилось лишь больнее.

По прошествии пары дней стало спокойнее, а вернее, безлюдно. Слуги, проводив Владимира, остались в доме, за неделю пережившем столько чувств и трагедии, что внутри него хотелось лишь плакать. Никто не мог понять и собрать картину воедино, хотя пытались. Вскоре попытки стали напоминать отчаянный, беспросветный бред. Была холодная весна, и ветра жителям столицы не давали покоя.

***

Прошел год. Весна тысяча девятьсот девятого принесла в Санкт-Петербург первые лучи солнца. Снег поспешно таял, по ночам собираясь в длинные, необъятные взглядом куски льда. Начали раньше и громче петь птицы, звенела капель в дни оттепели. Безоблачное небо отражалось в бездонных лужах. Мокрая земля проклевывалась на свет, укатанные колесами повозок снега на дорогах медленно сходили. Люди меняли валенки на сапоги, убирали опавшие зимние яблоки, налившиеся еще под февральским солнцем. Город, сёла и деревни потихоньку оживали, принимая свой привычный образ жизни. Всё наполнялось человеком и его душой, лежащей целиком к высоко поднятому солнцу. В доме Веберов, казалось, ничего не происходило и все было в статичности. И эта однообразная рутина была украшена окончательным возвращением из Парижа Марка Константиновича Вебера.

«Сын своего отца» - так говорили про Марка все, кто когда-либо имел с ним дело. Молодой человек, заслуживший уважение своим трудолюбием и целеустремленностью, взявший от родителей самые лучшие качества, считался достойным наследником семьи Веберов. Его обаянию и неземной харизме не находилось предела. С самого детства посвящав себя учению, Марк вырос примером для подражания, но кроме удивительного разума и потрясающей логики, юноша обладал исключительной красотой внешности. Ростом в сто восемьдесят пять сантиметров, стройный, с идеальной осанкой, его широкие плечи укрывали роскошные локоны медно-рыжих волос, которые он зачастую завязывал в пучок на затылке. Орлиный нос украшал его гармоничное лицо, острый уголок верхней губы словно подчеркивал строгость доставшегося ему характера, большие глаза, в синеве одного из которых проскальзывал еле заметный росчерк зелено-карего вокруг зрачка. Марк выглядел моложе своих лет, хоть и выражение лица всегда отражало вековую занятость или бесконечную задумчивость. Взгляд оставался спокойным, многие, завидев расслабление в его глазах, могли, грешным делом, заподозрить, что Вебер чем-то недоволен. Его красота не перекрывала воспитанность, честность и ответственность, что было для Марка первостепенно. Учителя, начальство и просто знакомые люди ценили в нем безукоризненное выполнение рабочих обязанностей и преданность делу. Воспитание отца сказалось на формировании здравого чувства справедливости, от чего многие были уверены, что старший сын Вебера пойдет по его стопам - в юристы, но Марк сам говорил, что для юриспруденции он слишком беспокоен и совестлив.

Его возвращение домой было воспринято слугами, как знак чего-то хорошего. Егор Феликсович, никогда не имевший привычки выказывать свои эмоции, войдя в коридор, где Марк сразу взглянул на него с улыбкой, облегченно вздохнул и был готов обнять молодого помещика, Вебер только пожал ему руку и услышал в ответ: - Всё-таки Бог на нашей стороне, Марк Константинович. - Молодой человек только посмеялся.

Привыкнув возвращаться в этот дом ребенком, счастливым увидеться с семьёй, в душе спирало от вхождения на порог в правах хозяина, когда все вокруг только и делает, что напоминает о благом времени. Теперь оно - история, не подлежащая переписи и исправлению. Марк видел, что его родной дом ни капли не изменился, в чём можно было найти несомненный плюс, а поэтому его главной задачей оставалось сохранять эту тенденцию и дальше. Поменялось лишь расположение комнат - кабинет отца с большими маятниковыми часами и длинным зеленым столом теперь принадлежал Марку, а спальня родителей, выходящая напрямую из кабинета, закрыта на замок. В кабинете Марку нравился вид из окна на уходящую в лес дорогу, их поместье находилось в ста метрах от озера, подальше от центра Красного Села, чем, например, дома соседей или ближайшая церковь. Особенно ночью та дорога выглядела завораживающе. Белый камень мрачнел с каждым метром, точно проваливаясь в бездну чащи, и для приезжих это могло быть вдвойне интереснее, пока местные знали, что это единственная дорога, которая ведет в центр Села и через полкилометра этого редкого леса она будет освещена.

- Какие у Вас планы? - спросил Егор Феликсович, распорядившись подчиненным подготовить чистое постельное белье и привести спальню Марка в божеский вид, пока сам предоставлял по его просьбе необходимую документацию. Некрасов смотрел на Вебера с надеждой, ссылаясь на увеличившееся за последний год количество седых волос.

Марк, обратившись к сумке, вытащил из неё тонкий конверт, украшенный двумя громоздкими печатями - одна красная, с французским гербом по середине, а вторую увенчал двуглавый орёл, она была совсем свежая - и передал его домоправителю. Раскрыв клапан, Егор Феликсович достал сложенный втрое плотный лист бумаги, исписанный мелким шрифтом, для которого пришлось надеть очки.

- Вот, какие планы с дипломом о высшем образовании? Европейское, передовое, днём со огнём у нас в России не сыщешь такого сумасшествия. - Сетовал Марк, слегка погрустнев и опустившись в кресло, - Ещё в начале самом были мысли о чем-то высоком, а теперь приходится принимать факт - c'est la vie*. Труд вложен не зря, можно вернуться к истокам.

- Вы о чём? - переспросил, оторвавшись от изучения документа, Некрасов, он искренне недоумевал таким упадническим настроениям помещика.

- Пойду опять в районное управление работать. - спокойно ответил Марк и подпер голову рукой, - Меня там знают, работа пыльная, но дельная. К ней не надо привыкать.

- Вам с Вашим образованием и вновь в эту бюрократию? - сочувственно сказал Егор Феликсович, возвращая диплом, - Отличие в табеле, квалификация следователя-криминалиста, по-моему, в этом вся Ваша натура. - Марк не до конца понял слова домоправителя, но переспросить так и не решился.

Несмотря на искреннее непринятие, Марк действительно вернулся на работу в управление. Красносельский район, существующий как часть столичной агломерации, оформился обособленной единицей после пятого года - в связи пусть и не с кардинальным, но переустройством правительства стоящее здесь земское собрание решило сформировать на своей основе реальный департамент, похожих которому не было в России. Назначили главу района, занимающего номинальную должность - это был избранный в Думе чиновник, одобренный местным земским советом. У главы были заместители и уйма секретарей, занимавшиеся каждый своим делом. Марк познакомился с внутренней кухней управления, когда вступил на гражданскую службу в тысяча девятьсот третьем. Семнадцатилетний сын Веберов произвел на штат управления хорошее впечатление, пусть и не имевший толком образования кроме оконченного с отличием Гуманитарного Лицея. Марк брал исполнительностью и желанием идти по жизни самостоятельно. Константин был против кумовства и прочей нечисти, заполонившей коридоры государственных учреждений, и поэтому дети росли с мыслью, что их фамилия никогда не будет ничего решать, пусть и иногда такое происходило - против воли носителей. По его возвращению на пост секретаря по жилищным вопросам, данный отдел департамента хоть слегка пришел в порядок. Но не отпускала Вебера мысль, что он занимается чем-то не тем, и с ними же прошли однотипные, серые будни следующих трех месяцев. Но, прежде чем погрузиться в работу с головой, у Марка было неотложное дело.

Яркие солнечные лучи отражались в куполе возвышающейся среди сосен колокольни, и слепили. Снег почти сошел с дорог, оставаясь лишь мелкими островками среди серой земли с первой проклюнувшейся травой. Прозвучал писклявый, единый и монотонный звон, вернувшиеся в родные пенаты перелетные скворцы от прошедшей вибрации мигом разлетелись на верхушки деревьев. Марк спустился со ступеней повозки, поблагодарив извозчика, и вышел к арке, кроющей за невысокими каменными оградами здание Царскосельской Императорской гимназии. Среди чистых стекол больших окон было видно перемещение воспитанников и учителей. Пройдя вдоль столбов, Вебер втиснулся через низкую калитку и, выискивая кого-то из старших глазами, обратил внимание на приоткрывающуюся дверь. Из-за широких сводов появилась женщина, по глазам видно, узнавшая Марка. Переглянувшись, она всё же уточнила его имя и исчерпывающим, однако, беззлобным жестом пригласила Вебера внутрь.

Изнутри гимназия больше напоминала церковь, хотя и была приспособлена для ведения учебного процесса. Ученики в свое свободное время лишь изредка появлялись в коридоре, по большей части заполняя пространства, специально отведенные для чтения, рисования или письма. На появление Марка в вестибюле никто особо не среагировал, да и некому было, кроме сидевших у стойки преподавателей и пригласившей учительницы. Она, доброжелательно склонив голову, оценила слегка растерянного молодого человека взглядом, как зачастую это делают все педагоги, и попросила подождать. Помимо приглушенных диалогов сбоку, которые Марк старался не слушать, эхом с покрытых голой известковой шпаклёвкой высоких стен доносился гул, каждые десять секунд менявший свою тональность на более низкую и возвращавшийся обратно. С внутренней стороны внешний витраж, казавшийся с улицы темным и бледным, выглядел роскошно и чарующе.

Воспитательница, отошедшая к двери в левом крыле, ненадолго пропала за ней. Отвлекшись за рассмотрением витража, Марк упустил момент, когда в той стороне послышались быстрые шаги и слова почти вышедшей учительницы: - К тебе брат приехал. - Из-за её высокой фигуры выглянули загоревшиеся детским счастьем глаза Владимира. Сорвавшись со всех ног, мальчик подлетел к Марку, обняв его талию и уткнувшись в прохладное с улицы пальто. Марк, проведя рукой по слегка вьющимся черным волосам брата, вопросительно глянул на воспитательницу, не прекращая улыбаться по мере своей сдержанности. Учительница дала добро - сорок минут до окончания свободного времени. Владимир посмотрел на Марка снизу вверх, и Марк, пообещав вернуть брата в срок, поспешил за ним на выход. Младший Вебер лишь успел схватить своё замшевое пальто.

Найдя место в близлежащей живописной аллее на берегу реки, Веберы заняли беседку на её окраине и, щурясь от слегка пригревающего мартовского солнца, поначалу просто наслаждались фактом долгожданной встречи.

- Я очень скучал. - сказал Владимир, прижимаясь к плечу брата, и, со свойственной ребёнку непоседливостью, подпрыгивал, то и дело оборачиваясь к Марку и высматривая его реакцию. Чтобы избежать этого, старший брат обхватил младшего рукой и прижал к себе, отвечая на искренность.

- Я тоже. Извини, что пришлось оставить тебя здесь, но это были неподконтрольные обстоятельства. - со вздохом ответил Марк и коснулся губами затылка Владимира. - Безумно скучал.

Владимир, мигая глазами, молчал несколько секунд, но дал понять, что все понимает. Чувствуя с братом несомненное единение и непомерное счастье наконец увидеть его спустя год, мальчик не мог обижаться, поэтому начал просто: - Главное, что сейчас ты здесь, рядом. Этот год... пережился сложно, но пережился же? Всегда спасала мысль, что ты скоро вернешься, скоро всё будет нормально. Смерть отца выбила всех из колеи, но, как он сам говорил - кто мы такие, чтобы сдаваться из-за того, что невозможно изменить? Отец говорил, что мы всегда будем самыми близкими друг другу людьми, поэтому даже не было мысли, что ты меня бросил. Ты с детства меня на ноги ставил, давал понять, что у меня есть старший брат, за которым я, как за каменной стеной. Всегда хотел ответить тебе тем же.

Философия младшего пришлась к месту, и Марк, до глубины души тронутый речами брата, прижал его к себе и сквозь трепещущую нежность произнес: - Ты так вырос. За последние четыре года моих приездов даже не хватало, чтобы оценить это.

- В этом заточении, - Владимир резво кивнул в сторону стоящей сзади гимназии, - было время обо всём подумать. Еле отапливаемые ночью спальни на десять человек, сон на матрацах, подъём в шесть, отбой в девять, утреннее чтение Евангелия, молитва, потом на уроке слушать про происхождение всего этого. - Владимир хмыкнул, резко замолчав, - Вот ты знал, что есть апостол с твоим именем?

Марк, негромко рассмеявшись от внезапной перемены темы, кивнул, на что Владимир продолжил: - А я не знал! И дергался каждый раз, когда про это заходила речь... Не люблю я такое, чувствую себя не слишком возвышенным на фоне остальных, чтобы искренне поверить. - Ухнув смущённо, Владимир сложил руки на коленях.

Брат понимал его, также не являясь шибко верующим, но всё же видящим в религии больше национальную традицию и, отдавая ей в этом честь, имел привычку креститься перед входом в храм или замечать в календаре церковные праздники, знать свои именины. Марк обнадежил его: - Скоро закончишь гимназию, вернешься домой. Кстати, как там с учёбой? - Владимир с интригой изобразил тонкую линию двумя несомкнутыми пальцами, Марк улыбнулся.

- По латыни и естествознанию у меня отлично. - успокоил Владимир, уклоняясь от дополнительных вопросов, и тут же восхищенно подскочил: - Приезжали эксперты из Естественной Академии, подбирали кадры на обучение, я им понравился. Сказали, что приедут на выпускной экзамен по химии, и если я хорошо себя проявлю, то мне дадут грант на обучение.

Видя непомерный восторг в глазах младшего брата, Марк не позволял себе упустить и секунды, всё время всматривался в его ярко-голубые глаза, на солнце сияющие, как две звезды, и думал обо всём, что сейчас могло быть уместно. Радость и гордость в предвкушении заставляли Марка с новой силой одаривать Владимира своей любовью и заботой, словно заряжая его на последний рывок в этом этапе жизни вдали от дома. Ничем не затуманенная, прежняя, как в детстве, ласка, внушала самое теплое чувство.

- У тебя-то как? - спросил Владимир, подпихивая брата в бок, - Диплом с отличием? - Мальчик гордо улыбнулся после кивка Марка, - И какая квалификация?

- Следовательское сыскное дело, специалист по криминалистике. - Несколько зажато и неуверенно сказал Марк и поправил волосы. Владимир восхищенно залепетал что-то бессвязное, но Марк прервал его удовольствие: - Я иду работать в управление.

Владимир моментально сменил радость на недоумение. Изгибая бровь, мальчик сощурился подозрительно, всматриваясь в лицо брата, и сказал: - Ты шутишь? Это не работа для тебя. Я помню, какой ты приходил оттуда каждый день, угрюмый, подойти страшно. Почему не полиция? Это же то, о чём ты мечтал с детства.

Марк соглашался с ним, не смея отрицать правду, но в душе ловил странную мысль растерянности в собственных желаниях и способностях. Марка это задевало, пугало и очень мешало жить.

***

В июльскую пору окна кабинета были распахнуты. Марк, сняв пиджак, старался сквозь мутнеющий мозг, вчитаться в очередной акт о строительстве, обмахиваясь пустыми листками, но глаза как будто запотевали, от того постоянно смыкались, волосы лезли в лицо. Безобразные условия на нелюбимой работе, что было уже Вебером признано, заставили бросить рассмотрение очередного шаблонного заявления, уткнуться лбом в сомкнутые перед лицом руки и долго, сквозь зубы выдыхать. В голове крутились мысли самых разных радикальных содержаний. Начальник отдела департамента часто шутил, что господам секретарям лучше начать медитативные практики и ссылался на эксклюзивные журналы по психологии. Вдаваться в глубину речей и дальнейших рассуждений начальства Марк не планировал, у него для этого было слишком много работы. Несомненно, одолевала тоска и замешательство. Каждый день беспричинно казался краем перед пропастью выгорания, поэтому зачастую, во время работы, или после её завершения, Марк вспоминал свои студенческие, недавно подошедшие к концу годы. И становилось немного спокойнее, пока не приходилось возвращаться в реальность, где он - погрязший в бумажной волоките губернский секретарь, за рабочий день стареющий лет на пять двадцатичетырехлетний красавец, имеющий всё, кроме уверенности в своём выборе.

Закатив рукава рубашки, Вебер откинулся на спинку кресла и выдохнул в потолок. В тишине, заполненной только звуками природы с улицы, Марк делал передышку, обнажая свету гордую шею и разглядывая собственный профиль в стоящем сбоку зеркале. Кабинет в управлении казался слишком огромным для одного Марка, потому каждый громкий звук воспринимался им, как взрыв. Потянувшись долго, Вебер заправил выпавшие из пучка волосы и постарался вернуться к работе, но все попытки прервала отворившаяся дверь. Подняв глаза, Марк увидел улыбающееся лицо Ивана Сергеевича Калинина.

Целеустремленный и идейный мужчина пятидесяти лет, выглядящий, естественно, моложе за счёт безупречного стиля и ухоженности, слыл серым кардиналом всей российской дипломатии. Его присутствие в жизни семьи Веберов всегда было, как само собой разумеющееся. Товарищ Константина со времен обучения в так называемой «Петербургской дипломатической школе», оставался в числе приближенных. Сам Иван никогда не был женат, хотя, по слухам, есть внебрачная дочь. Он старался не раскрывать личной жизни, всегда, даже самым близким, глубокая сторона жизни дипломата Калинина была неизвестна. Его отец служил при Сенате в семидесятых годах девятнадцатого века, амбициозный же сын стал делать карьеру в министерстве иностранных дел и уже, получив чин тайного советника, метился министру в заместители. Константина Вебера он называл своим ближайшим другом, стал крёстным обоих его детей и оставался крупным пятном в их жизни. Особенно показательно это было год назад, но о подробностях пока никто не мог заикаться.

Пожав крёстному руку, Вебер вернулся в кресло, предложив Ивану Сергеевичу стоящее напротив. Калинин выглядел довольным, в приподнятом настроении, поэтому Марк всеми оставшимися силами пытался поддерживать настрой. Наконец Калинин начал:

- Соскучился по крестнику, проезжал мимо, из московского посольства, решил зайти. - Поделился Иван Сергеевич и оглянул кабинет повнимательнее. - Не думал, что тебе хватит решимости вернуться сюда.

- Иван Сергеевич, - заговорил Марк глубоким голосом, сложив руки на столе, - у меня было не так много вариантов. Становление здесь - лучшее из всех раскладов. Кто знает - может, год, мне дадут коллежского секретаря, я смогу повышение взять. А там, как говорится, будем посмотреть.

Калинин окинул Марка натренированным неторопливым взором, пригладил темные, ровно остриженные усы и, не выжидая продолжения тирады парня, завел свою, опустившись на спинку кресла и заведя глаза в сторону, как это обычно делают засидевшиеся рассказчики.

- Четыре года во Франции отучился, прогрессивный университет, лучшие преподаватели гуманитарного класса в Европе, здание у вас там было в пять этажей, выше, чем Версальский дворец. Провести столько времени вдали от дома, отдать за обучение четыреста тысяч, гореть тем делом, чтобы вернуться на Родину в ту же стабильность, что была до поступления? Я не верю, что Вебер может так мыслить. - обернувшись, Иван Сергеевич видел лишь усталый, но полный осознанности взгляд, и для пущего эффекта улыбнулся, - Не этого тебе все желали, и ты сам другой.

Марк отвел глаза, щелкая языком скорее в сочувствие, чем от недовольства. На ум ему пришло только ответить: - Мне это все говорят, особенно Вова. «После работы в управлении ты, мол, угрюмый ходишь». - Вебер нахмурился и склонился над столом, - У меня даже сил нет спорить.

- Потому что это правда. - Вторил Калинин, наклонился, заглядывая крестнику в глаза, и усмехнулся, - Ты слишком молод, чтобы прожигать лучшие годы в душном кабинете, где тебе все немило. Выдавливать из себя ненавистное чинопочитание, давать людям впечатление, что тебе тут хоть что-то интересно. Наверняка тебя посещают мысли о твоей профессии. Нужно ли тебе это было, да?

- Смысл сейчас об этом говорить? - спросил Марк, устремив взгляд в пол, - Оно сидит во мне, как заноза, ничего не могу сделать.

- Можешь, если захочешь. - сказал Калинин и движением головы заставил обратить на себя внимание, - У тебя совершенно иная натура, Марк, и мозги совсем под другое заточены. А теперь ты пытаешься неподходящую фигуру втиснуть в ячейку меньшего размера. Ты всесторонне развит, твой потенциал слишком велик для этих поглощающих, убогих стен. Тебе в полицию надо.

Вебер прижал руку к голове и выдал смиряющуюся, пронзающуюся сквозь неспешное дыхание улыбку. Он в задумчивости осмотрел свой стол и вскрыл тонкую обложку трудового удостоверения, оно казалось наиболее чуждым и будто лишним.

- Полиция? - мечтательно уточнил Марк, - Легальная борьба за справедливость. Отец всегда шутил, что, если я стану полицейским, то он будет спихивать на меня воспитательную работу, и наконец займется разгребанием тонны макулатуры, чем и должен заниматься юрист. Я хотел стать следователем, потому что видел в этом перспективу для саморазвития, но в последний год все будто затупилось об траур и навязчивые мысли. Не перемениться же мне по щелчку?

- Никто не просит по щелчку, здесь важно только осознать, что ты будешь приносить людям пользу. Ты же этого хочешь? За бумажки здесь тебе мало кто спасибо говорит, а там жизнь. В конце концов, что ты теряешь? Квалифицированный специалист со всеми данными нужен российской полиции. Много ли у них таких, как ты, среди перебежчиков военных училищ и больше халтурщиков, чем полицейских?

Вебер смотрел на Калинина исподлобья, обдумывая каждое пришедшее в голову слово, но продолжительно молчал, осознавая, что все слова - правда. Угода нелюбимому делу заставила его напрасно записывать себя в «старики». Марка задавила собственная серьёзность, и понимание этого вогнало его в неимоверную тоску. Иван Сергеевич заметил это, безо всякого смущения, и, придержав Вебера за руку подбадривающе, закивал. Марку хватило выдать только одно, показывая рукой на заваленный стол: - Не в этом мой успех, да?

- Не в этом, совершенно. - Калинин повеселел и встал с кресла, заводя: - Четвертое отделение полиции знаешь? - Марк кивнул, - Я недавно виделся с полицмейстером Судовым, они ищут туда следователя. Департамент совершенно не устраивает положение дел внутри отделения, а всё, потому что не хватает квалификации. Упаднические настроения сбрось и иди работать. Ты там нужен. Тем более я Судову удочку про тебя и твой красный диплом забросил, не подведи меня. На твоё место здесь у меня есть человек.

После этих слов Калинин покинул кабинет. Марк, обхватив плечи руками, вновь взглянул на себя в зеркало и, через сетку золотистых лучей, разглядел в собственном силуэте совершенно другую сторону. Сторону, в которой сомнений не было.

*(фр.) такова жизнь