4
Весна с каждым днем все сильнее вступала в свои права. По улицам разливались яркие лучи майского солнца, гревшие наши носы и губы. Наша троица все чаще стала покидать стены дома и проводить время на летних террасах кафе в центре или гулять по Фонтанке, с огромным наслаждением разглядывая весенний солнечный Петербург изнутри. Если бы мне кто-то рассказал тогда, что это всего лишь красочная прелюдия перед трагедией, я бы не поверила.
С Евой стало плохо после майских праздников. Хотя до этого все было прекрасно. Весь апрель мы провели счастливо. Поочередно или вместе приходили в квартиру Евы, где просиживали до вечера, а часто оставались и на ночь. Никита снял квартиру в старом районе, близ многоэтажки, где жила Ева, чтобы быть ближе к ней, но из-за занятий в мединституте времени на нее у него оставалось совсем немного. Однако и это не мешало им видеться почти каждый день.
Ева с трудом, но продолжала посещать занятия университете и даже каким-то образом поддерживала свою репутацию блестящей студентки, несмотря на болезнь. Понятия не имею, как это ей удавалось, ведь почти все время она выглядела обессиленной. Что до меня, я продолжала каждый перерыв ждать ее в университетских курилках, нервно щелкая зажигалкой внутри кармана своей легкой джинсовой куртки. Она появлялась все в том же плаще и ярком шарфе, как в момент нашей первой встречи, снова одетая не по погоде тепло - ее тело одолевал вечный холод, идущий изнутри. После университета мы забегали в магазин за пачками сигарет и шли на набережную в центр в поисках кофейни или брели на пляж, к морю, рассекая город под землей, на метро.
Особенно Еве нравилось у моря. Ее личность поразительно сливалась с этой необузданной стихией. Самое большое удовольствие она получала от бросания каменных блинчиков по зыблющейся глади. Она так звонко смеялась каждый раз, когда волна ненароком накрывала ее черные лаковые туфли, словно совершенно не боясь простудиться.
Потом мы ехали на метро к ней в квартиру – обитель кофе, старых фильмов и чтения стихов Веры Полозковой вслух. В тот момент я стала много читать об анорексии, чтобы лучше понимать, что происходило с Евой. Реальность ее заболевания ужасала меня. Но кое-что все же могло утешить - почти во всех источниках говорилось о том, что больной теряет все свои интересы, зацикливаясь на еде. Я была очень удивлена, в честь чего это обошло Еву. Она же продолжала интересоваться всем на свете, много читала, листала подборку черно-белых фильмов «Новой волны», а ее речь как будто с потерей каждого килограмма становилась все более красивой и осознанной. Единственное, что меня жутко раздражало, так это то, что она вечно задавала один и тот же вопрос:
- Скажи, Марго, я не толстая? - стоя перед зеркалом в очередном купленном платье, которое висело на ней, словно на вешалке. И извечно мне нужно было убеждать ее в том, что она не жирная. Вы бы знали, как это выматывало.
По вечерам к нашей компании присоединялся Никита, чей приход оповещали шутки и звон смеха Евы. Она бросалась в его объятья, целовала его губы, он гладил ее по спине, называя каждый позвонок на латыни. Ева смеялась. Затем он обнимал меня, не нежно, а скорее, по-дружески. Но на большее я и не претендовала. Я воспринимала Никиту исключительно как парня Евы. И любила, разумеется, как ее часть.
Мы подолгу сидели за столом, пили вкуснейший кофе, приготовленный Евой, ели ее свежую выпечку и говорили, спорили и хохотали. Затем плавно мы перемещались в спальню, где продолжали разговаривать, наши чашки вместо кофе наполнялись красным вином, под действием которого мы ложились на ковер, хватаясь за руки друг друга, и продолжали говорить до бесконечности, днем и ночью, встречая рассветы и погружаясь в сон.
Трагедия случилась в один из таких чудесных дней. Все было, казалось бы, как обычно, вот только за просмотром очередного фильма Ева резко поднялась в кровати, вероятно, она хотела налить себе воды. Это было начало конца. Ее взгляд резко потускнел, а голова так сильно закружилась, что она потеряла сознание. Ее хрупкое тело легло на пол в неестественной позе, а мы с Никитой впали в ступор и не могли сдвинуть ноги, которые вдруг налились свинцом. Ева пролежала на полу с минуту прежде, чем мы бросились к ее тощему телу. Никита поднял ее на руки и положил на кровать. Я вызвала скорую, которая прибыла лишь через сорок минут. За это время Никита оказывал ей первую помощь, а я сходила с ума. Приехавшие врачи не смогли привести ее в чувства, я плохо помню, о чем они говорили тогда с Никитой – для меня все было как в тумане, однако я отчетливо расслышала слово «реанимация». Еву положили на носилки и увезли.
Мы по документам никем ей не приходились, поэтому все, что нам оставалось, это поймать первое попавшееся такси и отправиться в больницу, сидеть в коридоре приемного покоя и ждать какой-нибудь информации от врачей.
За все это время мы с Никитой не обмолвились ни одним словом. Мы впервые остались с ним наедине, без Евы, и между нами больше не было ничего, ничто не связывало нас, и мы вели себя как чужие люди, которые вынуждены были коротать время вместе.
Мы просидели в больнице около четырех часов вот так вот, не разговаривая, просто исследуя глазами неровности на стенах и ожидая хоть каких-то сведений о состоянии нашей подруги.
Солнце стало плавно проталкивать свои лучи сквозь горизонт. Никита уснул, положив голову ко мне на плечо. Я старалась не шевелиться, чтобы не потревожить его. Прошел еще час или сотня - я сбилась со счета - прежде, чем на этаже началось какое-то движение. Послышался стук каблуков легких ботинок. Никита открыл глаза. По коридору шла Ева, одетая в больничную рубашку, в которой она выглядела еще более худой.
- Мои дорогие, - слабым голосом проговорила она и бросилась в наши объятья.
- Что ты здесь делаешь??? - Никита отстранился. – Ты должна лежать в палате.
- Я подписала отказ от госпитализации.
- Ты с ума сошла??? – в один голос закричали мы с Никитой.
- Ты бы видела себя там, на полу, это было ужасно, Ева, что ты творишь?! - Никита грубо схватил ее за локоть с готовностью тащить ее обратно в палату.
- Если ты сейчас же меня не отпустишь, это будет последний раз, когда ты меня видишь, Никита, - серьезно и спокойно проговорила Ева.
Он чуть не захлебнулся от злости, но руку отпустил.
- А теперь послушайте меня вы оба. Я не лягу в больницу, ни сейчас, ни когда-либо еще. Я не больна, а, напротив, в полном порядке. И говорите со мной, пожалуйста, как со здоровым человеком. Не нужно жалости и этого липкого милосердия.
- Но Ева, анорексия...
- Марго, - перебила она меня. – Со мной все будет хорошо. Успокойтесь оба, окей?
- Ладно, - бросил Никита. – Поехали, я отвезу тебя домой. Но, если ты будешь умирать в следующий раз, на меня можешь не рассчитывать.
- Что ты такое говоришь?! - разозлилась я, повернув к нему лицо. – В ней говорит болезнь, это не она.
Он замолчал, глядя на меня почти с отчаянием.
- Что ты предлагаешь, Марго?
- Заткнитесь оба, - срывающимся голосом оборвала все Ева. – Хватит говорить обо мне так, словно я не стою здесь, рядом. Я в порядке.
Она была вне себя от гнева, я никогда не видела ее такой жалкой и злой одновременно, как сейчас - вены, заклеенные пластырями от недавно стоящих там катетеров, растекшаяся тушь под глазами, взъерошенные белоснежные волосы со слегка отросшими корнями и такие агрессивные глаза. Гнев очень быстро разгорелся в них, но так же быстро и потух.
- Я понимаю, что вы за меня переживаете, но это лишнее, - продолжила она уже спокойным голосом. – Поехали домой, прошу, я так устала.
Никита постоял еще несколько секунд, затем кивнул, подхватил ее на руки и понес в свой «мерседес». Она выглядела тряпичной куклой в его руках: ноги неестественно тонкие, пустой пуговичный взгляд и ослабленные руки, нежно обвившие его шею.
По улицам Петербурга мы ехали молча. Первая остановка была домом Евы. Она попросила Никиту довезти меня до моей квартиры, а затем вернуться к ней. Ночь прошла, в глаза нам ударял прекрасный рассвет. Никита остановил машину у ее дома, все так же на руках занес ее на нужный этаж и, спустя несколько минут, вернулся в автомобиль, ко мне.
Мы ехали молча, лишь иногда прерывая тишину резкими замечаниями Никиты о ужасном вождении петербуржцев. В конце концов «мерседес» подкатил к моей парадной, но выходить мне совершенно не хотелось. Между мной и Никитой не было пропасти, но почему-то разговор у нас не задавался. Пожалуй, только в тот день мы осознали, что друг другу мы никто без нашей Евы.
- Я предлагаю тебе встретиться завтра, - заговорила я, однако мне чудилось, что слова вылетают вовсе не из моего рта. – Встретиться без Евы. И поговорить. Нам нужно обсудить, что мы будем делать с ней дальше. Ее мозг отравлен болезнью, она не соображает, что такими темпами она скоро себя угробит. Мне кажется, она весит не больше тридцати килограммов. На нее страшно смотреть.
Никита кивал, подтверждая каждое мое слово.
- Я пойду, - вздохнула я. - Завтра после университета заедешь за мной?
- Конечно, - отозвался он.
- Тогда договорились.
Я покинула машину, хлопнув дверью, и пошла в сторону парадной. Никита не отъезжал до тех пор, пока я не скрылась в ее темноте. Кажется, это был первый день, когда он заметил меня.