Глава вторая
в которой призрак рассказывает, чем занимался первое время после смерти.
1404 год, июль. Уже почти год прошел с того момента, как король Вацлав уехал по делам во Вроцлав, оставив управлять страной четырех губернаторов.
Губернатор Праги, Архиепископ Збинек Заяц, без ведома и согласия короля собирает армию и идет в Бенешов устранять семейство Цулей. Согласно поздним хроникам, формальным поводом является то, что семейство вместе с другими раубриттерами не принесли извинения королю в 1403 году, однако, от этого семейства король извинений и не требовал.
Йоханнис Цуля умирает при неизвестных обстоятельствах, часть его останков хоронят в королевской палате.
Николаса Цуля вешают на Жижковом холме в Праге как преступника вместе с его 50 людьми.
9 июля 1404 года Прага купалась в лучах солнца. Сквозь рассветное марево по одной из маленьких улочек Стары-Места, идущей от Жижкова холма, тащился высокий, тощий, похожий на скелет, мужчина в драной сукне, не прикрывающей не менее драных же подштанников. Это был местный мортус, и, по совместительству, безобидный городской сумасшедший - обязательное украшение любой столицы.
Ночь выдалась для мортуса тяжелой - в преддверии массовой казни разбойников ему надо было собрать с десяток дохлых собак и развесить их по шибеницам*, подготовив тем самым сцену к грядущему представлению.
Проходя мимо бакалейной лавки сумасшедший наткнулся на бегущего малолетнего подмастерья с красными надранными ушами**.
-- Бездельник! - кричала вслед нерадивому мальчонке хозяйка лавки. - Твои родители отдали все, что у них было, чтоб ты в городе мог работать! Да чтоб за тобой Цуль пришел***!
Пожелание бакалейщицы отчасти сбылось - добежав до юга города подросток наткнулся на торжественную процессию из 50 рыцарей, бредущих со связанными за спинами руками, и много большего количества окружающих их стражников. Во главе процессии ехал, поправляя сутану так, чтоб все могли лицезреть надетый под ней сияющий доспех, архиепископ Збинек Заяц, подгоняющий острым носом сабатона**** идущего рядом Николаса Цуля.
-- Да я таких, как ты, кусков говна, тьму передавил! Одними своими пальцами! - громыхал Збинек Заяц, распугивая своим голосом стрижей под крышами.
Николас - высокий, широкоплечий, в шикарном итальянском наряде, плелся как сутулая собака рядом со статным белым конем Збинека.
-- Не посмеешь, дичь хазмбургская, - процедил раубриттер сквозь зубы, сжав кулаки и дернув руками в кандалах.
-- Да я этими вот пальцами сынка твоего на куски нарезал, а ты срани на его шпорах не стоишь! - взвизгнул архиепископ.
Николас невольно скосил взгляд на окровавленный мешок, притороченный к седлу рядом с правой ногой Збинека. Его каменное лицо передернуло гримасой. Рядом прочирикала горихвостка-чернушка, как-будто специально слетевшая с высоты, чтобы посмеяться над ситуацией.
-- Так уж и пальцами нарезал, ха! - попытался усмехнуться Николас, однако никто из собирающейся вокруг шествия толпы не оценил юмора, кроме откуда то удушливо хрипящего скворца. - Со мной это не пройдет! Знай, что я заберу тебя с собой. Нас закопают вместе! - прерывисто пролаял Цуль.
Вряд ли кто тогда мог догадаться, что эта жалкая угроза окажется зловещим пророчеством.
Горожане, собирающиеся вокруг шествия, взволнованно шептались между собой. Заяц маялся в лучах взошедшего летнего солнца в своем доспехе и нескольких слоях епископского одеяния. Отяжелевший от пота приталенный поддоспешник не давал свободно дышать, волосы намокли и липли к шее. Цокот копыт смешивался с неразборчивым гудением человеческой массы.
-- Ваше Высокопреосвященство, - раздается женский голос из толпы, - негоже нам в постный день развлекаться!
-- Ты ещё про канун Святой Маркеты мне расскажи... - закатил глаза архиепископ.
-- Без суда и следствия казнят! - послышался из толпы взволнованный шепот, перешедший в крик. - Если высокую шляхту так казнят, то на что надеяться нам!?
-- Да чтоб в... - начал было Заяц, однако очередное несуразное ругательство застряло у него в горле, так как он внезапно для себя обнаружил маленькую пухленькую фигуру шустрого проповедника из Вифлеемской часовни рядом с Николасом Цулем. - Господи, дай мне сил, чтоб выпороть тех идиотов, что не могут держать оцепление вокруг преступников и пускают к ним кого не надо! - подняв глаза к небу простонал себе под нос Збинек*****.
Однако простонал он это уже в тишине. Толпа затихла. Стражники затихли. Даже птицы затихли и ветер больше не шумел между крыш, как будто все Божье Творение решило внемлеть словам проповедника.
-- Бог милостив, - раздавался в тишине высокий голос Мейстера Гуса. - Он не забирает то, что воздал за честный труд. Бог забирает лишь то, что присвоил ты нечестным путем, запятнав душу свою грехом.
Из толпы связанных рыцарей послышался чей-то тихий юношеский плач.
-- Не обрекай деяниями своими душу свою на вечные муки, ибо бессмертна она и тогда вечность будет она плавиться в руках сатаны. Кайтесь, грешники, и молитесь, люди добрые, за спасение сих грешных душ!
-- Ну вот, началось... - пробурчал архиепископ, слыша, как за его спиной поднимается волна плача и стенаний.
Збинек перевел взгляд с чистого неба на омраченное тенью раздражения каменное лицо Николаса.
-- Тоже бесит, да? - произнес Заяц, иронично положив руку в епископской перчатке Цулю на плечо.
Николас напрягся и вывернулся, как банщица из лап похотливого пьяного священника, и в этот момент краем глаза заметил вдали на возвышенности усталого палача, сидящего под шибеницей. Шествие, как и его жизнь, приближалось к своей конечной точке. Раубриттер не мог не обратить внимания, что среди обычных многоярусных виселиц для массовых казней нет крюка, на котором, ещё день назад, обещал повесить его Заяц.
"Вдруг меня посадят на кол", - промелькнула в голове Николаса волнующая мысль.
Зяблики тревожно засвистели, завидав приближающееся шествие, и дымным облаком упорхнули с лип Жижкова Холма.
-- Эй, челядь! Помогите палачу поставить самый высокий крюк, чтобы этот разбойник висел на самом "почетном" месте! Да чтоб его лучше всех издалека видно было! - развеял опасения Николаса хохот Заяца.
Коморники ставили крюк, а к шибенице, один за одним, оставляя за собой тропинку из втоптанных в землю белых лепестков отцветшей на холме бузины, поднимались люди Цули.
"Я умру. Я умру, как они, дергаясь и гадя в штаны", - шевелились как черви в голове мысли Николаса. - "А меня не станет. Я исчезну".
Разбойники плакали и каялись, а проповедник из Вифлеемской часовни отпускал им грехи.
"А если не исчезну", - прометнулась мысль, сжав грудь и горло. Или это была петля? - "Что будет с моей душой..."
-- Не сожалеешь ли ты о том, что с сыном своим ты оставил Остродек? - как кинжал врезались в мозг слова Мейстера Гуса.
-- Не сожалею... - произнес Николас с печально, - молитесь, люди добрые, за мою душу, чтобы она не попала в жаркий ад! Я ни о чем не сожалею!
* Разбойников вешали рядом с трупами собак, так как аутентичное наименование для разбойников в Чехии это "лупецки рыцарь", то есть "волчий рыцарь". Так же в этом можно проследить символизм обесчеловечивания разбойников, так как согласно христианству у животных, в отличии от людей, нет души.
** Согласно судебным книгам одним из основных преступлений, совершаемых женщинами в городах средневековья, было избиение подмастерий.
*** Николас Цуль как минимум до 1395 года занимался решением вопросов, связанных с наследством. Обычно его деятельность сопровождалось взятием заложников и лишением наследства в пользу короны, поэтому его имя стало "страшилкой" для нерадивых детей, так как он, потенциально, мог лишить их имущества после смерти родителей.
**** Элемент латного доспеха, защищавшего стопу, типа латного ботинка. Часто имел длинный острый нос.
***** Исследователи склонны полагать, что после назначения в 1403 году архиепископом Праги и вплоть до конфликта 1408 года из-за учения Уиклифа, Збинек Заяц и Ян Гус состояли в дружеских отношениях. Данное предположение основано на том, что Заяц дал в это время несколько интересных назначений Гусу. Мнение автора, на основании прочтения писем Гуса Заяцу (и не только), состоит в том, что у Гуса в принципе не могло быть дружеских отношений с кем-либо, с таким-то характером, и назначения Заяц ему давал, вероятно, чтобы проповедник тратил свою неуемную энергию безопасным способом (не забывая о благосклонности короля и королевы Гусу).
*** *** ***
Борутка слезла с пони и подошла к призраку. От него веяло жаром, как от большого костра.
-- Мне нужно завершить дела, - протрещал, как горящие ветки можжевельника, призрак.
"Глупый христианин", - с жалостью подумала Борутка. - "Не понимает, что над этой землей нет неба. Не понимает даже, что он теперь такое."
-- Ты хошешь вспомнить или забыться? - сказала она вслух.
-- Я хочу знать, - призрак поднял на нее глаза, - что ещё держит меня здесь, и разобраться с этим.
"Глупый христианин..." - в который раз подумала Борутка, - "ты будешь здесь всегда, но забудешься, когда умрут все, чьи имена ты помнишь. Но ты не можешь нас убить, ты можешь нам только помогать. И провожать. Как мне помочь тебе это понять, глупый христианин?"
-- Я точно знаю, что это не отец, - резко перебил раздумья Борутки дух. К потрескиваниям в его голосе прибавились завывания. - Я видел, как его казнили с моими людьми. Я был с ним рядом, когда его вели на эшафот. Молодой пухленький священник - я застал его в Вифлеемской часовне - был преисполнен любовью ко всему сущему и позволил мне войти в его разум. Он шел рядом с отцом и проповедовал. Речи священника довели отца до слез, но не до раскаяния, - на этих словах Борутка понимающе кивнула, догадываясь, что призрак скажет дальше. - А ведь до этого он кричал, что Заяца похоронят вместе с ним! Как же я был рад, видя его страх и беспомощность, зная, что больше ему ничто не сойдет с рук. Как будто цепи с меня спали в тот момент. Я думал, что уйду... но нет.
Поняв, что дух собирается говорить много и долго, Борутка сняла с пони полог для стояка и расстелила его рядом с пышущим теплом призраком. Дух замолчал и стал недоуменно наблюдать за её суетой. Пожилая женщина уселась "по-турецки" и положила руки на колени. Призрак уселся напротив нее.
-- Я думал, что упокоюсь после того, как меня похоронят и отпоют, - теперь голос духа был похож скорее на огонь в камине, - но даже после того, как Заяц и ещё несколько шляхтичей захоронили те части меня, что везли с собой - ничего не изменилось. Даже наоборот - я как-будто стал пребывать в нескольких местах одновременно!
Борутка вздохнула, в очередной раз назвав про себя Йоханиса глупым христианином.
-- Тогда я решил придать земле своих людей, чтобы их души упокоились, - продолжил призрак, подняв руку в повествовательном жесте. - Для этого я проник в разум городского сумасшедшего. Сначала он подчинялся мне - снимал висельников и хоронил их, как христиан. Потом он начал проявлять инициативу - он снимал моих людей и подкладывал их у бакалейных лавок и домов терпимости. Хозяйки сих заведений были вынуждены сами хоронить покойников и сумасшедшему не приходилось тратить силы, а мне время, на похороны, так что я не был против.
"Вселился в менерика." - подумала Борутка.
-- Однако наши воли столкнулись, когда на шибенице остался висеть только мой отец, - призрак возмущенно взмахнул руками. - Я хотел оставить его там, на самом высоком крюке! Однако сумасшедший был другого мнения. Вышло так, что он оторвал отцу ногу и отнес её к дому терпимости, оставив остальное болтаться в петле. Больше он не пытался его снять - решил, что оторванная нога это "плохой знак", - призрак развел руками.
-- Это было ошень по-шеловешески, - задумчиво протянула Борутка. - Мне трудно представить более шеловешный поступок после смерти.