А зори здесь тихие

Ри­та зна­ла, что ра­на ее смер­тель­на и что уми­рать она бу­дет дол­го и труд­но. По­ка бо­ли поч­ти не бы­ло, толь­ко все силь­нее пек­ло в жи­воте и хо­телось пить. Но пить бы­ло нель­зя, и Ри­та прос­то мо­чила в лу­жице тря­поч­ку и прик­ла­дыва­ла к гу­бам.

Вас­ков спря­тал ее под ело­вым вы­ворот­нем, заб­ро­сал вет­ка­ми и ушел. По то­му вре­мени еще стре­ляли, но вско­ре все вдруг за­тих­ло, и Ри­та зап­ла­кала. Пла­кала без­звуч­но, без вздо­хов, прос­то по ли­цу тек­ли сле­зы: она по­няла, что Жень­ки боль­ше нет...

А по­том и сле­зы про­пали. От­сту­пили пе­ред тем ог­ромным, что сто­яло сей­час пе­ред ней, с чем нуж­но бы­ло ра­зоб­рать­ся, к че­му сле­дова­ло под­го­товить­ся. Хо­лод­ная чер­ная без­дна рас­па­хива­лась у ее ног, и Ри­та му­жес­твен­но и су­рово смот­ре­ла в нее.

Она не жа­лела се­бя, сво­ей жиз­ни и мо­лодос­ти, по­тому что все вре­мя ду­мала о том, что бы­ло ку­да важ­нее, чем она са­ма. Сын ее ос­та­вал­ся си­ротой, ос­та­вал­ся сов­сем один на ру­ках у бо­лез­ненной ма­тери, и Ри­та га­дала сей­час, как пе­режи­вет он вой­ну и как по­том сло­жит­ся его жизнь.

Вско­ре вер­нулся Вас­ков. Раз­бро­сал вет­ки, мол­ча сел ря­дом, об­хва­тив ра­неную ру­ку и по­качи­ва­ясь.

— Же­ня по­гиб­ла?

Он кив­нул. По­том ска­зал:

— Меш­ков на­ших нет. Ни меш­ков, ни вин­то­вок. Ли­бо с со­бой унес­ли, ли­бо спря­тали где.

— Же­ня сра­зу... умер­ла?

— Сра­зу, — ска­зал он, и она по­чувс­тво­вала, что он го­ворит неп­равду. — Они уш­ли. За взрыв­чаткой, вид­но... — Он пой­мал ее тус­клый, все по­нима­ющий взгляд, вык­рикнул вдруг: — Не по­беди­ли они нас, по­нима­ешь? Я еще жи­вой, ме­ня еще по­валить на­до!...

Он за­мол­чал, стис­нув зу­бы, за­качал­ся, ба­юкая ру­ку.

— Бо­лит?

— Здесь у ме­ня бо­лит. — Он ткнул в грудь: — Здесь свер­бит, Ри­та. Так свер­бит!... По­ложил ведь я вас, всех пя­терых по­ложил, а за что? За де­сяток фри­цев?

— Ну за­чем так... Все же по­нят­но, вой­на...

— По­ка вой­на, по­нят­но. А по­том, ког­да мир бу­дет? Бу­дет по­нят­но, по­чему вам уми­рать при­ходи­лось? По­чему я фри­цев этих даль­ше не пус­тил, по­чему та­кое ре­шение при­нял? Что от­ве­тить, ког­да спро­сят: что ж это вы, му­жики, мам на­ших от пуль за­щитить не мог­ли! Что ж это вы со смертью их оже­нили, а са­ми це­лень­кие? До­рогу Ки­ров­скую бе­рег­ли да Бе­ломор­ский ка­нал? Да там ведь то­же, по­ди, ох­ра­на, — там ведь лю­дишек ку­да боль­ше, чем пя­теро дев­чат да стар­ши­на с на­ганом!

— Не на­до, — ти­хо ска­зала она. — Ро­дина ведь не с ка­налов на­чина­ет­ся. Сов­сем не от­ту­да. А мы ее за­щища­ли. Сна­чала ее, а уж по­том ка­нал.

— Да... — Вас­ков тя­жело вздох­нул, по­мол­чал. — Ты по­лежи по­куда, я вок­руг пог­ля­жу. А то нат­кнут­ся — и кон­цы нам. — Он дос­тал на­ган, за­чем-то ста­ратель­но об­тер его ру­кавом. — Возь­ми. Два пат­ро­на, прав­да, ос­та­лось, но все-та­ки спо­кой­нее с ним.

— По­годи! — Ри­та гля­дела ку­да-то ми­мо его ли­ца, в пе­рек­ры­тое вет­вя­ми не­бо. — Пом­нишь, на нем­цев я у разъ­ез­да нат­кну­лась? Я тог­да к ма­ме в го­род бе­гала. Сы­ночек у ме­ня там, три го­дика. Али­ком зо­вут — Аль­бер­том. Ма­ма боль­на очень, дол­го не про­живет, а отец мой без вес­ти про­пал.

— Не тре­вожь­ся, Ри­та, по­нял я все,

— Спа­сибо те­бе. — Она улыб­ну­лась бес­цвет­ны­ми гу­бами. — Прось­бу мою пос­леднюю вы­пол­нишь?

— Нет, — ска­зал он.

— Бес­смыс­ленно это, все рав­но ведь ум­ру. Толь­ко на­муча­юсь.

— Я раз­ведку про­из­ве­ду и вер­нусь. К но­чи до сво­их до­берем­ся.

— По­целуй ме­ня, — вдруг ска­зала она.

Он не­ук­лю­же нак­ло­нил­ся, зас­тенчи­во ткнул­ся гу­бами в лоб.

— Ко­лючий... — еле слыш­но ска­зала она, зак­рыв гла­за. — Иди. За­вали ме­ня вет­ка­ми и иди.

По се­рым, про­вален­ным ще­кам ее мед­ленно тек­ли сле­зы. Фе­дот Ев­гра­фыч ти­хо под­нялся, ак­ку­рат­но прик­рыл Ри­ту вет­ка­ми и быс­тро за­шагал к реч­ке, навс­тре­чу нем­цам.

В кар­ма­не тя­жело по­качи­валась бес­по­лез­ная гра­ната. Единс­твен­ное его ору­жие...

Он ско­рее по­чувс­тво­вал, чем рас­слы­шал, этот сла­бый, уто­нув­ший в вет­вях выс­трел. За­мер, вслу­шива­ясь в лес­ную ти­шину, а по­том, еще бо­ясь по­верить, по­бежал на­зад, к ог­ромной вы­воро­чен­ной ели.

Ри­та выс­тре­лила в ви­сок, и кро­ви поч­ти не бы­ло. Си­ние по­рошин­ки гус­то окай­ми­ли пу­левое от­вер­стие, и Вас­ков по­чему-то осо­бен­но дол­го смот­рел на них. По­том от­нес Ри­ту в сто­рону и на­чал рыть яму в том мес­те, где она до это­го ле­жала.

Здесь зем­ля мяг­кой бы­ла, по­дат­ли­вой. Рых­лил ее пал­кой, ру­ками выг­ре­бал на­ружу, ру­бил кор­ни но­жом. Быс­тро вы­рыл, еще быс­трее за­рыл и, не дав се­бе от­ды­ха, по­шел ту­да, где ле­жала Же­ня. А ру­ка ны­ла без удер­жу, по-дур­но­му ны­ла, на­ката­ми, и Ко­мель­ко­ву он схо­ронил пло­хо. И все вре­мя ду­мал об этом, и жа­лел, и шеп­тал пе­ресох­ши­ми гу­бами:

— Прос­ти, Же­неч­ка, прос­ти...

По­качи­ва­ясь и ос­ту­па­ясь, он брел че­рез Си­нюхи­ну гря­ду навс­тре­чу нем­цам. В ру­ке на­мер­тво был за­жат на­ган с пос­ледним пат­ро­ном, и он хо­тел сей­час толь­ко, чтоб нем­цы ско­рее повс­тре­чались и чтоб он ус­пел сва­лить еще од­но­го. По­тому что сил уже не бы­ло. Сов­сем не бы­ло сил — толь­ко боль. Во всем те­ле...

Бе­лые су­мер­ки ти­хо плы­ли над прог­ре­тыми кам­ня­ми. Ту­ман уже ко­пил­ся в ни­зинах, ве­терок сник — и ко­мары ту­чей ви­сели над стар­ши­ной. А ему чу­дились в этом бе­лесом ма­реве его дев­ча­та, все пя­теро, и он все вре­мя шеп­тал что-то и го­рес­тно ка­чал го­ловой, А нем­цев все не бы­ло. Не по­пада­лись они ему, не стре­ляли, хо­тя шел он гроз­но и от­кры­то и ис­кал этой встре­чи. По­ра бы­ло кон­чать эту вой­ну, по­ра бы­ло ста­вить точ­ку, и пос­ледняя эта точ­ка хра­нилась в си­зом ка­нале его на­гана.

Прав­да, бы­ла еще гра­ната без взры­вате­ля. Ку­сок же­леза. И спро­си, для че­го он тас­ка­ет этот ку­сок, он бы не от­ве­тил. Прос­то так тас­кал, по стар­шин­ской при­выч­ке бе­речь во­ен­ное иму­щес­тво.

У не­го не бы­ло сей­час це­ли, бы­ло толь­ко же­лание. Он не кру­жил, не ис­кал сле­дов, а шел пря­мо, как за­веден­ный. А нем­цев все не бы­ло и не бы­ло...

Он уже ми­новал сос­ня­чок и шел те­перь по ле­су, с каж­дой ми­нутой приб­ли­жа­ясь к ски­ту Ле­гон­та, где ут­ром так прос­то до­был се­бе ору­жие. Он не ду­мал, за­чем идет имен­но ту­да, но бе­зоши­боч­ный охот­ни­чий ин­стинкт вел его имен­но этим пу­тем, и он под­чи­нял­ся ему. И, под­чи­ня­ясь толь­ко ему, он вдруг за­мед­лил ша­ги, прис­лу­шал­ся и сколь­знул в кус­ты.

В сот­не мет­ров на­чина­лась по­ляна с прог­нившим ко­лодез­ным сру­бом и въ­ехав­шей в зем­лю из­бой. И эту сот­ню мет­ров Вас­ков про­шел без­звуч­но и не­весо­мо. Он знал, что там враг, знал точ­но и не­объ­яс­ни­мо, как волк зна­ет, от­ку­да выс­ко­чит на не­го за­яц.

В кус­тах у по­ляны он за­мер и дол­го сто­ял не ше­велясь, гла­зами об­ша­ривая сруб, воз­ле ко­торо­го уже не бы­ло уби­того им нем­ца, по­косив­ший­ся скит, тем­ные кус­ты по уг­лам. Ни­чего не бы­ло там осо­бен­но­го, ни­чего не за­меча­лось, но стар­ши­на тер­пе­ливо ждал. И ког­да от уг­ла из­бы чуть проп­лы­ло смут­ное пят­но, он не уди­вил­ся. Он уже знал, что имен­но там сто­ит ча­совой.

Он шел к не­му дол­го, бес­ко­неч­но дол­го. Мед­ленно, как во сне, под­ни­мал но­гу, не­весо­мо опус­кал ее на зем­лю и не пе­рес­ту­пал — пе­рели­вал тя­жесть по кап­ле, чтоб не скрип­ну­ла ни од­на ве­точ­ка. В этом стран­ном птичь­ем тан­це он обо­шел по­ляну и ока­зал­ся за спи­ной не­под­вижно­го ча­сово­го. И еще мед­леннее, еще плав­нее дви­нул­ся к этой ши­рокой тем­ной спи­не. Не по­шел — поп­лыл.

И в ша­ге ос­та­новил­ся. Он дол­го сдер­жи­вал ды­хание и те­перь ждал, по­ка ус­по­ко­ит­ся сер­дце. Он дав­но уже су­нул в ко­буру на­ган, дер­жал в пра­вой ру­ке нож сей­час и, чувс­твуя тя­желый за­пах чу­жого те­ла, мед­ленно, по мил­ли­мет­ру, за­носил фин­ку для од­но­го-единс­твен­но­го, ре­ша­юще­го уда­ра.

И еще ко­пил си­лы. Их бы­ло ма­ло. Очень ма­ло, а ле­вая ру­ка уже ни­чем не мог­ла по­мочь.

Он все вло­жил в этот удар, все, до пос­ледней кап­ли. Не­мец поч­ти не вскрик­нул, толь­ко стран­но, тя­гуче вздох­нул и су­нул­ся на ко­лени. Стар­ши­на рва­нул ско­собо­чен­ную дверь, прыж­ком вле­тел в из­бу:

— Хен­де хох!...

А они спа­ли. От­сы­пались пе­ред пос­ледним брос­ком к же­лез­ке. Толь­ко один не спал, в угол мет­нулся, к ору­жию, но Вас­ков уло­вил этот пры­жок и поч­ти в упор вса­дил в нем­ца пу­лю. Гро­хот уда­рил в низ­кий по­толок, нем­ца швыр­ну­ло в сте­ну, а стар­ши­на за­был вдруг все не­мец­кие сло­ва и толь­ко хрип­ло кри­чал:

— Ля­гайт!... Ля­гайт!... Ля­гайт!...

И ру­гал­ся чер­ны­ми сло­вами. Са­мыми чер­ны­ми, ка­кие знал...

Нет, не кри­ка они ис­пу­гались, не гра­наты, ко­торой раз­ма­хивал стар­ши­на. Прос­то по­думать не мог­ли, в мыс­лях пред­ста­вить да­же, что один он, на мно­го верст один-оди­неше­нек. Не вме­щалось это по­нятие в фа­шист­ские их моз­ги, и по­тому на пол лег­ли. Мор­да­ми вниз, как ве­лел. Все чет­ве­ро лег­ли: пя­тый, прыт­кий са­мый, уж на том све­те чис­лился.

И по­вяза­ли друг дру­га рем­ня­ми, ак­ку­рат­но по­вяза­ли, а пос­ледне­го Фе­дот Ев­гра­фыч лич­но свя­зал и зап­ла­кал. Сле­зы тек­ли по гряз­но­му, неб­ри­тому ли­цу, он тряс­ся в оз­но­бе, и сме­ял­ся сквозь эти сле­зы, и кри­чал:

— Что, взя­ли?... Взя­ли, да?... Пять дев­чат, пять де­вочек бы­ло все­го, все­го пя­теро!... А не прош­ли вы, ни­куда не прош­ли и сдох­не­те здесь, все сдох­не­те!... Лич­но каж­до­го убью, лич­но, да­же ес­ли на­чаль­ство по­милу­ет! А там пусть су­дят ме­ня! Пусть су­дят!...

А ру­ка ны­ла, так ны­ла, что го­рело все в нем и мыс­ли пу­тались. И по­тому он осо­бо бо­ял­ся соз­на­ние по­терять и цеп­лялся за не­го, из пос­ледних си­ленок цеп­лялся...

Тот, пос­ледний путь он уже ни­ког­да не мог вспом­нить. Ко­лыха­лись впе­реди не­мец­кие спи­ны, бол­та­лись из сто­роны в сто­рону, по­тому что ша­тало Вас­ко­ва, буд­то в дос­ку пь­яно­го. И ни­чего он не ви­дел, кро­ме этих че­тырех спин, и об од­ном толь­ко ду­мал: ус­петь выс­тре­лить, ес­ли соз­на­ние по­теря­ет. А оно на пос­ледней па­утин­ке ви­село, и боль та­кая во всем те­ле го­рела, что ры­чал он от бо­ли той. Ры­чал и пла­кал: обес­си­лел, вид­но, вко­нец.

И лишь тог­да он соз­на­нию сво­ему обор­вать­ся раз­ре­шил, ког­да ок­ликну­ли их и ког­да по­нял он, что навс­тре­чу идут свои. Рус­ские...