Первый день в школе.
Семь лет. Вечер. В комнате пахнет ванильной пудрой, и где-то тихо тик… тик… утекают секунды. Из коридора доносятся приглушённые ш-ш… ш-ш… — редкие скрипы шкафа и ровный гул холодильника. Ночник-зайчик бросает мягкий жёлтый свет, и на потолке пляшут вытянутые тени. Я лежу, укрывшись малиновым ворсистым одеялом, и ощущаю, как под ладонями пробегают мурашки — будто крошечные жуки ищут выход.
— Завтра твой первый день в школе. Ты рад?
Голос мамы дрожит, как капля на стекле. Она поддевала ноготь за ручку двери, распущенные волосы спадали на плечи, а тёмные круги под глазами казались ранами. Я услышал, как она хф-хф вздохнула, пряча за фартуком напряжённые плечи, и пхяк — опустилась на край кровати, шурша юбкой по матрасу.
— Да! — выдохнул я. Улыбка растеклась по лицу, словно солнечный зайчик, но в груди стучало бум-буц… бум-буц — треснуло стекло волшебства, и что-то щёлкнуло, словно сыграли пружины надежды.
«Школа… там я найду подругу, открою каждую тайну», — звенела в ушах мечта. Но в тишине просочилось: «Почему мама так устала?.. Может, работа…»
— Первый день будет самым лучшим! — я ощутил, как пальцы на груди то замирают, то разжимаются — будто удерживают ускользающую радость.
— Мама, споёшь колыбельную? — спросил я тихо, и руки под одеялом задрогали.
Пхяк — мама чуть придвинулась, кровать заскрипела, и я затаил дыхание. Нос наполнился сладковатым запахом подушки.
— Спят усталые игрушки,
Склоняясь к кроватям своим,
Одеяла и подушки
Покрывают всех детишек.
Спят все, спят.
Мишки, зайчата, котятки,
Лошадки, волчата — все,
Под одеялом, в тишине,
Сладко спят, засыпая в сне.
Мамы рядом, тихо, нежно,
Они укроют, успокоят,
Сон — защита, мир и покой
Для детей, для всех родных.
Засыпайте, малыши,
В этом сне нет ни беды,
В мире сказки и огня,
Вы в безопасности всегда., вся нежность в нём смеялась, а тревога пряталась за каждой нотой. Сон растаял, как сахар в чайнике, и я вновь услышал своё посапывание.
Утро. Синицы щебечут за окном, влажный ветер склоняет занавески. Я ворочаюсь в чёрной пижаме со снеговиками — ткань шуршит по коже.
— ХРОХ! — дверь с грохотом распахнулась. Я вздрогнул, сердце тик-тук-тик… тик-тук-тик забилось, но теплая мысль вспыхнула: мама — всё ещё рядом.
В воздухе заиграл запах капучино, из кухни припозднились ток-ток тарелок.
— Сынок, вставай! Мы опаздываем! — крик мамы ударил, как набат. Её тень на стене выросла до размеров деревянного капкана.
— …Ммм… ещё пять минуточек… — бормочу я, зажмурившись.
— У нас нет пяти минут! —
воробей взлетел за окном, будто спасаясь от её голоса.
Вжух — одеяло сорвалось, и тело пронзила вибрация р-р-р, я сжался в комок, обхватив колени.
— Вставай! — мама дернула за штаны. — Быстро! Хватит мяться!
Я подпрыгнул, и в голове застыл вопрос:
"Мама?.. Это та же мамочка, что пела мне колыбельную?" —
она стояла молча, взгляд её — как дыра в стене, впитывающая всё, что я чувствую.
— Н… нет! Я ещё не выспался! — вырвалось из меня, но слова тонут в пустоте.
Я спрятал лицо в ладонях: слёзы — горячие, солёные — текли по пальцам, а в животе вздулась тошнота, будто шарик вот-вот лопнет. Тело оцепенело: я растаявший лёд.
Ш-шур… штаны сползли, и в коже пронзил бррр холод. Фьюсс — в окно ворвался свет фар; перед глазами мелькнули радужные круги.
«Почему она не слышит меня?» — мысли терялись в грохоте сердца.
— Остановись… пожалуйста…
Я шептал это в никуда.
— Я должна слушаться, — снова прозвучал внутренний голос, но в груди рос протест.
---
На линейке пекло солнце. Я щурился, один глаз прикрыт. В руке букет ромашек — стебель щекочет вену. Позади — щёлканье камер, гудение автобуса.
— Добро пожаловать! — директор улыбался из микрофона, но его слова резали, как зазубренная игла.
Я шепнул:
— Нет…
Горло пересохло.
Щёлк — щёлк — лампа вспыхнула фьюсс, и свет пронзил глаза: резь — как мамино «Вставай!»
«Свет ранит, как крик», — спина покрылась ледяной росой.
Перемена. Я у окна, слушаю топот ног и детский смех. Сердце застыло.
— Привет. Как тебя зовут? — голос Даши прорезал стену.
Она стояла в голубом платье, запах мыла и липы щекотал ноздри. Рука её лёгкая, теплая, зависла в воздухе.
— Тимофей… — мой голос был чужим.
— Пойдём в догонялки? — предложила она, беря меня за ладонь.
«Часть меня хочет убежать… другая — остаться в этом тепле».
…
— Молчание — знак согласия! — смеётся она и тащит к свету.
Крики «Споймала!» обрушились, но лёд в груди начал таять.
Я бежал: тап-трап-тяп, тап-трап-тяп — шаги эхом отдавались в ушах: ух-ух-ух…
---
Ночь. Тьма. Я считаю — вдох, выдох. Веки распахнулись, и я тону в вязком мёде темноты.
Ммм… та-та-та, та-та-та… скрип двери ритмом кошмара.
— В ШКОЛУ! — крик рвёт тишину, как лезвие.
Кто-то кидается на меня, как злая собака. Одеяло слетает, одежда падает, холод режет кожу.
«Я хочу исчезнуть, чтобы никто не увидел, что во мне спрятано».
Я вскакиваю:
— Мама… прости… — дрожащий шёпот, слёзы жгут щёки.
Судорожно одеваясь, хватаю пиджак и штаны.
За окном всё ещё ночь. Я опускаюсь на колени и стучу головой о дощатый пол.
…
И тогда в полумраке мелькает знакомый силуэт — жёлтый ночник-зайчик, треснутый, забросанный пылью. Он больше не светит, но напомнил мне: когда-то я верил в чудо.
Я поднимаю взгляд к потолку, где ещё дрожат его тени, и тихо думаю:
«Если я растворюсь в тени… может, тогда никто не будет кричать?»
Утро раннее. В комнате царит полумрак, но я не помню, почему снова проснулся. В ушах всё ещё гулит команда мамы:
— В ШКОЛУ!
Я лежу неподвижно. Сердце бум-буц… бум-буц отзывается в груди тихим протестом, а солнечные блики на стене кажутся мне чужими — я боюсь даже их.
Медленно сгибаю колени, затем выпрямляюсь и подхожу к зеркалу. В отражении — глаза, в которых застыла тревога и усталость, слишком взрослые для семи лет. Я провожу пальцем по стеклу — и холод его поверхности кольнёт, как та ткань пиджака, что когда-то резала кожу.
— Мама?.. — шепчу, но стекло остаётся холодным.
Я зажмуриваюсь, пытаясь прогнать остатки сна, но перед глазами вспыхивает та-та-та… скрип двери, и я вздрагиваю.
В школе я стараюсь скрыть дрожь в ногах. Каждый раз, когда поднимаю руку, сердце отбивает тик-тук-тик — будто хочет вырваться наружу. Я отворачиваюсь, зажмуриваюсь, и в голове проносится:
«Если я останусь тенью, меня не заметят.
Значит, не будут бить, не будут кричать…»
На перемене сердце ненадолго замирает, когда я слышу детский смех. Что-то тёплое, почти радость, на миг касается груди — и тут же исчезает, как сахар в воде.
Дома я прячусь в углу коридора, словно в крепости. С кухни доносится пш-ш-ш — закипает чайник. Моё тело вновь замирает: рука зависает в воздухе, и я сжимаю телефон, как талисман.
По вечерам я всё ещё считаю: вдох — выдох. Сны мои — чёрное пространство, где я тону. Та-та-та… скрип двери возвращается эхом, и я бьюсь в этом мраке, пытаясь вырваться.
И только с первыми лучами рассвета, дрожа, говорю себе:
— Сегодня я буду смелее.
Но где-то глубоко внутри затаилась трещина страха — густая, липкая, как смола. Она облепила грудь изнутри, не даёт расправить крылья.
И мне остаётся лишь учиться жить рядом с ней —
с этой тихой, цепкой тенью прошлого.