Тайны стен

Утром я несколько раз объезжаю Собор, прежде чем зайти внутрь.

Кручу педали, лавируя между машин, и временами бросаю взгляд на ангелов. Могут ли они сорваться с места и скопом наброситься на меня, сталкиваясь мраморными крыльями?

На третьем круге я голосом психиатра в голове повторяю: всё будет в порядке. А на четвёртом вспоминаю слова Минервы.

Нужно спасти Город.

И на повороте наконец беру курс на вход.

Уже перешагнув порог, понимаю, что оставила дома конверт с фотографиями. К Северному ангелу сегодня можно не ходить, а значит, и к Восточному приближаться не надо. На цыпочках тороплюсь к лестнице, старательно отворачиваю голову и в группе туристов замечаю её. Светлые волосы, собранные в косу, книга в руках... Мы встречаемся взглядами, в памяти вспыхивает образ. Девушка из университетской библиотеки!

— Надо же, какая встреча, — говорит она.

То, что я принимала за книгу, оказывается толстой тетрадью в клеенчатой обложке. А она ловит меня за локоть:

— Это вы спрашивали об энтомологическом атласе за день до того, как его украли?

Дыхание застревает в горле. Это не нападение статуи, но допрос, а я не готова к допросу. Она так пристально смотрит своими серыми глазами, и надо бы сделать вдох и ответить, но хватка руки разжимается. А потом, будто боясь, что ангелы услышат, она шепчет:

— Возможно, мне нужна ваша помощь.

Её зовут София. Тетрадь у неё в руках оказывается дневником, и это первое, о чём она рассказывает.

— Вообще это дневник моей бабушки. Она одна меня воспитывала, долгая история, — она взмахивает рукой, и кольца на пальцах весело блестят. — Она писала в нём про этот Собор, и про ключи тоже.

Теперь я готова слушать со всем вниманием, но через плечо Софии смотрит Восточный ангел.

— И я... Ты в порядке? — она снова касается моей руки.

— Нет, — он глаз с меня не сводит. — Мы можем поговорить в другом месте?

— Конечно! Ты пьёшь кофе?

— Я чаще варю кофе.

Через дорогу от Собора есть небольшое кафе. Когда злой ангел не смотрит, дышать становится легче. София долго размешивает в кофе целых три кубика сахара. Дневник лежит на столе между нами.

— Можешь посмотреть его, если хочешь. Я закладки сделала на местах про ключи.

— Откуда ты вообще про них узнала?

— Я же сказала, от бабушки, — она взмахивает ложечкой. — Она с детства рассказывала про свой ключ, про то, что однажды и я стану хранительницей. Раньше я думала, всё это сказки. Ну пока не начались эти странности.

— Какие странности? — отпиваю свой капучино. Ничего, хотя у нас зерна другие, кислого привкуса меньше.

— Сначала казалось, за мной следят. Паранойя разыгралась, — она усмехается. — Смешно, правда?

— Нет.

Несколько секунд мы смотрим друг на друга. Пожав плечами, София продолжает:

— А потом я пришла в библиотеку и поняла, кто-то взломал тайник и украл ключ.

И если раньше была надежда получить хоть один ключ и передать Минерве, она растаяла.

— Сложно стало воспринимать эту историю как сказку. Я перечитала дневник и решила пройтись по местам, о которых писала бабушка, — она наклоняется через стол и шепчет. — Знаешь, что я нашла по одному из адресов? Сгоревший дом!

Отсутствие удивления на моём лице, кажется, разочаровывает её.

— Ладно. А как ты узнала о ключах? Ты же не просто так пришла в библиотеку, когда украли книгу и разбили бюст?

Её взгляд такой же, как у отца, когда он задаёт разные неприятные вопросы.

— Мы тоже ищем ключи. Кто-то пытается украсть их и убивает моих друзей.

— Подожди, ты серьёзно?! — она чуть не опрокидывает чашку. — Убивает прям до смерти?

Вспоминаю осколки мрамора на земле, обезображенное с жестокостью лицо.

— Да. Совсем.

София приоткрывает рот, будто тоже не может сделать вдох. Ложечка выскальзывает из её пальцев, бьётся о стол.

— А я?! И меня могут убить? Я ведь не делала ничего...

— Я не знаю.

Я бы хотела сказать, что ей ничего не грозит, но вспоминаю сожжённый дом и яростное лицо ангела.

— Наверное, если они забрали ключ...

— Ты предполагаешь или уверена?

— Я не знаю. Прости, — бросаю взгляд через дорогу.

Мы сидим на улице: в Городе так тепло, кафе до сих пор не закрыли террасы. София жмурится от удовольствия, когда легкий, совсем не осенний ветер треплет её волосы. Взгляд падает на дневник. Если его писала хранительница, там может быть немало подсказок.

— Могу я его одолжить?

Она торопится подтолкнуть книжицу ко мне.

— Бери, конечно. Надеюсь, он не опасен. Только аккуратно, это память о бабушке.

И перед тем, как допить кофе и поехать с докладом к Минерве, я пробую последнюю надежду:

— Бабушка никогда не говорила тебе пароль от ключа из Собора?

София смотрит в сторону ангелов и качает головой.

— Нет, не помню.

Снова приходится признать поражение.

Я рассказываю о Софии Квинту, пока мы вместе спешим к Минерве. Он поддерживает идею новой союзницы, хотя и сокрушается, что её ключ украли.

— У нас совсем нет преимущества перед вором! Если бы мы захватили хотя бы один ключ...

— Мы ещё можем найти хотя бы один.

— Нужно бы поторопиться. Ещё одна проигранная битва, и война останется за ним.

Я стараюсь об этом не думать. Протягиваю Минерве дневник, но она качает головой.

— Прочти его и перескажи мне суть, — она поворачивается к Квинту. — Мы на военном положении. Я послала птиц предупредить всех. Сейчас нам бы очень пригодился ключ мостов, — она снова смотрит на меня. — Я жду, что ты добьёшься успехов в Соборе.

— Я стараюсь!

— Будь храброй! А теперь — иди, нам нужно обсудить тактику.

Я говорю, что могу и остаться, но она властно отсылает меня домой. Крутя педали, улавливаю обрывки их разговора: статуи, разведка... Постепенно голоса заглушает шум улиц. Дома, закрыв дверь в свою комнату, я спрашиваю Селену:

— Что за военное положение?

— О, не обращай внимания. Минерва постоянно преувеличивает. Всё же, если тебя создают как богиню войны, это не может не влиять на характер.

Кажется, она закатила глаза. Но это объясняет не всё.

— Но, почему?

— Власть, дитя. У каждой статуи своё видение того, что нужно делать. При всех своих недостатках, Минерва любит людей. Но не все статуи такие.

Если я услышу ещё одну историю о статуях-убийцах, точно не смогу уснуть. Пожелав Селене доброй ночи, ложусь на кровать и открываю дневник. Сначала трудно разбирать чужой почерк, но постепенно я приноравливаюсь к мелким буквам.

Первые записи начинаются с того, что бабушку Софии переселили в другой дом после бомбёжки — где её предыдущий дневник сгорел дотла. Я читаю воспоминания о старой комнате, палисаднике под окном, засаженном овощами вместо цветов. Читаю про знакомых, переживших войну, про библиотеку, которая чудом осталась целой, хотя одно крыло университета уничтожили бомбой.

Здесь я нахожу первое упоминание ключей:

«Не знаю, что бы я делала, если бы в библиотеку тоже попала бомба. Я думала спрятать ключ в другом месте — но не смогла найти подходящего. Я не была уверена, что Город вообще переживёт».

Ниже, на полях, приписка: «Интересно, что будет с ключами, если разрушится Город?»

Продолжаю листать страницы. Селена напевает за окном; на тумбочке остывает чай с имбирём и малиной. Главный библиотекарь добровольцем записался на фронт и погиб. Теперь бабушка Софи жалуется на работу:

«Нас — четверо двадцатилетних девчонок на тысячи ценных книг. Пока никто не пытался ограбить библиотеку, но мне страшно, что вскоре, когда все придут в себя, до этого дойдёт. Даже за ключ я опасаюсь не так сильно, тайник надёжен. Зачем искать ключ, когда вот, на полках издания XVIII века?»

Мой отец отлично бы её понял. Внимательно читаю каждую фразу, вдруг там будут намёки на пароль к ключу. Изучаю рассказ о том, как через пять лет упорной работы её — теперь главную библиотекаршу — отправили по путёвке на юг. О том, как она вернулась беременной.

«Не уверена, что наша должность передаётся по наследству, но надеюсь, моя дочь станет следующей хранительницей», — пишет она.

Бабушка Софи могла оставить всего десяток записей за один год, а потом — тридцать за месяц. Страницы из разной бумаги, кажется, хранительница подшивала под обложку новые тетрадные листы, что-то добавляла, что-то вырывала.

Она пишет: «Валерий отдал ключ статуям в Соборе. Я спросила, уверен ли он, что статуям можно доверять. Лично я так не считаю.

Елена вообще хранит ключ в своей квартире. Не о том я волнуюсь.»

Проходит два десятка лет, среди рассказов о работе и книгах мелькают записи о беременности дочери. Делаю глубокий вдох перед тем, как перевернуть каждую новую страницу — и вспоминаю последние фотографии своей мамы, с большим беременным животом. Но наконец могу перевести дыхание, следующая запись в дневнике такая:

«Вера родила сегодня. Девочка. Здоровая и сероглазая, совсем как я. Вера так и не смогла придумать имя, поэтому я предложила назвать внучку Софией. В честь Софии, которая отдала мне ключ и взяла клятву защищать Город.

Возможно, я тороплю события. На работе мне всегда говорили, что это моя плохая привычка. Но если дочь не проявила склонности к тому, чтобы стать хранительницей, могу ли я рассчитывать на внучку?»

Перехожу к историям о детстве Софи. Не без улыбки узнаю, что она в детстве тоже считала статуй живыми — хотя её они, наверное, не посвятили в тайну. Следующая запись, которая цепляет внимание:

«Вера собирается уехать в магистратуру в Вену. Она вчера несколько часов плакала на диване в моём кабинете. У меня был чай, валерьянка и я даже позвонила ректору — все знают, у него бутылка коньяка в сейфе. Ничего не помогало.

Вера не хочет «бросать дочь», чушь! Мне, может, уже не двадцать пять, но я могу ухаживать за ребёнком.

Возможно, это ключ даёт мне силы, не позволяет сдать позиции, пока не будет найден новый хранитель».

Ещё несколько страниц, бумага опять меняется, с коричневой и жёсткой на тетрадную, разлинованную:

«Вера уехала, обещала приезжать каждый месяц ко мне и Софи. Она теперь ходит в детский сад. Мои коллеги удивлены, что я «отпустила» дочь. Но кто я такая, чтобы останавливать её? Мать, а не тюремщица.

Вера не любит этот Город. Не любит так, как должна хранительница. Улицы для неё — способ достичь намеченной цели, дома — вместилища для людей и вещей, люди — просто прохожие.

Я знаю, Город — это намного большее. И, кажется, Софи тоже. Когда мы гуляем, она смотрит на Город совсем другими глазами. Среди улиц и деревьев она видит главное — душу.

Возможно, Вера влюбится в Вену. Возможно, найдёт себя в другом месте. Мой долг — её поддержать.

Софи учится читать и часто бывает в библиотеке. Все студенты её узнают».

Следующая часть снова заставляет меня медленно листать страницы:

«Сегодня ходила к кардиологу. Конечно, сердце уже не то. Я не боюсь, по крайней мере, думаю, что не боюсь. Всё, чего я хочу, — успеть.

Софи ещё совсем ребёнок. Я рассказываю ей о ключах, о силе, управляющей Городом, пусть она и воспринимает это как сказки. Но я покажу ей тайник. Может, свожу её на мост, к двери в лабиринт. Да, нужно это сделать».

Проходит ещё два года, за время которых нет упоминаний о ключах. А потом — тетрадь заканчивается. Пара пустых страниц и обложка из клеёнки.

Я держу в руках жизнь другого человека, полную, без тайн и недоговорок. И всё равно, осталось столько вопросов. Она успела показать Софи тайник — и дверь в какой-то лабиринт под мостом...

Почему я не взяла её номер? Можно было бы позвонить и узнать всё сразу. Засыпаю, твёрдо уверенная, что завтра поеду в библиотеку и всё спрошу, а потом вернусь к Минерве с докладом.

Утро снова встречает прекрасной погодой. Селена напевает что-то на незнакомом языке. Отец, смеясь, общается с покупателями, по радио — ни одной плохой новости, а Квинт не ждёт у двери с рассказами об убийствах.

Может, и у меня всё хорошо сложится?

За время поиска ключей я подкачала ноги, теперь поездка до университета даётся легко. Я тороплюсь, вдруг ночная дежурная рано закончит смену, или её вообще не будет на посту, тогда Минерва останется без новостей. Но Софи сидит за тем же столом — такая же сонная. Она, кажется, пытается мне улыбнуться, но вместо этого широко зевает.

— Прости. Под конец смены всегда сложно, — она смешно встряхивает головой, пытаясь избавиться от сна. — Ты не нашла ключи?

— Ещё нет, но надеюсь найти, — кладу перед ней дневник, открываю на нужной странице. — Тут написано, бабушка водила тебя к тайному ходу.

Она кивает.

— Да, я ещё маленькая была. Но хорошо это помню.

— А помнишь, где он? — я больше не могу ждать.

И, о чудо, она кивает.

— Да. Мы ходили к опоре Коронационного моста, которая на нашем берегу. Там есть маленькая сторожка, заброшенная. Думаю, в ней лет десять никто не жил, — она снова зевает. — Бабушка сказала, тайные ходы появляются в таких местах. Но не спрашивай, как именно. Тогда я не поняла, а потом не спросила.

Я уже не слушаю. Один из ключей спрятан в лабиринте у опоры моста. Скорее бы рассказать об этом Минерве!

— Мне пора идти, — в голове вспыхивает ещё одна идея. — Не дашь мне свой номер? Пожалуйста.

Она вырывает листок из тетради и пишет цифры. Я в ответ даю ей адрес и телефон книжного.

— Обычно меня можно найти там. А ещё у нас много отличных книг, — не только Минерва, но и отец может мной гордиться.

Софи улыбается и обводит руками зал библиотеки.

— Как видишь, в книгах у меня нужды нет.

Снова лечу на велосипеде — к Минерве. Солнце греет спину, ветер развевает волосы. Интересно, она пошлёт статуи на разведку к опоре моста? Может, мы сходим за ключом вместе? А как они выглядят, эти ключи?

Останавливаюсь на светофоре. Вот — перекрёсток. Если поехать прямо, быстро доберусь до Минервы. Но если свернуть направо и покрутить педали минут двадцать, окажусь у Коронационного моста.

Вдруг я сама найду что-то интересное? И ещё — пока светофор не переключился, касаюсь медальона со стрелой на шее. Эта штука, может это ключ к ключу? Нечто, открывающее тайник или дверь в тайный ход? Минерва ждёт меня с пересказом событий дневника, но я могу сделать намного больше.

Свет переключается на зелёный.

Я сворачиваю налево.

Доезжаю до моста минут за пятнадцать. Шумит река, опора возвышается передо мной: внутри поместился бы весь наш магазин, а может, и не один. Оставляю велосипед у дороги, кеды неловко скользят по грязи. Если около моста Птиц раскинут парк, здесь только пустота и мусор. Я вижу сторожку, около неё лежит куча грязных, разрезанных покрышек.

Но стоит подойти поближе, она начинает шевелиться, будто оживая.

Замираю на месте, пытаясь понять, что это — и стоит ли его бояться. Слишком долго.

Оно успевает подобраться вплотную.

У него шесть рук. Шесть чёрных рук с длинными пальцами из обрезков резины. Короткая шея; глаза и рот — чёрные провалы. Пячусь в сторону дороги, разворачиваюсь — время бежать, пока в лёгких есть воздух — и вижу себя.

Нет, это совсем не я.

Путь преграждает существо из осколков зеркал. Он сияет и переливается, отражает реку, небо, мост, и меня, побледневшую, замершую на месте. Вдвоём, они зажимают меня с двух сторон, оттесняют к реке.

Воздух становится таким разреженным.

— Это девчонка Минервы, — свистит зеркальное существо. — Она и сюда добралась.

Делаю шаг назад, упираясь во второго. Надо бежать, сражаться, но колени подкашиваются, а эти двое не отпускают меня.

— Как добралась, так и уберётся, — говорит шестирукий.

Не могу понять, насколько реальны тяжёлые резиновые пальцы, которые обхватывают горло. И прежде, чем потерять сознание, я думаю — не надо. Совсем скоро я задохнусь и сама.

В последний миг я вижу тень, падающую с неба, накрывающую меня, мост, всё вокруг.