21. Антиутопия белого цвета
От лица Питера Паркера.
•••••
Отсутствие каких бы то ни было моральных устоев и принципов у этого мира меня окончательно доконало. Все люди вызывали исключительно антипатию, в их действиях не прослеживалось ни капли искренности. Кто-то ведет себя тихо и не вступает в конфликты, а есть и те, кто наоборот крайне рад ввязать тебя в разговор, исход которого окажется довольно печальным и не для того, кто его начал.
Когда это все началось? Я не знаю. Я лишь слышал рассказы о новых людях, которые ввели право на безнаказанное убийство. По их мнению мир, где каждый сам мог сократить численность населения хотя бы на одного неугодного ему человека, должен был стать идеальным. Но только люди эти не учли, что
сами они его возможно бы уже не увидели.
Каждый день грозился быть последним и напряжение внутри меня только росло. Мир зашел в тупик, погрязнув в собственных страхах и темных потаённых желаниях.
Это был пустырь. Растительность на земле последние пару лет была в ужасном запущении, как и экология в целом. Однако поправлять угнетенное состояние природы никто не торопился. Когда осознаешь, что сегодняшний завтрак на столе возможно был последним, проблемы
окружающей среды понемногу отходят на второй план.
Этой ночью наступает мое совершеннолетие – дата, отмеченная красным пятном на календаре, событие, означающее, что пришло твое время отвечать на вопрос. Вопрос, решающий жизни, вероятно, нескольких десятков человек.
Если честно, то мне бы безумно хотелось, чтобы Мистер Старк присутствовал на моем празднике. Возможно, он бы поздравил меня с улыбкой, хлопнув по плечу, а возможно, что даже бы обнял.
Усевшись спиной к огромную булыжнику, я закрыл глаза и стал надеяться, что здесь, за чертой города меня не обнаружат. Что меня не найдут они.
Никто точно не знает, откуда они взялись и когда пришли. В один прекрасный день люди в белом стали задавать каждому жителю планеты один простой вопрос: «сколько?» Сколько человек ты согласен лишить жизни,
если тебе дадут на это право, вот что.
И ты не можешь отвернуться или не ответить. Вопрос будет каждому и всегда. И я точно знаю свой ответ. Знаю, что не смолчу и знаю, что скажу. Именно поэтому я прячусь здесь, далеко от людей, в надежде, что мне не придется к ним возвращаться. Никогда. Потому что моей цифрой будет десять. И я никогда ей не воспользуюсь, разве что в целях самообороны. Почему десять? Потому что когда тебя пытаются убить с десяток раз, то пора бы и призадуматься над тем, чтобы что-то поменять в своей жизни.
А возможно, что я просто хочу стереть всех людей, которые когда-то так близко общались со Старком. Они как живое напоминание о нем: ходят по улицам, мелькают в телевизорах. Если не будет их – не будет вечно преследующего Тони.
Пробивающийся сквозь веки яркий свет прервал мои мысли. Я распахнул глаза и попытался прикрыть их рукавом от слепящих лучей прожектора.
Таинственная рука в белой перчатке мягко опустилась
мне на плечо.
//
И это было очень высокое здание, величественно возвышающееся под высоким голубым небом. Как по правилу мрачных рассказов, дом был заброшен, никем не помянут и едва ли кто-то знал о существовании жизни там, за толстыми кирпичными стенами и колючей проволокой,
раскинувшейся на поверхности железного забора.
Раздробленные обломки тяжёлых воспоминаний, погасшие неоновые вывески пустых обещаний и вонзавшиеся в ноги прохожих стекла — везде. Негде пройти и едва уловим привычный для больших городов шум существования хоть чего-то живого. Моё тело было парализовано, словно окутано тонкой леской, вонзающейся в тонкую кожу. Я был пойман на острый конец железного крючка и беспомощно глотал воздух — в точь как рыба, вынутся из воды. И хотя с одной стороны выбивающее мои ребра сердце билось от неопределённого, ничем не обоснованного, из воздуха всплывшего холодного страха, с другой — любопытство торжественно одолело все ранее упомянутые эмоции. Я вошёл. Может быть, зря, а может нет — этого я не понял. Да, быть такого не могло, чтобы я, романтик вовеки веков, лишился чувств, но тогда, помимо непреодолимого ощущения того, что я ни тут, ни за забором не нужен, моею душой не чувствовалось ровным счётом ни-че-го.
Дверь открывается. Большое количество людей в белых одеяниях. Ножи, измазанные фартуки. Тишина. Я бы назвал это моргом, но слишком приятный запах, витающий в этом помещении, противоречит данному утверждению. Назвал бы больницей, однако большинство (быть точнее, все) людей спокойно обходились без голубых шуршащих бахил, а запах лекарств, свойственный подобным местам, обошел эту комнату. Так что же это?
Голова кружится.
— Десять, но он все же против этого, — качая головой, один из мужчин в белых одеяниях нависает над столом, аккуратными движениями вписывая что-то в листок бумаги. На долю секунды показалось, словно что-то загорелось, но это уже, видимо, стало обыденным — все взрывается и гниет.
— Эгоизм, — шепчет хмурая женщина лет так двадцати-двадцати пяти с интересом поглядывает на меня. – Увидите.
Меня хватают за плечи и пытаются вывести, но я вдруг будто срываюсь и кричу, кричу, что никуда не пойду с ними. Но люди в белом запросто заводят руки мне за спину и сцепливают их наручниками. Я задыхаюсь, я плачу, что не хочу туда, куда они меня ведут, но их лица остаются попрежнему невозмутимыми. Привыкли, видимо.
Должен отметить, что люди (хотя вряд ли это они) тут работают относительно молодые и, хотелось бы признать, все вполне могли бы похвастаться внешней красотой.
Меня выводят.
//
Мне сегодня снилось, что чёрный пёс обгладывал кости Тони, и в гущах пропасти, над малинником старым кружилась тьма. Я наблюдал за всем этим где-то за лопастью
ржавого неба, за жёлтыми звёздами,
что никогда не горят.
Мои запястья стерты до крови наручниками, которыми я прикован к кровати. Существа в белом почти не дают мне шевелиться. Я еще ни разу не выходил на улицу с того момента, как они заперли меня в этой темной и грязной комнате, провонявшей сигаретным дымом и сыростью.
Курился омут, дико влюблялись черти. Из дымных сборников снов высыпалась суть. Я поменял локацию на рассвете. Теперь чёрный пёс поливает череп Тони ртутью.
За переулками леди гуляют в шляпах, их полупризрачный вид обжигает солнце. Чтоб защитить их от смерти, огромной лапой
мой чёрный пёс
превращает все небо в бронзу.
И пока в горизонте плавают римские замки. Из под облака лезет мой сине-багровый глаз. Я хочу посмотреть, куда подевались останки. Пес, скажи, куда же на этот раз?
Под кустами сирени, ландышей, гиацинтов, нет ничего, что схоже с ключицами Старка.
В этом сне всё пропарено геноцидом, все небо
пропитано диким молчанием убийцы.
Я разрезаю обои в области солнца тоненькой спицей. Выпадаю на землю, ударяясь о кафельный пол. В воздухе мечет радиоактивный стронций.
А это вообще сон?
Или мне все же не спится?
Все это снится, все это снится.
Все это сон.
Я ещё молод, чтобы свихнуться на ком-то, но может в этом и есть вся вселенская прелесть.
— Тони, прости меня, — шепчу я с комом в горле.
Я не мог позволить Старку уснуть и попасть в этот мир. Он здесь всех уничтожил.
Ещё немного, доберётся и до моей недокожи. Тони, прости, мне придётся взяться за нож и я тебя разбужу. Возвращайся.
Не до встречи, мой
самый хороший.
И теперь:
Я остался один в этом море буйных фантазий. И никак, никому уже не разбудить мою стойкую душу, жаждущей эвтаназии.
Мое слабое сердце, так покаравшее слово «любить». И теперь до последнего вздоха. До первого выдоха. Я учусь забираться обратно за
небесную ширму к тебе.
Неужели я здесь надолго, отдельно от выхода
в параллельную и любимую жизнь на Земле?
Неужели я навсегда заперт в своем с о з н а н и и?