For you

От лица Питер Паркера.
•••••

На часах пять тридцать утра, я просыпаюсь от острой боли. С таким количеством наркотиков в крови легче ее переносить, но к жгучей, режущей и ежедневно нарастающей мигрени я так и не привык.

Хотя мне и не нужно привыкать, с таким неутешительным диагнозом, как ангиоиммунобластная лимфома, я протяну, если не повезет, ещё месяца два. Если же удача повернется ко мне лицом, я все таки смогу заставить медсестру превысить норму вливаемой мне через капeльницу  дряни.

Фентанил, трамадол, тебаин, кодеин, буторфанол, дезоморфин. 

Столько названий, а смысл один — легальный героин, временно оттягивающий страшную агонию. Не все так совершенно, конечно, даже такие сильнодействующие вещества не спасли меня от участи большинства пациентов этого хосписа. Любое движение мне приносит невероятные  страдания, из-за чего я больше не хожу и вообще стараюсь не шевелиться.

Я превратился в живого мертвеца.

Это была абсолютно неожиданная для меня метаморфоза. Как Грегор Замза, проснувшись утром, понял, что превратился в мерзкого жука, так и я осознала, что это-точка невозврата.

Прошел уже год с того момента, когда все мои надежды на выздоровление окончательно рухнули. Но я не знаю, как давно были разрушены мои надежды на нормальную жизнь. Мне восемнадцать лет, и единственное, чего я добился — это опухоль в мозге.

Действительно, звучит печально, но все познается в сравнении.

Я смотрю на жёлтые занавески, пока часть моих знакомых живёт по жёлтому билету, а другая-находится в жёлтом доме.

Мне вливают тонны обезболивающего, чтобы я продолжал свое существование, в то время как мои бывшие друзья разлагаются под крышками гробов из-за этих же обезболивающих. Забавно, если бы не болезнь, вполне вероятно, я был бы среди этих людей.

Еще забавно то, что когда человек, с которым я встречался, который, как мне казалось, любил меня — ушел. Просто ушел, ссылаясь на то, что у нас не может быть будущего, ему не нравилась моя пессимистичность.

С того момента, как я узнал, что жить мне осталось недолго, меня все чаще посещают вопросы "почему? что пошло не так? где именно мы ошиблись?"

Я обездвижен, меня никто не навещает, в моей жалкой  пародии на жизнь не осталось ничего, кроме рефлексии и постоянного прокручивания воспоминаний. Однако, несмотря на это, я так и не нашел ответа.

Мои мысли — это единственное, что у меня осталось, но я всегда захожу в тупик, мысль обрывается, так и не дойдя до своего логического завершения.

Я мыслю, следовательно, существую.

Только я этого не ощущаю.

Восемь тяжелейших курсов химиотерапии, четырнадцать курсов радиооблучения, три операции и бесконечное количество боли. Вот это действительно заставляет меня чувствовать себя живым. Я рад не ощущать себя хладным трупом, хотя и желаю этого.

Несколько противоречу сам себе, как-никак, это в человеческой природе. Я боюсь смерти, боюсь оказаться в земле, переполненной  напрочь раздробленными костями, зубами, выбитыми в пьяной драке, разорванными на кусочки сердцами и опустошенными душами.

Можно же создать видимость бесстрашия.

Тем эта иллюзия нас и привлекает, что избавляет от страданий. Каждый день приходится надевать маску безразличия, высокомерия и отказа от эмоций, под которой скрывается бремя страха. Первобытного, животного, инстинктивного страха смерти.
В любом случае это бессмысленно пытаться объяснить другим свои переживания и ощущения.

Все эти слова — апатия, эмоциональная и физическая боль, постоянная усталость — лишь поверхностно отражают суть того, что происходит в моем разуме, разуме человека, прикованного мучениями к холодной кровати. И это непонимание взаимно.

Когда-то меня навещали родители, когда то мы ещё общались. Когда-то вместе с ними приходил любимый человек. Я помню то, что мои родители недолюбливали его, говорили, что мы оба еще малы для любви и, видимо, оказались правы. Но только вместе с ним они покинули меня тоже.

Когда это было?  Недели, месяцы, годы назад? Я не знаю. Мы постепенно теряли общий язык, ближайшие мне люди все отдалялись и отдалялись, пока не исчезли вовсе. Но я их не виню, я слишком изменился. Когда проваливаешься в это состояние болезненной пустоты,  разговоры о повседневности приносят колящие виски страдания, улыбки и вежливость кажутся наигранными и лишними, а амбиции и влажные мечты о лучшей жизни исчезают. От всего того, что называется твоей личностью,  не остается ничего,  лишь омерзительная привычка быть живым.

Мои рассуждения пессимистичны, навевают тоску?Может быть. Уверен, что если разрезать скальпелем мою плоть и посмотреть, что же находится внутри, то можно ужаснуться ещё больше.

Я не говорю о почерневших и отказывающих органах. Я имею в виду всеобъемлющую пустоту, столь пугающую человеческое сознание. Ее глушат алкоголем, наркотиками,  беспорядочными половыми связями и видимостью принятия решений.

Меня же с такой невыносимой лёгкостью бытия открыт только один путь — через причинение себе боли.

Ни одна процедура не привела даже к малейшему улучшению, однако я просил добавки, лелея в себе новые раны, "словно цветы в лесу, где никто не ходит".

О дивный новый мир.

Снаружи неостановимый прогресс, а в больницах все по-старому, интерьер только сменился. Вместо протекающего потолка, скрипящих кроватей и невыносимых соседей по палате, теперь свободные, чистые и приятные комнаты. Пожалуй, даже слишком приятные. 

От них веет фальшью. Сколько бы не были современные палаты, это не имеет значения. Панацеи так и не нашли, эти заведения всё ещё полны умирающих, не имеющих ни малейшей надежды на жизнь людей.

Иногда я слышу их плач ночью. Тихий, протяжный, надрывистый, но бессильный плач. Тогда я смотрю на потолок, полностью исписанный одной лишь фразой — все в порядке. И я читаю ее снова и снова, переходя на новую строчку, словно на следующий круг ада, лишь бы удержаться от пропасти.

Девять минут восьмого.
Сегодня, кажется, среда. На завтрак должны быть блинчики, но я не успел их попробовать, спокойно умерев.

А человек, которого я любил когда-то, через некоторое время ворвался в палату, как будто пришел навестить меня и, узнав плохую новость, пустил слезу, как будто ему было больно.

Но через пару дней снова возвращаясь в мир, где нет и не будет меня, снова шляясь по клубами и занимаясь беспорядочными половыми связями и наркотиками.

Десять минут восьмого.
Теперь нас обоих нет.
Он словил передоз в туалете местного бара.