Клетка.

-Так как, говоришь, тебя зовут?

Хоть бы не выдать себя. Хоть бы не пялиться с омерзением на его паршивую рожу.

Хината не любила такие моменты. Терпеть не могла, когде что-то шло не по плану. Когда реальность ломала её расчёты. Когда контроль ускользал через пальцы. Поэтому сейчас, сидя перед призраком своего прошлого, она отчаянно желала слиться с воздухом. Провалиться вместе с тем проклятущим стулом, к которому была привязана. Но сделать это было невозможно, поэтому тихий голос в её голове отчаянно предлагал то, что получалось у неё отменно: лгать, лгать, лгать... Лгать, что есть сил.

-Ямико Куракава.- пролепетала она, тупо пялясь на ножку стола.

Перед ней с апатичным видом восседал Чоджи Акимичи - живой кошмар её детства, превративший жизнь между пятым и десятым её днём рождения в настоящий ад. Этот жирдяй уже тогда играл грязно и вряд ли сейчас решил стать паинькой.

Чоджи лениво открыл дело. Его лицо выражало отвращение, но даже не лично к ней, а ко всему этому месту, к этой работе. Затем он посмотрев на Хинату внимательней, и тут же припал к заполнению бумаг.

-Слепая что ли...- пробурчал следователь сам себе.- Сегодня одни уроды...

Хината судорожно выдохнула. Он не узнал ее. Не вспомнил маленькую тощую девочку, которая раз за разом молила его о пощаде.

Хината непроизвольно сжала кулаки- давно забытые воспоминания лезли в голову хаотичными обрывками. Вот Чоджи толкнул её в лужу. Вот спрятал тетради с уроками. Вот оторвал голову её милому игрушечному медведю. Вот бросил снежком ей в лицо так, что из носа пошла кровь. Тогда она была такой маленькой и хрупкой. Идеальная мишень. От части, Хината его даже понимала. Очень сложно удержаться от травли, когда чувствуешь абсолютную безнаказанность. Ведь отцу не было до Хинаты никакого дела. "Ну что ты опять? -раздражался Хиаши, когда его дочь возвращалась с очередным синяком.- Он же просто играет".

Чоджи был первым человеком, которого Хината возненавидела так, как только может ненавидеть невинное детское сердце. Но светлая полоса неизменно следует за чёрной. Однажды отец Чоджи проворовался. Его поймали свои же и повесили на главной площади- чтобы остальным неповадно было. В клане Акимичи всегда были жестокие нравы, хотя, возможно, тому виной стали какие-то личные мотивы. Она бы не удивилась. Его семья вынуждена была переехать и больше Хината его не встречала. По крайней мере до этого момента.

Сейчас, глядя на его заплывшие глазки-щёлочки, на линию рта, искривлённую отвращением, Хината понимала, что ничего не изменилось. Тот же гадёныш, только растолстевший втрое. Исчез лишь озорной огонёк, с которым он некогда творил свои пакости. Вместо него тупая, сонная жестокость взрослого мужчины, всё так же уверенного в своей безнаказанности.

- Возраст.

- Д-двадцать лет- скинула Хината пару годков. С её ненормальной худобой выглядела она и правда совсем как подросток.

-Место рождения.

-Д...Деревня скрытого облака.

- Ты знаешь, почему здесь? - голос звучал устало- он задавал эти вопросы снова и снова, пока не кончались узники. А потом всё начиналось по новой. Однако в деле его что-то зацепило и голос зазвучал уже по-другому.

-Да... знаю.

Пока его рука методично выводила пометки в деле несуществующей личности, Хината позволила себе немного расслабиться. Безрассудная роскошь в её положении, но следователь явно летал в облаках. Туповатая улыбка стала временами касаться его губ, от чего, и без того широкое лицо, становилось ещё шире.

-Ты убила доктора Кабуто?

-Я... я не хотела... - голос пленницы искусно задрожал.

-Всем здесь плевать, хотела ты этого или нет. - Чоджи отложил ручку, взгляд оторвался от бумаг.- Зачем ты сделала это? Чего ради?

Хината опустила голову ниже. Рыдания давно стихли, лишь изредка она подрагивала плечами, будто от остаточных судорог. Чем меньше этот хряк смотрел на неё - тем лучше. Любое внимание было опасно. Она должна была оставаться невидимой. Одной из серых, сломленных душ, что мелькают в тюремных коридорах, но не оставляют даже следа в памяти. Пустым фоновым шумом. Размытым пятном на периферии зрения.

- Я... хотела его ограбить...- сказала Хината так тихо, словно раскаивалась в своём поступке.

Следователь от чего-то улыбнулся и потянулся к графину с водой. Его тело колыхнулось, как холодец. Складки жира на боках и спине медленно перетекали, с запозданием следуя за движением.

- Знаешь, почему у тебя до сих пор целые зубы? - Чоджи отпил из стакана с таким видом, будто даже вода здесь горчила и вдруг рассмеялся. Смешок прозвучал неуместно. Хината дёрнула плечом, внутренне отмечая странный поворот беседы.

-Я должен был этому мудаку милую кучу денег. А теперь уже не должен.- Он облизнул полные губы. - За твои старания, может быть, тебя даже покормят сегодня.

Его ухмылка обнажила редкие, жёлтые зубы.

Желобки на её челюсти почти скрежетали. Еда. Ну конечно. Ему же только до жрачки было дело. И, как оказалось теперь, ещё и до денег.

Именно такие, как ты, -подумала Хината с ядовитой усмешкой, -и есть позвоночник империи? Гнилой, кривой, готовый сломаться от первого же удара».

-Значит, ты убила его ради денег? - вновь стал серьёзен толстяк.- И кто же тебе помогал?

-Н...никто. Я была одна.

Некоторое время Чоджи внимательно всматривался в сидящую напротив девчушку, безэмоционально смотревшую куда-то в пол невидящими глазами. Тощую и забитую. И всё никак не мог поверить в это. Через него проходили разные люди. И женщины- убийцы редкостью не были. Дьявол, да ему даже дети попадались порой! Но эта дрожащая овца всё же не казалась ему на такое способной.

-Послушай, -сказал он устало, потерев переносицу пальцами.- нет смысла строить из себя храбрую девочку. Ты убила доктора Кабуто и даже то, что ты слепая не сойдет тебе с рук. Но... посмотри на себя. Кожа да кости. Ты бы не смогла совершить такое в одиночку. Тебя всё равно повесят. Но так хотя бы пытать не станут.

Вместо ответа Хината сжала губы. Что это? Призрак гуманизма или хитрый ход?

-Ты слышала когда-нибудь о тюрьме Онкайдо? - Спросил следователь Акимичи больше не улыбаясь.

- С-слышала...

-Значит, понимаешь. Отсюда не выходят. -некоторое время он ждал ответ, но так и не дождавшись продолжил.- Твои дружки тебя не спасут. Но их имена сделают твою оставшуюся жизнь более сносной.

Какой хороший трюк, милый.- подумала Хината- Но даже отсюда выходят. Выходят, и ещё как.

-Тогда зачем упрямиться? - продолжал следователь елейным тоном. Ему казалось, что конец ниточки уже в руках и стоит только за него дёрнуть- клубок тут же рассыплется.- Тебе уже не спастись. Но можно избежать... лишних страданий.

Но и Хината была не из тех игроков, что сдаются сразу после старта.

-Я... н-не лгу... -зарыдала она, наплевав на осторожность.

Чутьё не подвело. Фыркнув, Акимичи вновь уперся в дело Ямико Куракавы, скучающим голосом задавая прописанные уставом вопросы.

Хината была спокойна.

За убийство человека такого статуса, как доктор Кабуто, для неё, жалкой мыши, приговор мог быть только один- смертная казнь. И, как ни странно, это играло ей на руку. Значит, не будет переводов в другие блоки, где её затолкают в камеру с десятком таких же, как она, отбросов. Не будет долгих разбирательств и лишней бумажной волокиты. Всё пройдет быстро и чётко. И, что важнее всего- близко к её цели.

К тому, чьё присутствие в этих стенах даже не было подтверждено, но ради кого и затевалась эта опасная миссия.

Единственное опасение вызывал Хидан. Хината не понимала, как он на раз два вычислил её связь с Сопротивлением, но перебрав различные варианты, Хината решила, что и это ей на руку тоже. Время, которое имперские ищейки потратят на поиск сообщников она даром не потратит.

Одно лишь не давало покоя. Если станут искать сообщников, которых не было, то начнутся и пытки. А в том, что пытки применят, Хината не сомневалась ни секунды.

Что ж... Без особого воодушевления, но она готовилась и к такому. В конце концов у неё ведь были отличные учителя.

***

Первое, что чувствовал каждый попавший в тюремные катакомбы-холод. И не просто озноб, а глубинное, костное ощущение, будто сама смерть обнимает тебя за плечи. Узкий коридор, едва освещенный тусклым светом крошечных лампочек под потолком извивался в полумраке, как кишечник огромного зверя. Поглощал, безжалостно проталкивая жертву в своё бездонное каменное нутро.

Стоявшая здесь веками, эта тюрьма была ненасытной и слепой. Воздух в ней был густым и тошнотворно сладким. Едкая смесь из запекшейся крови, испражнений и плесени, въевшейся намертво в серые камни за долгие сотни лет.

Тюрьма не просто заключала в себе узников - она медленно их пожирала, смакуя каждый их вздох, каждый трепет, каждый сдавленный болью стон. Пропитанная потом и кровью, она дышала, наслаждаясь их отчаянием.

Когда её чёрная пасть смыкалась за спиной новоприбывшего, вопрос его вины уже не имел значения. Здесь все были виновны по умолчанию - если не перед законом, то перед самой жизнью. И царил в этом подземном царстве лишь один незыблемый закон - закон тяжести. Тяжести кандалов. Тяжести дней. Тяжести взглядов.

Здесь даже воздух был тяжёлым, как расплавленный металл, наполнявший лёгкие не кислородом, а самой безысходностью. Тюрьма не судила. Не миловала. Не жалела. Она перемалывала. И помнила всё. В ней не существовало такого понятия, как «время» - только бесконечное сейчас, растянутое между бесчисленными допросами и молитвами, которые, правда, никто никогда не слушал. Даже солдаты, осмелившиеся служить в её катакомбах, неизменно прогибались под силой этой природы.

И лишь над ним, тюрьма оставалась невластна.

Капитан седьмого подразделения Северной армии Страны Огня, как всегда, первым вошёл в её смрадную глотку. Он не просто шел по её коридорам- он прокладывал себе путь, и тюрьма послушно расступалась перед его начищенными сапогами.

Капитан не принадлежал этому месту. Высокий, поджарый силуэт, аристократические черты лица - всё в нём было создано для дворцовых залов, а не для этих заплесневелых коридоров. Но именно здесь его внешность обретала ужасающее совершенство.

Путь до камеры капитан всегда проходил молча. Лишь его дыхание, тяжёлое и учащённое, как у хищника, учуявшего добычу, нарушало тишину стен. Лейтенант Сарутоби, сопровождающий своего непосредственного начальника, пытаясь не сбить шаг, семенил следом, от страха сжимая кулаки и изо всех сил пытался не вслушиваться в стоны, доносившиеся из-за тяжелых железных дверей. Год службы в этом аду не притупил его чувств - каждый раз, спускаясь вниз, в катакомбы, он непременно ощущал, как желудок сжимается тугим узлом.

Тюрьму капитан приручил далеко не сразу, но он, в отличии от многих, знал, как укрощать диких животных. Он долго кормил её с ладони - то щедрой порцией свежей крови, то горстью сломанных после допроса пальцев. Тюрьма больше не была голодной. Стены сжимались от удовольствия, когда он приходил. Пол под его ногами слегка пружинил, будто живой. Тюрьма, содрогаясь во своём тёмном блаженстве, со временем начала и сама подбрасываешь ему подношения. Она служила не из страха, а потому что он один понимал её истинную природу.

И пока капитан шагал по её чреву, она даровала ему новую добычу - смиренную, сломанную, готовую.

Как кошка, подкладывающая хозяину дохлую мышь.

С любовью и преданностью.

Камера пыток была уже совсем рядом и Сарутоби вздрогнул, заметив, что капитан начинает свой устрашающий ритуал.

Он наблюдал эту картину уже в сотый раз и каждый раз по коже пробегали мурашки. В груди сжималось что-то липкое и тяжёлое, а сердце колотилось, словно пытаясь вырваться из клетки рёбер.

И тем не менее лейтенант боготворил идущего перед ним человека. Капитан был его солнцем - ослепляющим, неумолимым, безжалостным. Восторгом и ужасом, сплетающимися под рёбрами в один огромный клубок. Вся его вера, вся жажда одобрения упиралась в одного единственного человека. Человека, в котором не осталось почти ни одного человеческого чувства.

Длинные, изящные пальцы, мало похожие на пальцы палача, потянулись к левой перчатке. Один щелчок, едва слышный в каменной тишине, и мягкая кожа послушно соскользнула, обнажив ладонь. Только левую. Правую он никогда не трогал. Свернутая в тугой рулон перчатка описала в воздухе дугу. Сарутоби поймал её на лету, едва не уронив.

Пальцы капитана скользнули по кокарде, поправив её с маниакальной точностью, затем плавно сняли фуражку. Светлые волосы, на мгновение освобождённые, упали на высокий лоб, создавая жутковатый контраст с тёмной униформой. Одно движение и пряди были отброшены назад, а фуражка полетела в сторону лейтенанта. Тот поймал и её, чувствуя, как ладони становятся влажными.

Пуговицы на кителе расстёгивались с мучительной медлительностью, будто капитан намеренно растягивал момент, смакуя. Каждая поддавалась с тихим шелестом. Ткань наконец соскользнула с плеч, и капитан, не оборачиваясь, протянул мундир назад. Сарутоби забрал и его, ощущая под пальцами ещё тёплое от тела сукно.

Теперь капитан шёл к своему кровавому алтарю в белоснежной рубашке. Ослепительно белой, кричаще чистой на фоне этих мрачных стен. Даже самый запуганный рядовой, дрожащий от одного только его взгляда, не мог не отметить эту гибкую, смертоносную грацию присущую только крупному хищнику, знающему, что добыча уже в ловушке.

Капитан поднял левую руку. Пальцы ловко завернули манжет: один плавный поворот, второй. Ткань закаталась, открыв загорелое предплечье, иссечённое тонкими шрамами - немыми свидетелями многочисленных битв. Правую руку он снова не тронул.

До камеры остались считанные шаги. Сарутоби сглотнул в горле ком. Пульс бешено колотился в висках. Он знал, что сейчас будет. Ощущал это каждым нервом. Хоть капитан с сбросил доспехи, но теперь его вид казался ещё опасней.

Сарутоби знал, сейчас будет не допрос. Жертвоприношение.

Они остановились у глухой железной двери последних камер. Из щели сочился смрадный воздух, смешанный с запахом гниющей плоти.

Сквозь толстые металлические стены пробился слабый стон, прерывистый, больше походивший на предсмертный хрип раненого зверя, чем на человеческий. Лейтенант вздрогнул, пальцы непроизвольно сжали одежду патрона.

Капитан не шевельнулся. Совсем. Даже дыхание его сделалось размеренным и глубоким, как у спящего. Эта ледяная неподвижность во истину ужасала. Она говорила либо о полном равнодушии к чужой боли, либо... либо о том, что эти звуки доставляли ему тихое, интимное удовольствие.

Лейтенант украдкой посмотрел на профиль начальника - неподвижный, как маска, освещенный мерцающим светом тусклых ламп. Вдруг ему показалось, что в уголке его губ дрогнула тень чего-то, что нельзя было назвать улыбкой. Что-то вроде... предвкушения?

- Имя пленного?

Голос спокойный. Почти дружелюбный. Будто капитан спрашивал не о человеке вовсе. Будто не приходил сюда каждый день всю прошлую неделю, не стоял перед этой дверью, вслушиваясь в стоны с тем же вожделением, с которым человек смотрит на первую чашку кофе с утра.

Он знал. Помнил его имя прекрасно.

Конохомару ответил ощутив, как под пристальным взглядом синих бездонных глаз похолодели его пальцы, а слюна во рту превратилась в вязкую пасту. Голос сорвался, но капитан, казалось, этого не заметил. Мысленно он уже давно был по ту сторону двери.

Не торопясь, пальцы его легли на ржавый засов. Металл заскрипел, будто в муках, и дверь с стоном подалась внутрь.

Тьма в камере шевельнулась и задрожала. Капитан переступил порог и Лейтенант Сарутоби заметил, как в одно мгновение его силуэт слился с мраком, будто тьма приняла обратно своего хозяина.

Конохомару остался в коридоре один. Сжимая в руках амуницию своего начальника он вдруг понял, что боялся вовсе не камеру пыток. Не ужас, которое вызывало в нём это место. Он боялся того, что этот человек может в ней делать. Какие жертвы приносит на свой кровавый алтарь. Ведь настоящий ужас- это вовсе не крики за стенами, а совершенная, ледяная тишина, с которой "Чудовище Конохи" вершило свое правосудие.