Мёртвая голова

Миранда знала, что это не всегда приносит боль; но знала она, что с ним больно было каждый раз, что бы он ни делал - потому что никогда ещё она не занималась с Маттео сексом добровольно. Она его не хотела. Она думала, как бы от него сбежать. Своему другому партнёру - любому из них - она могла бы отказать; ему - нет, хотя поняла, что он не убьёт её

наверное, нет

однако чувствовать его злобу на себе, испытывать боль и страх больше не могла. Ещё хоть раз он принудил бы её, и она умерла бы: так чувствовалось. Парадокс: рядом с ней он находился всегда, и в то же время она была бесконечно одинока.

В тишине полумёртвого дома в Карлсбаде, погружённого в расплескавшуюся ночную черноту, Миранда смотрела на того, кого ненавидела всем сердцем. Сейчас он лежал под ней, и она слышала своим телом его дыхание. Оно текло сквозь неё вместе с чужим сердечным ритмом и пульсацией крови, и Миранда возненавидела себя за то, что не могла сказать «нет», не была настолько смелой и слишком хотела жить - жить цельной, вернуть всё, как было, хотя теперь уже это невозможно. Он отщипнул от неё пусть махонький, но кусочек телесно; он искалечил и искромсал её душу. Даже если вырваться на свободу прямо сейчас, вряд ли удастся вернуться той, кем она была раньше.

А кем она была? Кем?

Он устало смотрел ей в лицо. Пытаясь убедить, что Миранда будет только его, и ничьей больше, неволей иль волей, перешёл от простой и эффективной расправы к тому, чтобы сломить её иначе - других рычагов давления не осталось: ему страстно хотелось, чтобы она перестала сопротивляться. Когда понял, что не смог изувечить, хотя после побега следовало отрубить ноги, сдержать слово, наказать -

это засело под кожей, как игла: с другой же стороны, насколько сейчас ему было бы тяжелее с безногой Мирандой? Всё же он поступил правильно, сделать это успеет всегда, хотя бы после того, как увезёт в Мексику, если она не будет послушной, если не прекратит убегать

наказать за непослушание - затаил на себя злобу. Неужели кишка тонка? Но это же не так. Он знал, на что способен, и знал, что с другой не стал бы думать ни мгновения. Маттео улыбнулся уголками губ, вспомнив Кёрсти: кажется, так её звали, ту блондинку в очках. Он не имел привычки запоминать надолго имена своих жертв. Все они для него были только цифры, места и даты, в которые были убиты. Но та блондинка бешено визжала, когда лезвия газонокосилки кромсали мясо и дробили кости, и было очень кстати, что он спрятался под дождевик - алые брызги летели во все стороны, воздух дрожал от густого железистого запаха.

Сунуть Миранду под серп газонокосилки показалось ему самоубийством. Когда он решит покончить с собой, может быть, сделает это или придумает что-то другое - однажды, но не сейчас.

Всё между ними было предельно простым, и Маттео это нравилось. Она знала, что, если не дастся ему, будет мертва или ранена: отказ значил боль, языком боли он владел в совершенстве. Его маленький секрет заключался только в том, что с девчонкой он научился блефовать. Ей вовсе не обязательно быть в курсе, что он избегает причинять ей боль. Он не видел в этом смысла, а всё бесцельное и бессмысленное презирал.

Долгими были эти странные два дня, когда он лишился дома. Дом значил для Маттео многое: туда он возвращался после поездок, которые всегда подолгу планировал, чтобы всё прошло как следует гладко. Дом был единственным, что имело для Маттео хоть какое-то значение. Даже к отцу он не был привязан, как к дому; казалось бы, два этажа на сваях - что в этой лачуге такого? Но там он хранил все воспоминания. Там, между второй и третьей ступенькой, был зарыт прах его матери. Для Маттео дом - его собственная душа, теперь спалённая. Ничего, ничего: он за это отомстит, зато душу новую успел вынуть из огня и увезти с собой. В Мексике тоже есть побережье, где он мечтал осесть: городок Акумаль близ Карибского моря, и залив, у которого он раскинулся. Он зовётся Заливом Полумесяца. Там красиво: Маттео видел как-то передачу об этом месте. Дно усеяно кораллами; в водах акумальского бассейна водятся редкие рыбы и морские черепахи. Там покойно и солнечно; и вода лазурная, прозрачная, как воздух. Маттео стало спокойнее, когда он подумал, что смог бы поселиться в Акумале с ней - и, положив ладони на женские бёдра, наконец дождался, когда она, побледневшая и потерянная, сама легла грудью на грудь.

Маттео чувствовал: это не по доброй воле, но ему хватало и её покорности. Это заводило; он долго добивался послушания, и наконец что-то из этого всё же вышло. Миранда попыталась неловко, сухо, скупо поцеловать его в губы, но он взял её за затылок и поцеловал сам, глубже, чем она хотела бы. Рот её был жёсток и напряжён. Маттео полоснул языком по краю её зубов - могла бы укусить, но не стала: знала, что получит отпор. В Маттео вспыхнуло приятное довольство. Оно разошлось, как огонь, по телу. Хотя послушания он требовал, сопротивление возбуждало больше - и он затосковал по тому дню, когда взял её при всех в пансионе.

Маттео разорвал поцелуй и прижал её руку к губам: в комнате светил только ночник, луна не показывалась в окне, её совсем скрыли тучи; но даже при таком слабом и тусклом свете, бросаемом сбоку уже требовавшей замены лампой, она видела, как оживилось его лицо.

Когда Миранда трогала его, касалась, против своей воли ласкала, была рядом, он оживал. Наблюдать за этим было всё равно что смотреть на пробуждающуюся куклу. Его глаза загорались, в красивых, но неприятных, восковых чертах проступала живость. Миранда

А может он перестать всё контролировать? Может себя отпустить? Способен ли вообще забыться Маттео Кастос, этот страшный человек, или после того ножа в спину особенно этого никогда не случится?

Осторожно протянув к его лицу руку, она взяла в пальцы смуглый подбородок и, обождав мгновение-другое - что её мучитель сделает? Ударит? Оттолкнёт? Руку сломает? - стиснула пальцы. Он вжался в тощую подушку плотнее, посмотрел на Миранду исподлобья; отстранённо, как бы даже задумчиво улыбнулся уголками манекеновых своих губ, куда она спустя долгих несколько мгновений поцеловала. Вышло странно. Невинно, более невинно, чем он хотел... но чувственно. Она почти даже не размыкала рта, целуя только губами. Мягкими и шелковистыми были эти губы, и Маттео сравнил про себя: всё равно что в плоть вдавили тугой розовый бутон, который потом грубо смяли. Он смежил веки, впрочем, не теряя над ситуацией контроля и не расслабляясь; зато так, с прикрытыми глазами, возбуждение ощущалось явнее. Бока заныли, боль отдалась в живот, перетекла в лобок, в поясницу. Когда Миранда, не отводя взгляда от его лица, потянула вниз пояс спортивных штанов, Маттео помогающие приподнял бёдра: он знал, ей нипочём не совладать одной, он всё-таки тяжелее - и Миранда поднялась вместе с ним, как наездница на механическом быке в парке аттракционов. Он был силён, и силу свою демонстрировал легко и походя. И даже сейчас, положив руку ему поверх кадыка и не отпуская, будто собиралась вот-вот придушить (смешно об этом даже думать) Миранда понимала только одно: он пока разрешает делать это с собой. А когда ему надоест, всё это прекратится, и играть будут уже по привычным ему правилам.

И тогда ей стало страшно. Страшно от этого места, страшно от мысли перед будущим, страшно от того, что она услышала из уст Маттео смешались в ней, и она, в поисках слабого утешения, изголодавшаяся по человеческому теплу, попыталась взглянуть на чудовище под собой как на инструмент, как на незнакомца, на какого-то другого мужчину, не этого подонка; это сделать было невозможно, но она видела - он этого так от неё хотел...

И взял бы, желает она того или нет.

Глаза его горели. Миранда убрала руку с пояса брюк и зачесала со лба его сырые от пота и влаги, осевшей ещё в ванной комнате, тёмные волосы. Они шли слабыми крупным завитками - похожие на затяжные океанские волны, расплескавшиеся по хребтам костей и плоти. Миранда не стала долго раздумывать. Бездна в ней ширилась, боль нарывала уже не в центре груди - очагом была вся грудная клетка, и до истерики оставалось каких-то несколько мгновений. Тогда она оставила свой мир, где сочла бы это чудовищным, там, за запертой дверью, в хмурой ночи кажущегося тихим и мёртвым Карслбада, склонилась к смуглому лицу снова и, отрывисто поцеловав верхнюю губу, отстранилась - и повторила то же самое, но дольше. Она сидела на Маттео верхом; между ног своих Миранда чувствовала, как он каменел и становился всё горячее. Она, казалось, могла даже ощутить, как набухла и запульсировала на вставшем члене толстая вена, тёмно-синяя от тока крови в ней. Миранда мучительно посмотрела в потемневшее, напрягшееся лицо. Невозможно представить кого-то другого; она давно бросила эти попытки. Вместо Маттео она видит не людей - окровавленные куски мяса, в которые он превращает тех, кого мучает. Сегодня своему страху она посмотрела в глаза, и, подрагивая всем телом, палимая жаром, исходившим от него - большого, разгорячённого, выжидающего - наконец поцеловала по-настоящему, сама, с языком. Скользнула между зубов, даже порезав нежную красную мякоть до крови.

Маттео ощутил её солоноватый вкус во рту. Он сжал в руках мягкие предплечья - и всё: больше ничего не делал, не неволил и не удерживал. Жест был непривычным для него, не контролирующим. Миранда же опустила обе ладони ему на грудь, потом ниже, на живот, и опираясь вот так, вынула из-под ткани под собой уже напряжённый член - и ввела его в себя. Когда она сделала это, мир вокруг померк.

Резинку просить бесполезно; он никогда её не надевал. Его не волновали способы предохранения. Потом всё помнилось урывками. Как за окном шумел ветер, перебирая древесные кроны невесомыми пальцами, словно верующий при молитве - чётки; Миранде слышался чей-то шёпот в его голосе, но слов разобрать было нельзя. Как она скользила по его телу; пот проступил на лице Маттео, на его плечах и груди, на бёдрах снаружи и с внутренней стороны - на всех плотных, тяжёлых мышцах. Миранда помогала себе, пружиня сжатыми по бокам коленями, будто с усилием раскачивала лошадку-качалку. Вверх-вниз, вперёд-назад... На смуглом взведённом животе росли тёмные короткие волоски, дорожкой - наверх, к пупку и повыше. Это было соблазнительно, наверное; заторможенная, почти канувшая в ужас, из которого возврата не было, Миранда молилась, чтобы разум отрубился. Пусть его отключат. Пусть останутся только телесные реакции, потому что телу сейчас было хорошо - но она боялась, стоит поднять глаза от его лица, как увидит в изголовье постели полумесяц тех, кого она знала и кого он жестоко убил. Кожа покрылась крупными мурашками; ей стало страшно, как никогда раньше.

Маттео поднёс ладони к женской гибкой талии, о не коснулся - так только, держал у самой кожи, будто думал изловить в полёте хрупкую бабочку, но схватить не решался: вдруг помнёт красивые крылья? Однако этот долгий трепет пропал, когда Миранда качнулась как-то по-особому, подалась вперёд. Член в ней сжало удивительно полно и хорошо, он толкнулся глубже, и, верно, от себя не ожидая, Миранда Палм издала короткий полустон.

Маттео от этого взвился.

Она не поняла, как он свалил её под себя, и насилу перевела дух. Она всерьёз вздумала с ним поиграть во всадницу? Думала, что может им командовать? Он за секунду заставил её снова побелеть. Она и не подозревала, что так его боится, до дрожи, до сбитого дыхания... Мягкая большая грудь её высоко вздымалась; Маттео накрыл левую ладонью. От возбуждения - оно было, Миранда могла поклясться! - и пота в соприкосновении с воздухом соски встали; Маттео пропустил один сквозь пальцы, зажал его, и девушка снова простонала, надрывно, будто он её мучил. Сердце в глубине её плоти влажно пульсировало, отдавалось ударами в центр большой ладони, и он подумал, что может вырезать его себе, когда захочет - хотя это не обязательно. Прямо сейчас оно словно для него бьётся. Это было не так, но он решил себя обмануть.

Он это сделал, потому что очень хотел.

Когда она была сверху, движения казались мягкими; она скользила неторопливо и плавно. Теперь он с силой вгонял член, поставив свободную руку на локоть справа от лица Миранды, и наслаждался влажной узостью тела, в котором его стискивало, как в мокрой сильной руке. Миранда металась под ним; лицо её скривилось, она что-то зашептала. Маттео не понял, что именно - ему стало не до того, он с первой их ночи в том мотеле «Блю-Гейблз» не чувствовал ничего подобного, только теперь, кажется, она ощущала что-то очень похожее. Он не думал, что эта безумная жажда обладания может когда-то повториться. Он мягко, осторожно, только пробуя, положил ладонь ей на шею и ощутил, как она содрогнулась всем телом.

Ветер застучал сильнее; вдали пророкотал гром. Маттео не разобрал, была ли вспышка молнии - у него в глазах всё плыло. То, что он делал с её телом сегодня, походило почти на убийство: сжав руку на шее Миранды крепче, Маттео вдавил её глубже в постель. Задыхаясь, Миранда ловила воздух побледневшими губами: когда он впился в них своими, она ответила так, как не отвечала никогда.

Что-то случилось позже. Маттео плохо помнил, плохо помнила и она. Он подхватил её под ягодицы, кажется, и, встав на колени, наблюдал, как входит - под тонкой кожей выпукло прокатывалась головка; Миранда, смяв свои груди, откинулась на подушку, ритмично, надсадно, хрипло вскрикивая с каждым толчком. Получалось у неё негромко: голос был птичьим, жалобным, будто она звала о о помощи - и, видит Господь, ей нужна была эта помощь. Косой дождь хлынул с неба и залил окна; забарабанил по стёклам, застучал, как мертвецы пальцами. Маттео что-то сквозь зубы выстонал, но у Миранды вдруг отрубился слух - даже дождь перестал, и в ушах зазвенело от тишины. Сверху, в этой страшной немой тьме, на неё вдруг упали длинные тени, и она, запрокинув голову, пока в неё вколачивался убийца, увидела лица.

Потому что черты у многих были разворочены лезвиями ножей газонокосилки, потому что он выдавливал им глаза и разрывал губы и носы, узнать их казалось невозможным - но она знала, кто есть кто. Слепые калеки, покойники, её старые знакомые, её бывшие друзья

почему же бывшие? Мы друзья навеки, Миранда, потому что умерли, и это навсегда

они смотрели на неё - и вместе с ужасом, который медленно проник Миранде под кожу, как укол ледокаина с иглы, пришло оцепенение.

В ушах тонко зазвенело. Возможно, у неё лопнул от напряжения сосуд: из носа потекла струйка крови. Не хватало сил даже слизнуть её с губ. Кровь затекала в рот, окрашивая зубы. Она выходила из тела толчками, будто сама жизнь.

Маттео медленно протянул руку и взял девушку за подбородок, но она смотрела в пустоту, и он настойчиво заставил взглянуть на себя...

Страх заклокотал у Миранды в горле. Она думала, в груди оборвется сердце. Крик рос и множился внутри неё, и когда она хотела исторгнуть его, руки - множество чужих рук - замкнули ей рот. Потом обхватили плечи, стиснули бёдра. От них исходил тяжелый кровавый смрад. Её едва не стошнило; но руки заскользили к ней, заворошились под матрасом, как клубок змей, и, разорвав ткань простыни, спеленали всё тело.

Но она смотрела только на него.

Маттео двигался между её ног: в ночи он был чудовищен. Он был таким, каким она его себе и представляла без красивой оболочки. Тело блестело не от пота: то была кровь. Неживое лицо - лицо куклы, управляемой чужой, злой рукой - застыло. Ему не нужно было маски; он и так всегда её носил. Ему не нужно было прятать лицо; оно оказалось навеки ото всех замкнутым и сокрытым. В выкаченных глазах стыло ледяное, холодное, контролируемое безумие. С кудрявых волос на простыни капала кровь; Маттео неподвижно врос в свою жертву, потом замер, дрогнул, упал на ладони по обе стороны от неё. По его плечу из-под волос скользнуло что-то; Миранда, оцепенев, смотрела. Потом нечто быстрое показалось у него на чистом, гладком лбу. Вдруг вернулся слух; в комнате стало темнее, будто ночник погас - и Миранда, скосив глаза вбок, покрылась холодным потом, когда перевела взгляд обратно.

Тьма в спальне была живой и осязаемой, и ночь полнилась треском и стрёкотом множества плотных крыльев.

То были крупные мотыльки; на их выцветших жёлтых крыльях Миранда видела бледные черепа. Мертвые головы. Мертвые головы... Она поняла быстрее, чем хотела бы: они выползли из трупов. Что-то закопошилось под ней. Тонкая простыня зашевелилась. Миранда ощутила спиной, ляжками, ягодицами, предплечьями сотни жёстких крошечных существ. Свет заморгал из-за хаотичного полёта мотылькового роя; они врезались в стекла, стены, лампу, и падали на пол с дробным стуком.

Дождь так же мерзко и страшно стучал в окна.

Миранда заломила брови. Нет, нет, - хотелось кричать, но те, кого Маттео убил, держали её крепко, потому что ненавидели за то, что она была жива. Постель шевелилась, роилась под ней, как черви в трупе. Миранда лежала на тысячах насекомых. Вопль ужаса взахлёб рос в груди короткими стонами, вместе с толчками в глубоко, глубоко её разворошённой плоти...

Маттео вошёл снова; тела сомкнулись с громким хлопком, Миранда ощутила прикосновение к себе тугой, тяжелой, набухшей мошонки. Со внезапной ясностью, она ощутила, что Маттео задел какую-то точку в ней, от которой, показалось, что-то жарко лопнуло в животе. Ночь выцвела. Ночь поблёкла. Мотыльки заметались в воздухе, их была тьма... Но Маттео опустил ладонь ей на лоб, и Миранда вновь ощутила, что может двигаться. Мертвецы отступили: они всё ещё боялись его, будто он мог прийти за ними и в могилы, чтобы причинить новые, уже посмертные страдания. Она плохо помнила, как в неё плеснули жидким огнём; как спазм внутри, оказавшийся чужим - он принадлежал Маттео - пронзил и её. Она вскинула ноги, крепко обняла его за талию, сомкнула лодыжки крест-накрест, сжала его в себе; слёзы потекли по щекам, пока он медленно накачивал её семенем. Тело распирало от огромной боли, которую оно вмещало столько времени - и наконец, эта боль вышла с четырьмя сдавленными стонами, такими, словно её смертельно ранили. Она взметнулась к его груди, тесно прижалась, содрогнулась и упала на спину. Искры прошедшего оргазма тлели и гасли в вибрирующих выкриках. Она закрыла глаза и провалилась в пустую, снова тихую тьму.

Дождь опять был дождем. Ночь - ночью. Миранда слабо подняла веки. Она слышала чужое дыхание у себя на коже; затем Маттео уронил голову ей на грудь. Его спина высоко, сильно вздымалась. Волосы были такие мокрые, что хоть отжимай. Миранда ради интереса коснулась их. На пальцах осталась влага.

Некоторое время они лежали молча, слушая шум дождя. Затем Миранда, продолжая слабо ворошить его волосы дрожащими пальцами, вспомнила.

- Там были мотыльки, - прошептала она, и Маттео едва поднял голову.

- Где?

Миранда поморщилась.

- Везде. Повсюду. Они были здесь, в этой комнате, когда мы...

Хотела добавить что-то. Хотела сказать - «они выползли из тебя», но смолкла. Правильных слов тому, что между ними произошло, подобрать она не могла, но теперь чувствовала, что даже те, кого он убил, были против нее, потому что она и ее тело предали их. Предали вместе с тем, как она кричала под их убийцей, сотрясаемая сильным оргазмом.

- Мы шумели, - вдруг сказал Маттео и усмехнулся, потерев глаза ладонью. - А нас просили быть потише.

- Эта старуха, - вспомнила Миранда и содрогнулась. Маттео это заметил и плавно погладил её по талии. - Она такая жуткая. И дом этот жуткий. Мне здесь страшно ночевать...

- Я в этом доме - единственный, кого тебе нужно бояться, Миранда, - предупредил он, и почему-то ей стало спокойнее. - Ложись. Я скоро приду.

Он подтянул спущенные штаны, встал, велел сложить лодочкой руки. Миранда привычно покорилась. Маттео опоясал их ремнём и привязал к изголовью кровати. Затем, вытерев себе грудь и живот полотенцем, прямо так, одетым только по пояс, вышел из комнаты.

Миранда лежала в мреющей ночной дремоте, и всё внутри замирало от непонятного испуга. Из неё медленно вытекала сперма; с каждым толчком сокращающейся в послеоргазменных судорогах матки, узкие струйки взяли на внутренней стороне бёдер. В доме было так тихо, что Миранда легко услышала какой-то шум. Потом - щелчок. Следом - грохот. И, когда Маттео вернулся и как ни в чем не бывало лёг в постель, привязав Миранду уже не к ней, а к себе за запястье, стало ясно: он убил старую хозяйку.

Миранда, сжавшись на боку, некоторое время смотрела в темноту. Будто угадав её мысли, Маттео коснулся гладкого плеча и пробормотал:

- В доме никого. Она, наверно, чокнутая, но кроме нас, никаких постояльцев я не нашёл... оно было и так ясно.

- Откуда?

Он спросонья ласкал её кожу пальцами, так, словно только что не посеял смерть и в этих стенах.

- В окнах было темно и пусто. У дома - ни одной тачки, кроме нашей. В гостевой книге кроме нас - ни одной записи на странице, и то я её вырвал. Город слишком маленький; гостиница - далеко от дороги. Кто сюда поедет? Хозяйка - чокнутая старуха. Она слушала под дверью, чем мы занимаемся. Дом у неё стоит отдельно от остальных. Никто не поймет, что мы были здесь...

«Никто не поймет, что мы были здесь» - эхом откликнулась про себя Миранда.

По щеке ее прокатилась слеза. Маттео обнял девушку сзади и поднял ей волосы на подушку; его дыхание овевало шею. Он обнял Миранду поперёк живота и быстро уснул. Наконец, задремала и она. Это был отдых без сновидений, словно её выключили на остаток ночи - как кнопку нажали. Когда Миранда открыла глаза, по мягкому, рассеянному свету поняла, что время ещё слишком раннее. А потом, через мгновение, вскочила и села на кровати, растерянно озираясь. В комнате никого не было, ремень с руки сняли. Неужели!

Она молниеносно встала, дрожащими руками схватила со стула джинсы... За дверью послышались шаги. Миранда, шикнув, бросила одежду и упала обратно на матрас, скользнув под подушку рукой. Она успела отвернуться, поэтому лежала спиной и не видела: это был Маттео, но почувствовала, как он коснулся местечка между обнаженных лопаток тыльной стороной ладони, и слегка заворочалась.

- Эй.

Он сел рядом: матрас под его весом ощутимо прогнулся. Маттео легонько опустил ладонь на девичье высокое бедро, сжал пальцы.

- Миранда? Пора вставать...

Она открыла глаза, которые до того крепко зажмурила, и нехотя обернулась. Маттео усмехнулся.

- Время позднее.

- Который час? - хрипло со сна спросила она, перед тем прочистив горло. Маттео улыбался: верно, был в хорошем настроении.

- Уже четыре пятнадцать, и лучше бы нам с отъездом не тянуть.

Он не сказал, почему снял ремень; она не спросила. Всё делали молча и быстро: умылись, оделись, собрали немногочисленные вещи. Маттео вдруг бросил невзначай:

- Прежде, чем поедем - помоги мне, ладно? Хочу постричься.

Миранда, уже полностью одетая, замерла. Она растерянно взглянула на Маттео. Он казался совершенно серьёзен и даже достал из кармана джинсовой рубашки золотистые ножницы наподобие швейных.

Миранда сглотнула, когда он стянул резинку и распустил волосы по плечам. Подойдя к ней, добродушно, дурашливо улыбнулся; в каждом движении и шаге таилась скрытая сила. Даже под одеждой Миранда видела движение мышц на литых бёдрах и плотном торсе. В руке поблёскивал металл.

Постричься?

Маттео повёл её в ванную комнату и там, подсадив на комод возле раковины, встал к Миранде спиной. Ножницы он передал ей. Она сомкнула на них пальцы, сжала, стиснула.

История повторялась. Только теперь он сам, добровольно повернулся к ней. Миранду прошиб холодный пот.

Маттео принёс из комнаты стул и устроился так, что сидел значительно ниже девушки. Он был спокоен и только улыбнулся, когда она собрала его волосы сзади, расчесав волнистые пряди пальцами.

- Как их отрезать?

- По уши, думаю. Потом постригусь ещё короче, но уже в парикмахерской. Нам лучше поторопиться.

Он заметал следы; он не хотел показаться в Нью-Мехико человеком, идентичным тому длинноволосому мексиканцу, который проехал через всю Калифорнию с девушкой в компаньонках, и кроме того, скрывался от преследователей, сжёгших дом в Тихоокеанской Роще - кем бы они ни были. Миранда пропустила его волосы сквозь пальцы и задумчиво сказала:

- Жаль, они красивые...

- Если тебе нравятся длинные, я отпущу их опять, когда уедем из Штатов.

Он улыбнулся, но глаза остались холодны. Он ждал, что сделает Миранда. Когда она разжала лезвие и, собрав волосы в хвостик, громко щелкнула ножницами, погладил её по колену, а после, повернувшись, поцеловал его и встал.

Бледная, испуганная Миранда держала его отстриженные пряди в горсти. Ножницы она медленно передала Маттео и робко растянула губы в ответной улыбке. В глазах то темнело, то прояснялось. Она знала две вещи: если бьёшь, бей наповал, и в этот раз он воспользуется топором, или пилой, или ножовкой, как планировал, если убить его не получится.

Он сам вытер плитку, на которой могли остаться мелкие волоски, и убрал грязную тряпку в карман брюк. Аккуратно сложил простынку и наволочки, перестелил кровать начисто - заправил её, а грязное белье убрал в спортивную сумку. Миранде стало нехорошо, её замутило.

Подхватив вещи, пока совсем не рассвело, Миранда и Маттео спустились вниз. Она шла впереди и вздрогнула, заметив на первых ступеньках широкой деревянной лестницы что-то тёмное, похожее на ворох тряпья в полутьме коридора и прихожей. Присмотревшись, поняла - то была хозяйка отеля. Она скрючилась, лёжа вниз головой: головой расколотой, как перезрелая дыня, с забагровевшей лужицей крови на половицах. Сглотнув, Миранда стала на месте, не в силах перешагнуть через труп, и Маттео легонько толкнул её в плечо:

- Шевелись, крошка; давай, давай.

Фотокарточки следили со стен; люди на них с лицами чёрно-белыми или выцветшими, с лицами, покрытыми патиной и пыльным стеклом. Они смотрели в обрамлении старых рамок, будто видели, что Маттео поселил в этом доме смерть.

- Не наступи в кровь.

Она с этим справилась на отлично и через пару минут уже сидела в джипе. Отсюда окна, тёмные и одинокие, пустыми не казались. Миранда нервно ковыряла заусенец на указательном пальце, пока Маттео усаживался за руль, и наблюдала за домом. Вот-вот из-за края плотной шторы в гостиной покажется бледный силуэт. Голова будет окроплена алым, шея свёрнута.

Маттео хлопнул дверью, завёл джип, вздохнул, вскользь улыбнулся:

- Они, конечно, подумают, что старуха оступилась ночью и пробила себе башку. Это обычное дело, простая человеческая невнимательность. К тому же, она не в себе.

- И нас не будут искать? - слабо откликнулась Миранда.

Машина сдала назад по гравию, затем выехала на дорогу. Маттео снова заглушил двигатель, вынул ключи, предупредил, что сейчас вернётся. Он нашел неподалеку большую еловую ветку от старых деревьев, росших вокруг дома, и примял гравий, как было. Теперь ни следа шин, ни намёка на гостей не осталось. Миранде захотелось завыть в голос. Кто будет их искать, призраков на призрачном пути? Никто.

И, почувствовав себя мертвее старухи с вытекшими на ступеньки мозгами, она прижалась к двери боком и замолчала надолго, на весь день, до самого Нью-Мехико, пока джип не проехал указатель на Таос (направо) и Чимайю (налево).

Маттео, не раздумывая, свернул влево, неутомимый и казавшийся ещё более неживым и ненастоящим, не человеком почти. Он обещал поглядеть рассвет близ Рио-Гранде - и привык обещания сдерживать.

***

- Второй день пошел, только второй, а мы их уже упустили, - недовольно сказал первый. - Вот же дерьмо.

- Если у тебя есть какие-то конкретные предложения, можешь не стесняться, озвучь, - огрызнулся второй, постукивая подошвой ботинка по асфальту.

Ни в Артиже, ни в Форте Давис, ни в Ван Хорне, ни в Карлсбаде их не было. Им дали форы, следовали по привычным маршрутам, так, как этот ублюдок бы действовал: держался пригородных мотелей, безлюдных и ничем не примечательных. Их вытаскивали по записям в гостевых книгах: он всегда подписывался как-то иначе, но почерк - как ни меняй - удавалось узнать. Но в этот раз перед Артижем машина, которую они пасли от самой Рощи, как испарилась. За каких-то три часа до заката они упустили её! В последний раз только официантка из закусочной в Олбани подтвердила, что видела их: здоровенного мексиканца, который сразу ей не понравился, и тихую девчонку, прятавшуюся в свитер. Первый, потерев затылок, протянул:

- Ладно, они, допустим, не останавливались в мотелях, но где-то же заночевать должны были?

- Может, он топил до Талсы, - у второго дёрнулась щека. - А там бросил тачку, купил билеты на самолет и подался куда угодно... в Канаду, например...

- С девчонкой? - хмыкнул первый. - Пока история с ней не стихла, через аэропорт действовать трудно: предъявить поддельные документы там и не посыпаться сложнее, чем на автобусе, или поезде, или на машине, если вас остановит коп... Нет, нет, он не полетит. Он же не идиот.

- Затихнет тут где-нибудь? - недоверчиво вскинул брови второй и захрустел сухариками с паприкой, которые купил на заправке. - Вряд ли.

- Он едет в Нью-Мехико, и все, на мой взгляд, гораздо проще, чем мы думаем, - сказал первый и, посмеиваясь, постучал себе пальцем по лбу. - Думай, браток, думай. В стране он не останется, конечно, и в этот раз финта не сделает. Мы его спугнули, и он бежит, куда может.

- Но не может же быть все так просто.

- Мексика, - кивнул первый и пожал плечами. - Неважно, какой у него маршрут. Нужно смотреть на города у границы, а не терять время здесь. Потому что он поедет в Мексику.