Розовые очки: глава 5
Алистер, сгорбившись над монитором, старательно что-то набирал на вечно заедавшей клавиатуре, в которой не было половины кнопок – финансовое положение и экономность владельца бюро не позволяли себе такой роскоши: использовать, пока работает, использовать до конца. Работы было много, что вообще не свойственно полумертвой конторе, ведь столько заказов было только в самые жирные годы бюро, а за последние два года если парочка клиентов заглянет – уже радость. Тем не менее: работа, хоть и тяжелая, трудоёмкая, радовала Али, ибо пока есть возможность заработать лишнюю копеечку – ей нужно пользоваться.
Алистер Коллинз приближался к такому возрасту, когда поздно начинать что-то новое, но и рано бросать старое, когда хочется страстной любви, и когда хочется проводить все время в одиночестве, когда тяга к жизни либо резко угасает, либо внезапно возгорается. Через два дня ему 40. Ни жены, ни мужа, ни детей у него не было, он был сам по себе. Даже в годы юности Алистера не интересовал этот аспект личной жизни – его больше занимало чтение научной фантастики, перевод старой литературы, – однако сейчас все, упущенное в молодости, начало в нем пробуждаться, что в одно время и забавило, и пугало его. Он жаждал и спокойного времяпрепровождения в полной изоляции от мира, и невероятных приключений, ярких впечатлений. Наконец, он хотел быть любимым, мечтал открыться, полностью отдаться кому-то. За все 39 лет и 363 дня своего существования чувство это Алистер испытывал только к матери и отцу, ни о ком другом любимом прежде он не знал. Вот только это было прежде...
То, что Али Коллинз может любить кого-то кроме родителей, оказалось даже для него самого удивительным, ведь тот считал, что сердце его любить за гранью инстинктов неспособно, что устроен его разум специально для гордого одиночества. Когда влечение развивалось, развивалось слишком, по его мнению, быстро и неожиданно, Алистер старался его погасить, выбросить эту, как для него казалось, ересь, но все же светлые чувства взяли верх над его разумом. Он понял, что любит, любит яро и неутолимо, страстно и трепетно ту, кого не должен, – Кэйтлин Мак-Кеннеди, свою подчиненную; наичистейшую душу, которую жизнь несправедливо обременила болью и страданиями. Она стала для него некой невидимой опорой: если та приходила в контору, день у него не мог быть плохим; ее улыбка, которую ему удавалось видеть редко, затмевала все его горести, увидев эту по-настоящему искреннюю улыбку, Алистер мигом находил решения на, казалось, нерешаемые проблемы. Ради нее он готов терпеть несносных, глупых подчиненных-бездельников! Ради нее он выдержит не одно испытание.
В кабинете у Алистера Коллинза царил маленький беспорядок: нет, пыли, грязи, мусора не было – все видимое и невидимое пространство заполняли бумаги, конца которых не было и видно. В последние дни в бюро творился настоящий хаос – заказов, как выражался Али, гора и маленькая тележка, а нормально работают только он и Кэйтлин, вот только та делает все на дому в мирной обстановке, пока бедный Алистер пытается как-то заставить работать остальной коллектив, обещая им громадные гонорары, которые, конечно, тот не сможет выплатить. Ему остается кормить их сладкими, но пустыми обещаниями, чтобы хоть как-то мотивировать их, ибо приходят работать они сюда от безысходности, ничего и никто не держит их здесь. Из-за этого их безразличия Алистера нередко окутывает меланхолия: неправильно тот содержит компанию, если даже собственные сотрудники не хотят слушаться его, видимо, и живет он неправильно, раз за 39 лет не стал интересным человеком, человеком, к которому будут прислушиваться.
Бюро это открыл Али 11 лет назад – тогда деятельность его магазина продуктов прекратилась из-за банкротства. Решил он заниматься переводами, так как Алистер с самого детства учил несколько языков и, безусловно, учился на языковом факультете. Тяга к языкам привилась к нему с раннего возраста и не иссякла до сих пор. Первым пришел сюда еще не пьющий Майкл – в то время лучший его работник, ведь знал он пять языков в совершенстве. Следующей присоединилась Тэмми. Видимо, тогда семейные проблемы ее не окутали, потому что характер у нее был еще сносный. Затем наступил период быстро сменяющихся сотрудников, которые просто-напросто не смогли по каким-то причинам сработаться с Алистером и его командой. Последними присоединились Симона и Кэйтлин – он, Али, сразу заметил кое-что необычное в робкой, но смелой Кэйт, и это что-то никак не хотело его оставить, наоборот – оно побуждало, интересовало пугливого Алистера. И теперь ему приходится мучиться с последствиями появления в его серой однотипной жизни яркой и многогранной Кэйтлин.
Алистер безучастным взглядом смотрел на только что завешенную таблицу ну ноутбуке и, оперевшись головой о руки, тяжело вздохнул: «Опять убытки, сплошные чертовы убытки, сранные убытки, поганные убытки, вонючие убытки. Да как их только не описать! Ошибки быть не может – я пересчитал все 6 раз! Что за херня? Опять я где-то деньги потерял, заплатил лишнее. Дурак. Придется сокращать штат... Хотя по сути в конторе работают я и Кэйти, остальные валяют дурака, поэтому катились они-ка все к черту, работать не будут они у меня больше, – Али остановился. – Что это со мной? Откуда столько ненависти? Нужно быть добрее: если не они, так больше работать тут никто не захочет и не будет. Лентяем можно и стать, и излечиться, так что нужно этим прохиндеем дать стимул, к которому те захотят стремиться, вот только что? Симону обрадуешь только разговором вместо работы, Майкла – бутылкой виски, Тэмми – хрен знает чем, Кэйтлин... Нет, херня, а не идея. Как говорится, я подумаю об этом завтра. Деньги – будут, достаток – наступит, счастье, – стук в дверь. Зашла Кэйтилин. – Пришло.»
– Али, – обратилась к чему она, – я завершила тот перевод, про который вы мне говорили. – Кэйт протянула ему толстую папку, набитую бумагами. – Что-то еще мне будет поручено?
Алистер Коллинз взглянул на Кэйтлин Мак-Кеннеди: хрупкий силуэт держал в руках то, что было больше и шире его в разы, руки ее дрожали, ноги еле-еле выдерживали такую нагрузку, а под глазами красовались синяки, которые бедная Кэйт старалась замазать. «Что происходит с ней? Смотря на нее, мне хочется плакать от жалости к ней – почему страдает она, а не я. Была б моя воля – избавил ее от мук, забрав их себе. Ей, наверное, так тяжело, – окинул взглядом папку. – Черт, папка, – Али перехватил груз из рук, широко улыбнувшись. – Однако чувство такта у меня и вправду отсутствует: то кричу на нее, то ласково обращаюсь; знаю, что ей нелегко нести на себе бумаги, а сам просто пялюсь. Дурень. Что еще сказать?»
– Мак-Кеннеди, я за вас очень рад. И, конечно, искренне благодарен, что работу выполнили в срок. – По лицу Кэйти можно было понять, что манера речи босса ее напряг, ибо излишней формальности он никогда себе не позволял. – Если вы куда-то спешите, то, пожалуйста, можете ступать. Задерживать вас я не посмею.
«Черт, палку, видимо, я перегнул – чересчур официально, мы же не на переговорах. Выставил себя глупцом, да еще после этой всей шумихи, эх», – ожидая ответа собеседницы, переживал влюбленный Алистер, пока объект его чувств стоял рядом в недоумении, переваривая все вышесказанное: «Что за бред? То кричит, то любезничает, то относится так, будто мы на официальном приеме. Похоже, здесь явно что-то произошло во время моего отсутствия: все эти насмешки, издевательства, секретные задания, непонятное поведение Коллинза – что все это значит? Так, разбираться я буду с этим потом – сегодня я пойду к ней...»
– Спасибо, Мистер... Али, – поспешила исправиться Кэйтлин. – У меня как раз-таки планы были на вечер. Ну тогда я пойду.
– До свидания, Кэйтлин, – Алистер улыбнулся еще раз.
– Можно тоже просто Кэйт, – вдруг напоследок пококетничала она. – До скорого!
И тут Алистер почувствовал что-то теплое, нежное в грудной клетке – то, что прежде с ним не возникало, никогда не случалось – надежда, надежда родилась! Надежда на то, что он ей не безразличен, ведь почему тогда ей было разрешать называть себя так... Ему казалось, что она отнеслась к нему не как к начальнику, даже не как к другу, нет, здесь кроилось что-то большее, что-то такое, что заставляло его сердце биться чаще. Может, так заявляют о своих чувствах? – когда разрешают видоизменять их имена, а и то вовсе называть другого своим именем. Бедный Алистер ничего не знал о науке любви – максимум читал Эриха Формма. И эта нежданная реплика заставило все внутри его бушевать, словно нахлынула сильнейшая буря эмоций, что тот, отдавшись влечению, не выдержал.
– Я люблю тебя, Кэйти, люблю тебя! – прокричал ей вслед он. Слова эти заставили её, Кэйт, поспешно закрыть только что отворенную дверь, развернуться и устремить свой удивленный взгляд на своего начальника.
– Что, простите? – непонимающим тоном переспросила она.
Эта манера речи, этот ее тон заставили Алистера прийти в себя, вернуться обратно из своего маленького внутреннего мира. Он не мог поверить, что совершил это, что любовь заставила его потерять контроль над собой, потерять голову, что тот поверил в себя, получив лишь разрешение называть девушку по имени. Ему было и стыдно, и тревожно, и радостно от того, что теперь не нужно притворяться, не нужно таить истины, однако в глубине души Али чувствовал, что эти три слова оставят глубочайшую рану на его душе – рану, от которой он не сможет оправиться: даже не страх выглядеть глупо терзал его, а то, что, будучи обескураженной, Кэйти начнет избегать, пугаться его, а главное – первой уйдет из его жизни. Самостоятельно решит забыть его, сама сотрет его из своей памяти. Было бы спокойнее на душе, если он сам решит сторониться ее – Кэти не будет всю жизнь кружиться вокруг старого Али, она должна когда-нибудь уйти. Вот только момент этот может наступить прежде, чем Алистер успеет к нему подготовиться, – его это заставляло переживать все больше: «Всегда хотел понять, каково это – совершить то, что радует тебя, но тревожит, – нет, – гнетет собеседника. Похоже, этот момент настал...»
– Ты не ослышалась. Все слушки наших с тобой коллег имеют доли правды, как видишь, – он пожал плечами. – Ты можешь никак не отвечать. Я знаю, я идиот. Извини.
– Э... До свидания, Алистер, – растерянно оглядевшись по сторонам, попрощалась во второй раз Кэйт.
– Пока, Кэйти, – попрощался в ответ ее начальник, но слова его не долетели до Мак-Кеннеди – та уже успела покинуть кабинет, боясь продолжения нелегкого диалога с ним.
Убедившись в том, что никто его не потревожит, дверь и окна закрыты, Алистер начал горько, безудержно плакать, плакать так горестно, чтобы вызволить все свои внутренние невзгоды наружу. Прикрытые руками глаза испускали большие соленые слезы, тихо падавшие на потертый паркет, сам Али не чувствовал ничего, кроме полного недоумения и стыда за то, что совершил. Однако рыдал он не из-за печали и негодования, а, скорее, от безысходности, ведь Алистер понимал, что этот их разговор положил конец любым отношениям между ними: «Она уйдет отсюда – это неоспоримо. Она ни за что не останется тут, со мной. Она сбежит, найдет другое место, где начальник не дурак. Почему нельзя было просто помолчать, Али? Иногда молчание лучше всяких реплик – ты же прекрасно это знаешь, тем не менее продолжаешь рушить жизни и других, и свою собственную. Что мне теперь делать? Внутри меня все разбито, все былое пропало, раскололось, а собрать меня не кому, никто не хочет этого делать – даже я. Мысли мои спутаны, окутаны ужасом и паникой, сознание не хочет меня слушаться, разум не делает мне подчиняться. Что он сделает в следующий раз? Будучи отдельной составляющей моего организма, заставит меня убить человека? Нет, я это породил, и мне с этим жить...»