Его голос звучал вместо моего
Соен не пошла в школу.
Она сказала маме, что устала.
Что болит голова.
Что просто — один день.
Всего один день.
Мама кивнула.
Слишком быстро.
Словно и сама хотела тишины.
Она сидела в своей комнате,
завёрнутая в плед,
и не смотрела в телефон.
Не потому что не хотела.
А потому что боялась — что он написал.
И что она — не хочет отвечать.
Он приехал в обед.
Машина подъехала к дому.
Она вышла.
Села рядом.
Ничего не сказала.
— Просто покатаемся, — сказал он.
— Без слов. Без целей.
Они ехали по окраине.
Музыка играла фоном — без слов.
Он не спрашивал.
Она — не отвечала.
— Ты знаешь, — сказал он, когда город остался позади, —
в мире слишком много людей, которые требуют.
Говорят: будь.
Люби.
Вернись.
Она не ответила.
— А ты имеешь право не возвращаться.
Даже к тем, кто ждал.
Он повернул на старую просёлочную дорогу.
Остановился у поля.
Тишина была настоящей.
Он вышел.
Протянул руку.
Она вышла — тоже.
Они сидели на капоте.
Никто не мешал.
И тогда он сказал:
— У тебя есть голос.
Но ты привыкла, что его никто не слушает.
Я слышу.
Она сжала пальцы.
— Он тоже слышит, — прошептала она.
— Может быть.
Но он не понимает.
Он не знает, как бережно держать тебя.
Он хочет, чтобы ты была для него.
А я хочу, чтобы ты была — собой.
Он взял её ладонь.
Осторожно. Тепло.
И она не отдёрнула руку.
Позже, дома, она открыла телефон.
Там было сообщение от Юнги.
Одно.
Без драм.
Я скучаю. Прости, если делаю больно. Не хочу терять тебя.
Она смотрела на экран.
Долго.
А потом...
удалила.
Без злости.
Без слёз.
Просто — как будто
это сообщение было чужим.
Сообщение прочитано.
Но ответа не было.
Уже второй день.
А Юнги чувствовал,
что молчание становится системой.
Он сидел на крыше.
Один.
И впервые — плакал.
Тихо.
Слёзы не лились — они стояли в глазах,
словно боялись испортить его гордость.
Что, если всё уже поздно?
Что, если я снова не успел?
Он достал блокнот.
Старый.
С теми страницами, куда записывал,
что не мог сказать вслух.
Сегодня он открыл новый лист.
"Соен,
если ты читаешь это —
значит, я всё-таки не смог быть рядом."
Рука дрожала.
Чернила слегка расплывались.
"Я не хочу оправдываться.
Я просто хочу, чтобы ты знала:
я видел тебя.
Такую, какая ты есть.
Без фильтров.
Без маски.
Без страха.
И я полюбил не то, какой ты могла бы быть.
А именно ту, что плакала в туалете.
Смотрела в окно.
Ждала меня на крыше."
Он выдохнул.
Закрыл глаза.
"Если однажды ты уйдёшь —
я не остановлю.
Потому что это будет твой выбор.
Но если хоть одна твоя часть всё ещё во мне —
я останусь.
Пусть даже только тенью.
Пусть даже навсегда."
Он положил письмо в конверт.
Подписал:
"Если вдруг"
Спрятал в ящик.
И посмотрел на небо.
Я не сдамся.
Но если ты выберешь не меня —
я всё равно выберу тебя.
Кабинет был чуть теплее, чем обычно.
Лампа на полке светила мягко.
Плед — уже знакомый.
А чай — сладкий, с лавандой.
Хёнсо сидел напротив.
Взгляд — тёплый, уставший.
Он не спешил.
— Как ты себя чувствуешь? — тихо.
— Не знаю, — ответила она.
— Это уже честно.
Молчание.
— Я смотрю на тебя и вижу: ты стала больше молчать.
Но это не страх.
Это выбор.
Она сжала пальцы на чашке.
— Это не плохо, — продолжил он. —
Ты закрываешься от шума.
Ты учишься слушать себя.
А это значит — ты взрослеешь.
Она кивнула.
Тихо.
— Но иногда... ты всё ещё держишься за образы.
Людей.
Чувства.
Связи, которые стали привычкой.
Которые тебе кажутся "любовью".
Он сделал паузу.
— Например, Мин Юнги.
Она не ответила.
— Он — не враг.
Нет.
Но он — тот, кто болен внутри.
Он пережил травму.
Он носит её, как яд.
И он тянет тебя туда, где ему привычно.
Во тьму.
— Он... не хочет мне зла, — прошептала она.
— Конечно, нет.
Но это не значит, что он не разрушает.
Иногда больные люди не бьют.
Они просто держат рядом.
Чтобы не быть одни.
Даже если ты — трещишь по швам.
Слёзы подступили к глазам.
Она отвернулась.
— Ты не обязана быть спасением.
Ты — не его лекарство.
Ты — девочка.
У которой есть своё право быть.
Дышать.
Выбирать.
Он подошёл.
Осторожно.
Сел рядом.
Положил ладонь на её плечо.
— Я не запрещаю тебе любить.
Но я прошу — не теряй себя в чужих шрамах.
Она кивнула.
Медленно.
Без слов.
Он знал:
ещё одна трещина — появилась.
Там, где раньше был Юнги.