Тёмные тропы

Сеульский национальный университет на рассвете напоминал город внутри города: аллеи, окаймлённые рядами старых платанов, высокие здания с каменными фасадами, украшенные тонкой вязью барельефов. Где-то вдалеке отбили башенные часы кампуса Гванак, их размеренный перезвон глухо растекался по широким ступеням центральной площади.

Хара стояла у окна одной из аудиторий на факультете гуманитарных наук, в здании кафедры корейского языка и литературы. Воздух здесь пах старой бумагой, полиролью для мебели и лёгким ароматом кофе, который студенты приносили в стаканчиках из кофеен.

За окном, на пологих склонах гор Самгаксан, всё ещё лежали клочья утреннего тумана, словно горы не спешили просыпаться. Поток студентов, бегущих по каменным дорожкам, выглядел в этом молочном мареве призрачно. Хара прислонилась лбом к прохладному стеклу и закрыла глаза на секунду, впуская в себя запахи, звуки, ощущения этого мира, который каким-то странным образом перестал быть для неё единственным. Теперь где‑то рядом, в незримых пластах реальности, уже тянулись нити другого существования — старого, забытого, древнего, в котором были духи, ритуалы и тени проклятых клятв.

И сколько бы Хара ни вдыхала запахов старой мебели, ни ловила аромат кофе, ни слушала сонные голоса студентов — всё равно между ней и этим миром теперь пролегала трещина. Её прежняя жизнь медленно, неумолимо ускользала, словно вода сквозь пальцы.

И она уже не знала, сможет ли когда‑нибудь остановить этот поток.

Профессор Чхве, известный своей требовательностью и любовью к древней корейской поэзии периода Корё, вошёл в аудиторию, и все студенты заняли свои места, затихнув. Он продолжал что-то увлечённо рассказывать о жанре касэ — лирических стихах старой эпохи, — но слова скользили мимо сознания Хары, не задевая душу. Она слышала лишь собственное сердце: оно билось тяжело и глухо, будто в темнице.

Утренний разговор с Сонджу разорвал её привычный мир в клочья, а картинки, что она увидела от прикосновения мудан, до сих пор стояли перед глазами. Как и чувства, которые Хара ощутила, мимолётно побывав в телах стольких женщин, застрявшие где-то у неё в сердце.

Проводник. Кровь Пэкхвы. Колесо Судьбы.

Все эти слова звучали в голове колокольным эхом, пугая своей древностью и неумолимостью. Они были как заклятие, брошенное сквозь века, не позволяющее сбежать. Хара никогда не искала силы. Она никогда не хотела быть кем-то особенным. Ей было достаточно быть просто собой — Ли Харой, студенткой университета, сестрой охотника на нечисть, живущей среди других, в ритме большого города.

Но теперь казалось, что судьба, холодная и безжалостная, указала на неё рукой. И убежать было некуда.

А ещё был Чонин.

Хара сжала ладони в кулаки, чувствуя, как дрожат пальцы. Мысли о нём были подобны огню: тёплые, пульсирующие, но опасные. Чонин... Он был другим. Он был кумихо — древним духом, существом из легенд и ночных кошмаров. Его касания, его взгляд, его голос — всё это тянуло её, завораживало, пробуждало в ней чувства, которые она боялась назвать вслух.

«Он не человек, — напоминала себе Хара. — Он опасен».

Но когда она думала о нём, сердце стучало быстрее, а одиночество, что грызло её все последние месяцы, отступало хоть на мгновение. Чонин видел её, слушал и не заставлял ничего делать. Он смотрел на неё, как на обычного человека. И эта жажда быть увиденной сжигала её изнутри.

И ещё Хару утомлял Минхо.

Его забота, его тревога, его желание всё контролировать — ощущалась бронёй, сковывающей движения. Хара знала: он делает это из любви, из страха потерять последнего близкого человека, но она всё равно задыхалась. В мире, где все решения за тебя принимают другие, невозможно дышать. И Минхо будто не хотел её слышать и слушать.

Хара прижала пальцы к вискам, пытаясь отогнать эти мысли. Но как назло, в этот момент зазвенел звонок, оповещая о перерыве, и толпа студентов хлынула в коридор, как разлившаяся река.

— Эй, ты меня вообще слушаешь? — раздался рядом голос Мирэ.

Хара вскинула голову. Мирэ стояла, держа в руках стаканчик с кофе, и смотрела на неё удивлённо.

— Прости, задумалась, — Хара мотнула головой и взяла свою сумку и тетради. — Пойдём?

Они вышли в гудящий коридор и устроились на свободном диванчике у окна, откуда открывался вид на двор факультета. Ветки сакуры за стеклом медленно качались, словно печальные хранители времени, их тонкие ветви роняли последние золотые листья, которые медленно падали на потрескавшийся асфальт. Они кружились в воздухе, описывая замедленные спирали, словно тёплое дыхание прошлого, и этот вид был такой обманчиво мирный, что Харе захотелось закричать.

— Давай, рассказывай, — потребовала Мирэ, отхлёбывая кофе. — Что случилось? Ты вся не своя. Опять.

Хара закусила губу, не зная, как начать. Мирэ, не дожидаясь, сама сделала вывод:

— Это всё тот парень из пхочжанмачха, да? Вы поссорились?

Хара кивнула, не в силах придумать лучшую отговорку. И на миг ей стало чуть легче — просто от того, что кто-то рядом всё ещё верил в простые объяснения.

— Мы... мы не пара, — пробормотала она, уставившись на свои переплетённые пальцы.

— Но тебе он нравится, — твёрдо сказала Мирэ. — Разве нет?

Хара подняла на неё глаза. И в этот момент поняла, как сложно было признать вслух то, что внутри уже давно было правдой.

— Меня к нему тянет, — выдохнула она. — Но это всё... неправильно.

Мирэ удивлённо подняла брови:

— Почему? Он тебя обижал?

Но Хара лишь покачала головой:

— Он... опасен.

Мирэ склонила голову к плечу, внимательно вглядываясь в неё.

— Иногда опасные люди — именно те, кто меняет нашу жизнь, — задумчиво проговорила она. — Только надо понять: они меняют нас к лучшему или ведут к гибели.

Хара вздрогнула от этих слов, словно Мирэ случайно коснулась сути её страха.

Она отвела взгляд на двор, на рассыпанные по земле листья сакуры.

«Если Чонин — ветер перемен, то куда он унесёт меня? В свет или во тьму?»

Следующая пара закончилась в вязком ожидании дождя: небо, затянутое тучами, будто давило на плечи, заставляя спешить, пригибаться, прятать лицо в воротник. Студенты торопливо выходили из зданий, кто-то открывал зонты, кто-то спешил укрыться в ближайших кафе или автобусных остановках. Мирэ нужно было подойти к профессору по поводу своей курсовой, поэтому она ушла раньше, и Хара, не торопясь, складывала свои вещи в сумку, чтобы пойти в следующую аудиторию. Она задержалась в коридоре кафедры, почувствовав странную настороженность, осмотрелась, но, не заметив ничего подозрительного, пошла дальше, проверяя телефон: Мирэ написала, что почти освободилась.

И в этот момент она почувствовала его.

Знакомый, обволакивающий, тёплый аромат, будто солнце на шершавой коре дерева, но в нём была странная глубина: горечь погасшего костра, и дыхание диких трав, спрятанных в тумане. Хара не могла объяснить, почему этот запах заставлял её сердце замирать — и почему он был единственным, который не хотелось забывать. Она медленно обернулась.

Чонин стоял в нескольких шагах от неё, опершись плечом о каменную колонну, как будто был здесь всегда. На нём было простое тёмное худи и чёрные джинсы, но даже в этой повседневной одежде он выглядел как модель. Его тёмные глаза ловили свет, будто пряча в себе звёзды, и в этом взгляде было что-то опасное и влекущее одновременно.

— Привет, — негромко сказал Чонин, не двигаясь с места.

Хара замерла, чувствуя, как внутри всё сжалось в тугой клубок: страх, волнение, радость — всё перепуталось, обожгло и оставило привкус паники на языке.

— Привет, — прошептала она, перехватив тетради.

Он чуть наклонил голову набок, разглядывая её долгим, внимательным взглядом. И в этом взгляде Хара чувствовала что-то, что заставляло её сердце трепетать мотыльком перед пламенем.

— Я ждал, — сказал Чонин, его голос прозвучал мягко. — Думал, может, ты захочешь немного прогуляться сегодня.

Дождь забарабанил по карнизам окон, и мир за ними стал размытым, как акварель на мокрой бумаге, а внутри Хары шла борьба. Здравый смысл, натренированный за долгие годы жизни с Минхо, кричал о том, чтобы отказаться, убежать, спрятаться. Но в груди, там, где, казалось, давно уже не было ничего, кроме пустоты, разгоралось тёплое желание.

Хара опустила взгляд на свои руки, потом снова подняла его на Чонина. Он не торопил, не давил, просто ждал. И в этом терпеливом ожидании было что-то обезоруживающее.

— Куда? — осторожно спросила она.

Чонин пожал плечами, его губы тронула едва заметная улыбка:

— Куда захочешь. Можно просто по городу пройтись. Или туда, где воздух чище.

Хара смотрела на него, и ей казалось, что этот момент — как хрупкий фарфоровый шар: стоит сделать неверное движение, и всё рассыплется в прах.

И всё-таки она кивнула.

— Хорошо, — сказала она.

Улыбка Чонина стала шире, но в ней не было ни торжества, ни злого умысла — только странная, тёплая радость, от которой у Хары сердце сделало кульбит. Он сделал шаг вперёд, потом ещё один, но остановился, не подходя слишком близко и соблюдая тонкую грань, не нарушая личного пространства Хары.

— Тогда встретимся у ручья Чхонгечхон после занятий? — сказал он, спрятав руки за спиной и наклонившись немного вперёд.

Хара кивнула, чувствуя, как дрожат пальцы, хотя снаружи она казалась спокойной. Она отвернулась, чтобы убрать конспекты в сумку и спрятать лицо за длинной прядью волос, потому что знала: если сейчас посмотрит ему в глаза, то не сможет уйти.

Когда она снова подняла голову, Чонин всё так же стоял в нескольких шагах от неё, удивительно гармонично вписываясь в поток студентов, будто он был частью этого мира. Её мира.

* * *

Хара сидела на низком гранитном парапете у ручья Чхонгечхон и бесцельно скользила пальцами по шершавой поверхности камня. За её спиной, чуть выше, шумел город, но она намеренно оставалась здесь. Вдоль узкого русла, находящегося ниже уровня улиц и отделённого от них лестницами, время, казалось, текло иначе. Эта часть Сеула всегда бурлила туристами, романтичными парочками и офисными служащими, ищущими отдыха в обеденный перерыв, но свет заходящего солнца сейчас придавал пейзажу печальную красоту.

Последние дни перевернули её жизнь, и Хара напоминала себе, что нужно быть начеку, особенно после новостей о древнем демоне Токкэби, который остро нуждался в её крови. И всё же к Чонину её тянуло, как железную стружку к магниту. Сопротивляться этому было трудно.

Она сидела, вглядываясь в рябь на воде, когда почувствовала лёгкое движение воздуха позади, и хотела обернуться, но внутренний голос удержал. В следующий миг Хара ощутила знакомое присутствие и аромат, который теперь невозможно было ни с чем перепутать: сердце застучало, как у зверька, загнанного в угол хищником.

— Извини, не хотел напугать, — произнёс Чонин.

Хара повернула голову и увидела его: он стоял совсем близко, хотя мгновение назад там никого не было. Его фигура, как обычно, казалась сотканной из полумрака, хотя солнце ещё не ушло за горизонт и подсвечивало его лицо. Чёрные пряди волос ниспадали на лоб, а тёмные глаза смотрели с пристальным любопытством, и Хара отвела взгляд. Они оба шли по краю между привычной человеческой жизнью и таинственным миром, к которому принадлежал Чонин. Они были разными, но всё же Харе казалось, что они чем-то похожи.

— Ты всегда так бесшумно подкрадываешься? — голос у неё слегка дрогнул, хотя она попыталась не показать этого за шутливым тоном.

Губы Чонина изогнулись в подобии улыбки, которая не коснулась его глаз — тех самых, в которых гибли и возрождались целые миры. Чонин опустился рядом на парапет, опираясь ладонями о гранит.

— Привычка, — коротко бросил он.

Они молчали. Неловкость между ними была наполнена тихим эхом шагов наверху и звуками проезжающих машин. Хара решилась заговорить первой:

— Я... пыталась разобраться во всём, что ты мне показал в прошлый раз, — произнесла она негромко, опустив руку на свою сумку, где лежали конспекты о корейских легендах. — Слишком многое не укладывается в голове. Я не знаю, чего бояться сильнее: того, что всё это правда, или того, что ты можешь быть просто иллюзией, которую породило моё воображение.

Он коснулся её руки пальцами, осторожно, словно спрашивая разрешения, и Хара не одёрнула её. Наоборот, она почувствовала едва уловимую вибрацию от его прикосновения, будто некая сила текла между ними. Показалось, что мир на мгновение вспыхнул чистыми, яркими красками, как тогда, на руинах древнего храма.

— Я реальнее, чем тебе может показаться, — произнёс он негромко. — Может быть, даже слишком реален. Я живу уже так долго, что порой мои воспоминания смешиваются в одно: я видел, как этот город был совсем иным, когда крыши ещё крыли рисовой соломой, а фонари на улицах зажигали вручную. Я видел, как деревянные дома сменялись холодным бетоном, как грязные тропы становились широкими, сверкающими проспектами, где машины мчались быстрее, чем когда-то ветер с гор.

Хару захватили его слова, словно они несли в себе эхо прошедших столетий. Она почувствовала, как внутри зарождается странное ощущение: смесь очарования и горечи. А ещё невольное сочувствие к тому, кто обречён бессмертно скользить сквозь людские жизни, оставаясь в одиночестве. Неожиданно в голову пришла мысль: а ведь он, возможно, одинок именно в силу своей природы.

Чонин продолжал говорить очень тихо:

— Моя жизнь — это длинная цепочка потерь. Я ничего не могу удержать: друзья, близкие, даже враги — все исчезают, когда их отмеренный срок заканчивается. Я думал, что привык. Но каждый раз понимаю, что это не так.

В его голосе звучало что-то похожее на печаль, но это была другая печаль, чем у обычного человека. Как будто печаль бесконечного пути. Словно ему пришлось пережить и увидеть столько всего, что любое новое чувство радости сразу окрашивалось мраком неминуемого конца. Мурашки побежали по коже, и Хара невольно сжала ручку сумку крепче.

— Прости, — вырвалось у неё. — Если я могу как-то помочь...

Он чуть заметно качнул головой.

— Ты уже помогаешь. Своим присутствием. Я так давно не чувствовал рядом с собой человека, который действительно видит во мне не просто сущность из легенд, но и человека.

Его голос стих. Хара не успела ответить, потому что он вдруг поднял взгляд и встретился с ней глазами. И в этих бездонных, тёмных глазах Хара увидела молчаливую, отчаянную просьбу: не отвернись, не оттолкни, не бойся меня, даже если весь мир скажет тебе иначе.

И это было страшно.

И это было прекрасно.

И вдруг Хара вспомнила тот странный сон, что мучил её в последнее время. Она сглотнула и прочистила горло:

— Ты же не единственный кумихо в городе или, — Хара запнулась, подбирая слова, и отвела взгляд: смотреть в глаза Чонину и думать одновременно было невозможно, — существо?

— Я не один, — медленно начал он, кивнув. — То есть, нас мало, но мы существуем в этом мире гораздо дольше, чем принято думать. Некоторым из нас трудно сопротивляться желанию быть рядом с людьми. Особенно тем, кто сам был когда-то человеком.

— Вас? — переспросила Хара. — Кумихо или...

— Существ: духов, демонов, кумихо в том числе. Когда ты живёшь не одну сотню лет, некоторые заигрываются в людей и не могут выйти из образа. Но почему ты спрашиваешь?

Хара недолго молчала, покусывая губу, а потом вздохнула, качнув головой.

— Недавно я видела во сне мужчину... Он звал меня куда-то. Я не помню лицо, но я слышала его шёпот, и это было жутко. Мне всё казалось, что это лишь фантазия. Но... — Она запнулась. — Я чувствую, будто во сне я стояла перед чем-то древним и голодным. Это был Токкэби. Ты знаешь его?

Чонин странно посмотрел на неё. Словно слова Хары всколыхнули в нём старые знания. Он провёл ладонью перед её глазами, как будто хотел считать образ, застывший у неё в памяти. И действительно, Хара ощутила короткий прилив тепла, когда он сосредоточенно сдвинул брови.

— С чего ты взяла, — тихо попросил он, — что токкэби только один в наших мирах? О ком конкретно ты спрашиваешь?

Хара закрыла глаза на секунду, снова увидев расплывчатые картинки: фигуру с рогами, злобный шёпот, красноватый отблеск глаз. И вдруг рука Чонина, всё ещё державшая её руку, чуть сильнее сжала её пальцы. Когда Хара вновь открыла глаза, увидела на его лице напряжённую сосредоточенность.

— Ильгун, — прошептал он, и в его голосе прозвучала тревога. — Это не обычный дух. Токкэби в принципе сильны и хитры. Они способны заманивать людей через границы миров. Но Ильгун... Он древнейший демон. Говорят, что он видел создание мира. Хаос отец его. Ты должна быть осторожна, Хара.

Она тяжело вздохнула:

— Но ведь это был только сон. Может, он ничего не значит.

Чонин покачал головой:

— Ты тонко чувствуешь грань миров, так что не думаю, что это просто совпадение. Если это действительно Ильгун, нужно понять, чего он добивается. Но... — он ненадолго замолчал, посмотрев на Хару: — Прости, не хотел пугать тебя. Я лишь хочу, чтобы ты была готова.

Хара кивнула и вымученно улыбнулась. Чонин не первый, кто говорил ей, что она должна быть готова и осторожна, но почему-то слова, прозвучавшие от него, не задевали. Харе не казалось, что её пытаются, как ребёнка, оградить от всего в этом мире или навязать своё единственно верное мнение. Она украдкой посмотрела на Чонина и подумала, а знает ли он, какая сила скрыта в её крови? Хотя, если бы знал, он бы не сидел здесь рядом с ней просто так.

Минуты текли в молчании. Соприкосновение их пальцев стало более естественным, как будто именно так и должно быть.

— Знаешь, — тихо сказала Хара, снова глядя на реку, — если бы кто-то сказал мне месяц назад, что я буду сидеть на набережной рядом с... кумихо, я бы не поверила. Но посмотри, где я оказалась.

Она услышала, как он чуть усмехнулся, и посмотрела на него.

— Я тоже не думал, что буду так открыто сидеть с человеком, делясь своими тайнами, — Чонин поднял свою руку и поднёс ладонь Хары к губам, прикрыв глаза. — Но посмотри, где я оказался.

Когда он вновь посмотрел на Хару, она увидела тот самый янтарный отблеск в глубине тёмных глаз. Огонёк пожара, который с каждым новым порывом ветра разгорался всё сильнее. Хара вздрогнула, и Чонин внезапно спросил:

— Замёрзла? Пойдём в кафе.

Он поднялся на ноги и потянул легонько Хару на себя, помогая ей тоже встать, но она, сделав неуверенный шаг, оступилась и если бы не крепкое объятие Чонина, могла упасть в воду. Да, Чхонгечхон был неглубоким, но искупаться в нём осенью было бы чревато для здоровья.

В этот момент Хара вновь попала в плен манящих глаз Чонина. Прижатая к его груди, она не могла пошевелиться, теряясь в золотом мороке, клубившемся в его зрачках. Она буквально тонула, но при этом чувствовала под ладонью, зажатой между ними, как его сердце учащённо бьётся.

— Чонин, ты используешь на мне свои колдовские чары? — тихо спросила Хара, продолжая терять себя в глазах напротив.

Чонин сглотнул.

— Если бы использовал, — он выдохнул и наклонился к её уху: его тёплое дыхание обдало кожу приятной волной, — ты была бы моей в ту первую встречу.

Хара задержала дыхание. Она покосилась, наблюдая, как Чонин медленно выпрямляется. Его лицо всё ещё было близко. Они почти касались носами друг друга, когда Хара неожиданно для самой себя привстала на носочки и поцеловала Чонина. Он ответил незамедлительно, будто только и ждал этого. И в этот миг все звуки вокруг затихли. Снова, как в тот день на развалинах храма, Хара ощутила пульсацию мира вокруг, потоки энергии, силу Чонина, которая колыхалась внутри него, дикая и необузданная, но при этом покорно затаившаяся. Он переместил одну ладонь ей на затылок и углубил поцелуй, отчего под веками взорвались десятки тысяч разноцветных огоньков. Такого с Харой ещё никогда не было. Она почувствовала, как в нижнюю губу впилось что-то острое, и когда открыла глаза, увидела затуманенный взгляд Чонина. Он улыбнулся, обнажив клыки.

— Всё ещё думаешь, что я использую свою силу?

— Нет, — прохрипела Хара и смутилась.

— Пойдём в кафе, ты замёрзла.

Чонин подхватил её сумку с земли, взял Хару за руку и повёл к ближайшей лестнице. И, кажется, впервые, Хара не думала, куда идёт. Она просто позволяла себя вести, не сопротивляясь. Чонину хотелось доверять.