эпилог,часть 4:в мастерской
⸻
Мы шли молча. Йост не прикасался ко мне, но всё его тело будто держало пространство вокруг — не давящее, но наполненное. Он всегда умел быть рядом так, что чувствовалось: он здесь. Сейчас. С тобой. Даже в самые худшие времена.
— У меня рядом мастерская, — вдруг сказал он. — Не мастерская даже... ну, комната. Я там живу. Хочешь? Просто посидим. Я сварю чай.
Он посмотрел на меня, чуть с опаской.
— Только чай, — добавил он после паузы.
Я кивнула.
— Хочу.
Это было искренне. Мне хотелось быть с ним ещё немного. Не потому, что я прощала, или забывала, или мечтала вернуться. А потому что он был настоящим. И я — тоже.
Мы свернули во двор. Кирпичный подъезд, потрескавшиеся ступени. Под ногами скрипели деревянные пролёты. Внутри пахло древесиной, лаком и чем-то чуть металлическим.
Он отпер дверь, чуть приоткрыл, оглянулся:
— Там бардак. Я... не готовился к жизни.
Я только усмехнулась и вошла.
1. Комната
Комната была тесной и странно уютной. Вдоль одной стены — массивный рабочий стол, исписанный карандашом и покрытый стружкой. На полках — инструменты, банки с краской, старые книги по архитектуре. В углу — кровать без изголовья. На подоконнике — чашка, где засох мятный чай.
— Садись, — он поставил табурет рядом с плиткой. — У меня есть липовый мёд и чай с лавандой. Не спрашивай, откуда. Кто-то подарил.
Я села, рассматривая детали. Его мир. Новый. Тихий.
— Здесь пахнет тобой, — сказала я. — Но не тем тобой, которого я помню. А тем, каким ты был до всего.
— Я стараюсь жить так, чтобы запах не врал, — пробормотал он. — Знаешь, раньше я пытался всё стереть. Начать с нуля. Но потом понял — нуля не бывает. Всё, что мы делаем, — остаётся. Как запах дерева в этой комнате.
Он поставил две чашки, сел напротив.
— Спасибо, что пришла.
— Спасибо, что пустил.
Мы пили молча. Он иногда подносил чашку к губам и задерживал её, не делая глотка. Как будто слова были на кончике языка, но он всё ещё выбирал, говорить их или нет.
— Я хочу спросить кое-что, — наконец произнёс он. — Только... если не хочешь отвечать — не надо.
Я кивнула.
— Спроси.
— Что тогда... после? Что с тобой было?
Мне стало жарко. Я опустила взгляд в чай. Долго молчала. Но потом выдохнула:
— Я пряталась. Спала с включённым светом. Боялась громких звуков. Потом была терапия. Потом... попытка снова жить. Я не знаю, спаслась ли я. Но я выбралась. На тот берег.
Он кивнул. Лицо его было тяжёлым, и в то же время — мягким.
— Прости, — сказал он. — За каждую ночь. За каждую синеву под твоими глазами. За каждое утро, когда ты смотрела на меня и надеялась, что я не сорвусь. Я помню их. Все. Даже если был под кайфом.
— Почему ты не остановился?
Йоста глубоко вдохнул.
— Потому что всё время было «ещё чуть-чуть». «Ещё раз». «Завтра точно брошу». А потом я смотрел в зеркало — и не видел человека. Видел то, что умеет только разрушать.
— А сейчас?
— Сейчас я строю. Хочу оставить после себя хоть одну вещь, которая не сломается. Стол, например.
Он показал на угловой дубовый стол с идеально отшлифованными краями.
— Твоя первая цель?
— Нет. Первая была: научиться засыпать без веществ. Вторая — не ударить кулак, когда злость вырывается. А третья — построить стол. Он получился. Значит, может быть, и я всё-таки не совсем исчез.
Я встала. Подошла к столу. Погладила его пальцами.
— Гладкий. Тёплый.
— Как ты.
Он сказал это едва слышно. И замолчал, будто боялся, что обжёг.
Я обернулась. Он смотрел на меня — без давления. Но так, как смотрят на фотографию, которую не решаются убрать из ящика. Потому что всё ещё больно. Но и всё ещё живо.
Я подошла к нему. Села рядом.
— Мне страшно.
— Мне тоже.
— Я не знаю, что будет завтра.
— Я тоже. Но знаю, что сегодня — ты здесь.
Я взяла его ладонь. Медленно. Осторожно.
— Йост... если это просто ночь — пусть будет. Но только если она будет честной. Без фальши. Без вранья.
Он крепче сжал мои пальцы.
— Ничего, кроме правды.
Мы сидели рядом. Слишком близко, чтобы остаться чужими. Слишком далеко, чтобы снова быть вместе. Но в этой тишине, в этой комнате, в этой чашке пустого чая было больше любви, чем в сотнях прежних обещаний.