Глава 27 Самозванка
Никиту связали, пообещав отпустить после свадьбы, рыдающую Машу Андрей усадил перед собой, на закованную в латы и покрытую попоной Радугу. Так они и добрались до часовни Звезд – чудесного терема, еще не совсем потерявшего свои краски, стоящего на высоком обрыве над морем, в окружении сосен. В другой ситуации Маша бы полюбовалась прекрасным видом, но сейчас ее заботило совсем иное. Они приехали, когда Мохнатко, накрытого шалью, уже ввели в часовню, Мишка забрался на окно.
Маша с Андреем появились на пороге в тот момент, когда к неподвижно стоящим перед лекарем Сердюком жениху в рысарском облачении и невесте в фате с традиционным поздравлением подошла привениха. При величии ее осанки не чувствовалось, что она маленького роста, ее платье из серебряной парчи блестело в свете свечей, но еще ярче сияли торжеством глаза Рыкосы. Она горделиво, но быстро прошла мимо толпы разряженных вельмож, ее ноздри раздувались, не то вдыхая аромат еловых лап, которыми была украшена часовня, не то от волнения. И вдруг, не дойдя двух шагов до невесты, она замерла.
Мохнатко, отшвырнув шаль, бросился на Рыкосу. Сверкнули белые зубы хищника. Толпа ахнула. Но хрупкая привениха заверещала, как разгневанная кошка, и встретила волка зубами, не уступающими по размеру. Она впилась ему в плечо. Маша закричала. В это время Мишка хлопнул в ладоши и кубарем скатился с окна на улицу. Волк исчез.
Люди затаили дыхание. Сердюк отпрянул к стене. Ванечка бросился к Андрею с криком:
– Дядя! Дядя! Я больше не хочу жениться! Пусть она забирает мой самолетик, только не отдавай меня им...
Посреди часовни стояла привениха. Прекрасная, великолепная, в серебряном роскошном платье, волосы рассыпались по плечам. Только на губах ее алела кровь, словно помада. Да в глазах медленно угасал янтарный отсвет.
– Зверюга! – выплюнул кто-то.
– Нечисть! – заверещала какая-то дама.
– Предательство крови! – закричало несколько голосов.
Рыкоса отступила к съежившемуся от страха Сердюку.
– Я не понимаю, – звонким, мелодичным голосом сказала она. – Что вас возмущает? Вы же знали, что я чистопородный потомок Великого Гривухи. Или кто-то сомневался?
– Госпожа сударыня, – белый, как мел, Андрей убрал руки с плеч Маши и Ванечки и сделал шаг к привенихе. – Что с вами только что произошло?
– А что особенного? – подняла брови Рыкоса и обернулась к Сердюку. – В моей семейной рукописи сказано, что только истинный потомок Гривухи способен принять его облик. Во времена моих родителей это было обязательной проверкой на чистоту породы. Уверена, что большинство присутствующих не выдержали бы...
– Да, но... – даже в минуту опасности Сердюк не упускал возможности поспорить, – не по желанию испытуемого, а в соответствии со сложным ритуалом, в високосный год, в день Черной луны, после месяца поста и пяти принятых звездами жертв, традиционно овец... Вы, госпожа сударыня, оборотень, проклятый Звездами на горе. Согласно опыту предков, отведавший родственной крови – крови родителей, либо братьев, либо детей своих... Осмелюсь предположить, вас до сих пор тянет на кровь – рысарскую либо простую людскую...
– Зверюга!.. – выдохнул потрясенный Андрей, обнажая меч. – Ужас Горы Ледяной угрозы, убийца Елисея Гривастого и жены его! Это ты? Это за тобой я столько лет!..
– Да! – рявкнула Рыкоса, согнувшись. Голос ее изменился, как в замке, как на дороге, вспомнила Маша. – Да, это мои когти разукрасили тебя, шестипалый урод! Это я опустошала замки и деревни вокруг моей горы! Это я перебила всех рысарей во время осады моего замка! Это я напала на девчонку на дороге и разогнала дикушек в лесу! Потому что это я устанавливаю свои законы, безо всяких беспрекословных приказаний, по праву сильнейшего, по праву славной крови Гривухи! Я одна стою всех вас, беспородные рысари!
– Проклятая! Ты предала свою кровь! – закричал кто-то.
Бледный Андрей медленно шел по проходу прямо к привенихе. Люди повскакивали с мест, ропот нарастал. Рыкоса попятилась, но тут ее глаза остановились на Маше.
– Вам ли рассуждать о предательстве крови! – расхохоталась она. – Вы без сомнений приняли в свою стаю шелудивых псов и даровали титул безроднейшей из безродных. Венцесса – самозванка! Настоящая венцесса и ее мать заморожены, а эту я подобрала, чтобы вас всех одурачить. Но вы не дали мне этого сделать. Я не сказала ни слова. Вы сами себя одурачили, приняв плохое воспитание наглой выскочки за чистопородие. Шелудивые псы!
Выкрикнув последнее ругательство, она прыгнула в окно, в полете меняя облик с человеческого на рысий. За ней, не мешкая, сиганул Андрей с мечом в руках. Через мгновение послышалась удаляющаяся дробь копыт Радуги.
Кто-то выбежал наружу, кто-то остался на месте, но, когда все смолкло, взоры всех присутствующих обратились к Маше.
– Я погибла, – пробормотала она. И была совершенно права. Ее ни о чем не спросили. Ей ничего не сказали. Сильный рысарь просто скрутил ей за спиной руки, и вскоре прямо в красно-белом платье невесты девочка оказалась в замковой тюрьме. Это была длинная узкая комната в подвале замка, с крохотным окошком наверху, до которого Маша не могла дотянуться, даже когда взбиралась на стол, крепкий, хоть и неуклюже сбитый и почти неструганый. Кроме того, здесь были еще койка – доска на камнях вместо ножек, накрытая мешком, набитым шуршащей соломой, да дырка в полу, вроде как туалет. Подвал, естественно, был сырым и холодным, зато из окошка долетал запах моря, на ночь девочке приносили жаровню и свечу, воняющую топленым свиным салом. Первые дни девочка маялась от скуки и холода, поддергивала на плечах сползающее платье. Потом ей принесли шерстяное платье, не такое красивое, как то, что было у нее, пока она считалась венцессой, но зато теплое. Еще у нее была броня с фонариком колокольцев. Чтобы вернуть их, достаточно было лишь щелкнуть пальцами. Только синий лучик не мог вывести ее через закрытую дверь. А еще девочка жалела об утрате каменных бус и портрета венцессы Калины. Но бусы ей не принадлежали на самом деле, как и портрет, поэтому у нее не получалось вызвать их магией.
– Что бы ты хотела на ужин, самозванка? – спросил ее однажды вечером охранник.
– С чего это вы меня спрашиваете? – отозвалась девочка.
– Догадайся сама, – ответил охранник. – Так ты будешь заказывать? Иначе я принесу тебе хлеба с салом.
– Беее, сами такое ешьте. Хочу куриную ножку и... Что тут у вас растет вместо картошки... Свеклу, что ли. И молока.
Ужин принесли позже обычного, когда уже совсем стемнело. Маша с удовольствием принялась за еду, которая была очень вкусной, впервые за много дней, когда ее потчевали подгоревшей овсянкой – редкая гадость, между прочим. Вдруг из угла послышалось старческое кряхтение.
– Кто здесь? – воскликнула девочка и закашлялась от того, что пища попала ей не в то горло. Ее можно было понять – в темнице она уже изучила отведенное ей пространство вдоль и поперек. И в том, что она здесь одна, никак нельзя было сомневаться.
– Вкусно пахнет, – сказал кто-то из темного угла, и на свет выполз маленький человечек. Он ковылял, опираясь на палку, моргал воспаленными глазками, и казалось, что весь состоял из одной головы – настолько непропорционально мало было его тело, скрывающееся под растрепанной бородой.
– Кто ты, сосед? – спросила Маша.
– Ну дак сосед, – объяснил человечек. – Тюремный я. Ох и вкусно же пахнет. Угостишь? Тебе что, завтра выйдешь отсюда, а мне тут веками мучиться.
– Пожалуйста, – Маша пододвинула ему тарелку, ее настолько озадачила фраза насчет завтра, что ради такой новости и с едой было не жаль расставаться.
– А откуда ты знаешь, что я завтра выйду?
– Потому что сегодня тебя кормят хорошо, – ответил с набитым ртом человечек.
– Не вижу связи...
– Все, досиделась, завтра на круг позора – и прощай...
Грудь словно стянуло плотным ремнем от такой новости. Круг позора и топор палача, говорила привениха. Неужели Машу казнят? «Не может быть, я, во-первых, еще ребенок, во-вторых, всем же понятно, что меня Рыкоса заставила», – подумала Маша, но ее сердце сжимало ужасное предчувствие. Что же сделать, что придумать, осталась всего одна ночь...
В это время тюремный оторвался от тарелки. Слопал он только половину, с сожалением поглядывая на остальное.
– Ладно, я не зверь, ужин твой по праву. А за угощение будет тебе подарочек. Чего тебе хочется?
– Ключ от камеры.
Человечек захихикал и закашлял одновременно.
– Нельзя? – уточнила девочка. И тут же вспомнила о миниатюре, мысль о которой ее мучила в последнее время. – Ну тогда хоть бусы, которые я носила. С портретом.
– Это я могу. Порадуйся напоследок, – ответил старичок и заковылял обратно в угол. Через несколько минут он положил перед узницей бусы с портретом. Маша поблагодарила тюремного, а потом забралась с ногами на койку и задумалась, перебирая руками самоцветы. Открыть замок она не сможет, эх, сюда бы палочку шарлатанского открывона. Маячка у нее нет. А может быть, еще не поздно сделать? Девочка обшарила карманы, потом обошла свою камеру – увы, нет двух абсолютно одинаковых вещей. На куртке нет пуговиц, в кармане нет монеток... Даже камни на венцессиных бусах все разные по форме и цвету, неотшлифованные, неограненные. Что придумать? Ее блуждающий по камере взор наткнулся на остывший ужин. Вернее, на половинку горбушки.
– Скатаю шарики из хлебного мякиша! – придумала девочка.
Она так долго мяла хлеб, что он почернел, но все же Маша добилась того, чтобы два шарика стали одинаковыми. Поразмыслив, она положила один шарик в карман куртки, а второй просунула между прутьями решетки, к сожалению, той, что вела в коридор – до крохотного окошка было невозможно дотянуться.
– Разберусь как-нибудь, главное, с круга позора смыться, если все действительно окажется смертельно опасным...
И впервые за все время в тюрьме она крепко уснула, укутавшись в кожаную куртку.
А утром ее вывели на площадь перед замком – ту самую, с каменными скамьями и елками в горшках. Посередине стояло некое сооружение, похожее на огромный барабан, только высокий, с дверкой на боку.
– Круг позора доставлен специально для вас, самозванка, – сказал охранник, но когда Машу повели рысари, он вздохнул и украдкой смахнул слезу. Он-то хорошо знал, что будет дальше, и не был таким уж плохим человеком, чтобы радоваться беде другого.
– Ну и что, круг позора, – бурчала девочка, нарочно замедляя шаги. – Покрутят меня на этом барабане, чтобы всем хорошо было видно, что ли? Подумаешь. Вам бы у доски постоять, когда домашнее задание не выполнено.
На самом деле она просто храбрилась, предпочитая думать и говорить о чем угодно, лишь бы не о том, что ее ждало.
Рысарь поставил ее на барабан. Тот покачнулся, и девочка еле устояла, к тому же у нее руки были связаны за спиной.
– Самозванка, пытавшаяся вступить в брак с чистопородным веником, – объявил важный рысарь в пурпурном и золотом, девочка слишком хорошо помнила его благосклонную улыбку в тот день, когда ей на голову надели венец. – Прими по заслугам.
– Меня наказывают за то, что привениха меня заставила притворяться венцессой, да еще едва насильно не выдали замуж за умственно отсталого? – не поверила ушам Маша.
– Пожалели бы девочку, – всхлипнула в толпе какая-то женщина. Барабан начал медленно поворачиваться, Маша расставила ноги пошире, чтобы не упасть. Она смотрела в лица людей и видела на многих из них жалость, смешанную с непонятным любопытством.
– Прощай, самозванка, – сказал важный рысарь. Круг остановился. Маша оглянулась – на барабан медленно, по приставной лесенке, поднимался здоровенный дядька с тупым лицом. В руках у него был огромный топор. Ему подали чурбачок, в котором девочка опознала плаху... Палач установил ее перед Машей.
– Топор палача! – вскрикнула девочка. – Вы не имеете права! Я еще ребенок...
Дядька деловито потрогал свой топор, уложил Машину голову на плаху, а потом объяснил:
– Вот какая штука, будешь вести себя смирно – будет не больно, станешь дергаться, больно будет.
Некоторые дамы в толпе всхлипнули. Маша решилась на последнее средство и щелкнула пальцами, чтобы вызвать маячок. Но он не появился. Может быть, хлебный шарик утащили крысы, может, его расплющили валенки стражника? Маша щелкала еще и еще, но все было бесполезно.
«Я сейчас умру. В другом мире», – поняла девочка. И попыталась вспомнить, говорил ли ей что-то о таком исходе магистр Великой спирали Александр Нескучный. Кажется, он и сам толком не знал. Может быть, в тот момент, когда она должна будет умереть, она попадет домой? В это плохо верится. Ужас пронзил ее насквозь, до боли, словно она упала в ледяную воду...
Палач взмахнул топором...
В это время барабан резко крутанулся. Палач и Маша не удержались на ногах. Плаха покатилась в толпу. Топор вонзился в деревянный пол неподалеку от головы девочки. Открыв один глаз, Маша посмотрела на него и потеряла сознание.
Очнулась она уже в своей темнице. Как же она была рада видеть уже порядком поднадоевшую обстановку... Сначала ей подумалось, что все это было лишь кошмарным сном, даже следы от веревки на руках не убедили ее в том, что ее хотели казнить на самом деле. Однако на следующее утро к ней в тюрьму пришла целая делегация. Возглавлял ее важный господин в пурпурном и золотом.
– Видишь ли, девочка, – осторожно начал он. – Преступление твое непростительно. Оно безусловно карается смертью...
Маше стало дурно, она с трудом сглотнула, чтобы избавиться от тошноты.
– Но по суду Звезд на горе, того, кто избежал смерти во время казни, не казнят повторно. Однако мы не можем содержать тебя в этой комнате даром, времена, знаешь ли, тяжелые...
Маша тупо кивала, слушая его, а про себя думала: «Мне-то какое до этого дело?»
– Не скрою, ты поставила нас перед сложной задачей. Но мы нашли выход! В ближайшей деревне огромное хозяйство, разводят свиней. Никто из работников не служит там подолгу, не выносят вони. Но для тебя какая бы ни была работа, лишь бы жить, правда ведь? Условия тяжелые, но ты справишься...
– Убирать за свиньями? – переспросила Маша.
– Разумеется, местный кузнец прикует тебя цепью к свинарнику, чтобы ты не сбежала. А куда деваться? Главное, веди себя хорошо, иначе мы подыщем тебе приговор похуже... Например, вспомним показания конного отряда о том, что ты колдовала, выпустила летающего змея, слепила чудовище... Чем ты лучше Зверюги?
С утра Машу, опять-таки со связанными за спиной руками, посадили в телегу. Сзади ехало трое рысарей на конях. Чтобы дикушки не опознали девочку, ей на голову надели мешок. Но девочка знала своих лесных друзей лучше, чем рысари, в отличие от них, она жила среди дикушек. Стоило телеге немного углубиться в лес, кто-то в кустах дважды хлопнул в ладоши.
Мишка стянул с головы девочки мешок, Никита тем временем разрезал веревки на ее руках, а Мохнатко вместо Маши поехал дальше, в телеге.
– А как же волк! – забеспокоилась Маша, как только пришла в себя, дав волю слезам. – Там же трое рысарей! Кузнец! Собаки! А он ранен!
– Ну, его сопровождают стаи снежных волков из разных лесов, – рассмеялся Мишка. – Им всем давно хотелось полакомиться свининкой. Ты за людей беспокойся, Машка, чтобы не нашлось дурака, который в драку полезет, враз бока намнут...
– Мы с тобой, Машенька, загостились в этом мире, – шепнул ей Никита. – Больно уж он неласковый, то я на краю гибели, то ты. Пора заканчивать миссию – и по домам. Тебя мама с папой ждут, меня Натка, то есть, я хотел сказать, тоже мама с папой...
– Вот как, Натка его ждет, – улыбнулась впервые за много дней Маша. – Ребята, ну как же здорово, когда тебя по имени называют... Я уже кем только ни была – венцессой, колдуньей, самозванкой-преступницей. Нет, быть собой лучше всего. Когда я Маша Некрасова, я всегда знаю, чего хочу и как к чему отношусь. Не должна любить или ненавидеть, а просто – люблю или ненавижу...
– Ты послушай, что происходило, пока ты играла в венцессу и преступницу, – наперебой принялись рассказывать Мишка с Никитой. – Для начала мы придумали, как тебя спасти. Помнишь, у Рыкосы, когда она на тебя в лесу напала, шуба была из шкуры зубохвата, это зверь такой, он может становиться невидимым. Девчонки наши ее тут же подобрали. За это привениха логово и разорила, всех по миру пустила. Долго по лесу бродили, с волками отогревались. Ладно, тетка Марья приютила, к тому же наш Зимний ей мужем приходится.
– Да неужели? – ахнула девочка, вспоминая портрет. По вышивке трудно судить, но ведь показался же он ей знакомым...
– Ну да! От крестьянского труда до вольной жизни подался, ну да Рыкоса его здорово испугала. Ничего, ладно живут. Снеговичка твоя им вместо дочки, Снегуркой назвали, ничего, работящая, ласковая такая девочка, с косой белоснежной, если летом не растает, я на ней женюсь, – размечтался Мишка. Никитка ткнул его локтем в бок.
– Привет тетке Марье передавай, – попросила Маша. – И поблагодари от меня за всю ее доброту... Скажи, все, мол, хорошо у меня, нашла родителей...
– Ты тоже, размечталась, – прервал ее Никита. – Дальше слушай. В общем, узнали мы про твою казнь, сразу все придумали. Ты по Как-о-Думу еще помнишь, наверное, Даниель Молния меня всегда выделял, говорил, реакция отменная. Посоветовались мы кое с кем и решили... Они, когда барабан покрутят, потом веревкой его закрепляют, чтобы не шатался, палач-то сама видела, какой здоровый. Тут я в шкуре зубохвата с топором... Раз – и перерубил веревку. От размаха палача барабан дернулся – ну и я помог. Все попадали...
– А как твое проклятье ледяной кости? – напомнила Маша. – Ты уже далеко от лекаря Сердюка...
– А, ну так это целая история...
Маша ни разу не перебила Никиту, пока он рассказывал, как, нарядившись в шкуру зубохвата, ходил в легендарную долину однорогов, в поисках дерева кривуги. Она только широко раскрывала глаза, представляя себе узкое пространство меж неприступных скал, где нет и следа людского, куда долетает только шум моря, эхом отражаясь от гигантских камней. Там всегда стоит туман и тяжелый дух, потому что кровь у однорогов, питающихся только листьями кривуги, горяча, она бурлит, как кипяток, даже в кувшине с течением времени лишь становится гуще и темнее. Воины, пьющие выдержанную кровь однорогов, крушат врага в приступе бешеной ярости, не чувствуя боли и усталости, удесятеряя свои силы. Никита, невидимый в шубе из зубохвата, пробирался в зарослях кривуги – они выступали из тумана зловещими силуэтами извивающихся змей и невероятных многоруких чудовищ. Однороги чувствовали его запах, но не решались напасть – зубохват не встречался однорогам в их долине, они не знали, как вести себя с непрошеным гостем. Торопясь, чтобы от тяжелого запаха однорогов и испарений листьев кривуги не потерять сознание, Никита искал по совету дикушек нежные побеги, тонкие прутики, которые мог бы оставить лекарю вместо заколдованного, подаренного Маше ежами. Дикушки встретили его на краю долины, помогли сохранить побеги кривуги. Ракушка посадила их в горшки, заколдовав таким образом, который помогал умшастым ежам даже зимой снимать урожай лечебных трав столько раз, сколько потребуется.
– Сердюк в восторге, собирается разморозить всех замороженных, – закончил Никита. – А прутик твой я с собой взял. И фляжку крови однорогов у лекаря прихватил, за побеги, с разрешения Ракушки. На несколько дней мне хватит, а потом... В общем, надо торопиться, найдем настоящую венцессу.
– Да! – подхватила Маша. – Рыкоса сказала, что венцесса с матерью заморожены, знать бы только, где...
– Кроме Рыкосы вам никто не скажет, – покачал головой Мишка. – Придется еще раз увидеться. Она всегда возвращается в Громовую груду, это ее родной замок. Возьмите Белянку. Хоть и своенравная волчица, а самая быстрая и сильная из всех.
– Но путь туда займет, пожалуй, неделю, – девочка с тревогой взглянула на Никиту. – Хватит ли снадобья?
– Это на санях, по дороге неделю, да и то меньше, – рассмеялся Мишка. – А снежные волки тайные тропы знают. День по снегу, день по скалам. Только, Маша, и тебе придется крови однороги хлебнуть, иначе два дня верхом на Белянке ты не выдержишь.
– Я не выдержу, а Белянка? – возмутилась девочка. И тут ей на плечо упало что-то тяжелое, мохнатое и горячее. Маша повернула голову и встретилась с золотистыми глазами волчицы. Та фыркнула – мол, я-то не выдержу?
– Не беспокойся, – сказал Мишка. – Она тебя помнит и не бросит. Снежные волки не просто умные звери, они еще и волшебные. Только рысари об этом забыли. В добрый путь. Пусть у вас все получится. А я пробегусь, посмотрю, как дела у Мохнатко – и в Опушкино, к Снегурочке... То есть к Зимнему, я хотел сказать. Да тетке Марье от тебя спасибо передать.