Внести ясность

Тонин подъехал на двух машинах – завидев их в окно, мы спустились на первый этаж, в кассовый зал. Одновременно с полицией подошли и сотрудники вокзала, но внутрь их не пустили. За окном едва рассвело, я растерянно оглядывался, совершенно не узнавая вчерашнее место моей вероятной гибели. По углам лежали тени, но через огромные окна лился солнечный свет, создавая ощущение чего-то домашнего и святого. Мы остались дожидаться следователя рядом с грузовым лифтом, я ходил из стороны в сторону, разминая затекшую спину и ноги, а Дик подпирал собой стену, глядя в потолок и бормоча по своему обыкновению:

- Можно было успеть на утренний... А что случилось утром? Крамен сидел, Буль... тоже сидел. Студенты? Директриса? Слишком много незвестных...

Тонин вошел в сопровождении двух сержантов, и выражение его лица не предвещало ничего радужного. Он сжимал и разжимал кулаки, и, не дойдя нескольких шагов, ткнул в Дика пальцем.

- Какого черта, господин столичная ищейка?! Я вам что, экскурсовод по системе «все включено»? А полицейский наряд – служба эскорта? Вы понимаете, насколько далеко я могу зайти по инстанциям...

- Я думаю, кольт.

Тонин осекся, моргая.

- Вы же хотели спросить, из чего в нас стреляли вчера? – Дик непринужденно махнул рукой в сторону, где валялись гильзы. – Думаю, у них были кольты.

- Стреляли? – только и сказал Тонин.

Похоже, миляга Стасик либо совершенно оглох в наушниках, либо предпочел ничего не сообщать о стрельбе. Оказывается, между столичными и провинциальным обалдуями нет никакой разницы – полнейшая безответственность во всем.

На объяснения ушло некоторое время, в течение которого следователь выглядел все более обескуражено. Я рассказал о подслушанной беседе в кафе и своем бегстве. Дик выглядел весьма недовольным необходимостью что-то объяснять, гильзы его не интересовали, отпечатки тоже.

- Тонин, нам бы хотелось оказаться в городе и побеседовать кое с кем из свидетелей.

- С кем?

- С вами, - оставив следователя переваривать услышанное, мы вышли из здания и уселись в патрульную машину. Дик закрыл глаза и немедленно уснул, в чем я на всякий случай убедился, погримасничав и помахав рукой у него перед лицом. Невероятная способность урывать куски сна в самое неподходящее время.

Придорожная трава была покрыта налетом инея – зима наступала по всем фронтам. Очевидно, в столице сейчас валом валил снег. Я приоткрыл окошко, жадно глотая морозный воздух – мимо проехала пара такси и несколько частных машин, но в целом дорога пустовала. Рабочий день начался несколько минут назад, если верить часам на приборной доске.

- Это допрос? – первым делом поинтересовался Тонин, когда мы остались втроем в его кабинете.

- Да как хотите, - пожал плечами Дик. – В зависимости от ваших ответов.

- Слушаю, - следователь попытался расслабиться, но вместо этого сжался словно струна, не мигая глядя на свои руки.

Я плюхнулся на диван, размышляя, станет ли Дик прижимать его так же, как начальника заповедника.

- Меня интересует Джим.

- Джим? – Тонин хмыкнул, чуть расслабившись. – Вы понимаете, сколько Джимов живет в Мелахе?

- Не так уж много, полагаю, - парировал Дик. – Джим – отчим Эммы, подружки мисс Ларие.

- А... он уехал.

- Это мне известно. Он успел не только уехать, но и умереть, если вам это интересно. Меня больше интересует его жизнь, круг общения, чем он зарабатывал. Мы тут с вашими убиенными сопляками слегка отклонились от сути – пора бы к ней вернуться. Рассказывайте все, Тонин. Как на духу.

Следователь хотел огрызнуться – я видел это по лицу, но тон, которым Дик произнес последнее предложение, явственно намекал на неприятные последствия подобного поведения. Я весь обратился в слух, чувствуя себя на коне, на шаг впереди Дика - то есть главным.

Идиот.

- Джим... да, я знал его. Убили... ну и мерзость, - он сплюнул прямо на пол. - Мы не то, чтобы дружили – просто встречались раз или два в месяц в «Кабаньем клыке», выпивали. По службе я тоже иногда... у него был характер тот еще. Стервозный. Но когда нужно, Джим становился покладистым и услужливым – таким, наверное, Глэдис его и приняла.

- Глэдис – мать Эммы?

- Да, Глэдис Стоун. Не могу сказать, что она сама – подарок. Сильно выпивает – давно, чуть ли не с рождения дочери. Два мужа не выдержали, ушли – хотя она говорит, что сама их выгнала. Джим продержался три года – приличный срок. Я слышал, он отлично ладил с девочкой...

- От кого слышали?

- Да из разных мест, - замялся Тонин. – Глэдис временами устраивалась на работу, когда трезвела – ее часто просили посидеть с детьми: и здесь в Мелахе, и в окрестностях. Джим, насколько я знаю, в такие вечера никогда не напивался и не уходил из дома. Оставался с Эммой.

- Как это трогательно, - судя по тону Дика, он думал прямо противоположным образом. – Он ходил налево?

Следователь молчал пару минут, прежде чем ответить.

- Бывало. Уже перед разводом, так часто случается. Глэдис закатывала скандалы, вроде как даже посуду била и кидалась на него. Не знаю...

Меня все подмывало спросить, когда возник пастор Захария, но я держался. В дверь протиснулся наш знакомый сержант, которого явно распирало от новостей, но он молчал.

- Итак, прекрасные отношения с дочерью не помогли. Кем он работал?

- Подрабатывал – Джим ведь приехал сюда незадолго до женитьбы, не местный – у нас все хорошие должности давно разобраны. То тут, то там... бывало помогал Булю, одно время набивался в ученики к Павлу, по-моему он перепробовал все.

- В общем, бомжевал, – подвел итог Дикобраз со свойственной ему лаконичностью. – Подобрал себе под стать женушку, втерся в доверие к девочке и зажил припеваючи. Чем же он приглянулся вам, Тонин? Вы – человек долга, упорный служака и в компании с таким типом...

Следователь невесело усмехнулся.

- Вы с этим парнем, - он кивнул на меня, - тоже не смотритесь слишком гармонично.

- Туше, - без тени улыбки ответил Дик. – Подытожим: наш убитый был типичным перекати-поле, которому не особо хотелось по жизни работать, он паразитировал за счет женщин и тем был сыт и рад. Из рассказа немного выбиваются хорошие отношения с Эммой...

- Простите...на счет Эммы...

Дик, казалось, только сейчас заметил сержанта.

- У вас есть, что сообщить? Коротко и по делу, пожалуйста.

- Да... видите ли... не хочу, чтобы вы подумали, будто я с вами спорю... - он мялся и старался не смотреть в стону Тонина. – Когда мы общались с Эммой...

Мда, кажется, Мартин Туриц и патер Захария не сильно грешили против истины. Интересно, кто в городе не общался с Эммой Стоун?

- А вы ее знали? - тут же насел Дик. - Близко?

- Н-нет... - тот стушевался окончательно. – В прошлом году, в летнем лагере. Подрабатывали, помогали вожатым. Просто болтали...ну вы понимаете... ничего такого.

- И что же такого интересного вы услышали?

- Я не знаю, важно ли это...но однажды мы говорили о родителях. Эмма говорила только о матери – ругала, конечно, за выпивку и за бардак в доме...ну как обычно, какие подростки довольны своими предками? Я спросил про отчима...

- И? – я видел, что Дик готов лопнуть от нетерпения.

- Он ничего не ответила про него. Ни единого слова.

- Проклятие, сержант!!! И ради этого...

- Он всегда отзывался о девчушке с нежностью, - вставил свои пять копеек Тонин. – Хотя характером и не вышел: чуть что – вспыхивал как спичка. Вы спросили, что нас связывало... знаете, я его изучал. Как экспонат, словно книгу на чужом языке. Он был... сейчас попробую описать. Я ни разу не ловил его на чем-то противозаконном, но чувствовал, что не закон его держит. Точнее – он про него даже не думает. Понадобилось бы – наверное, украл или убил кого-то.

- Вам приходило разнимать драки с его участием?

- Бывало, пару раз. В баре у Крамена обычно. Но чаще всего Джим вел себя на грани фола, язвил, очень любил сочные пошлости – вставлял направо и налево.

Меня его рассказ не сильно убедил. Я чувствовал, что сержант что-то не договаривает и решил, что не уйду, пока не расколю его. Дик поблагодарил – довольно холодно – следователя за ответы и объявил, что мы отправляемся в колледж. Не туда, где учился Крамен, а во второй – беседовать с бычарой, который дрался с Диком в заповеднике. Я искренне надеялся, что теперь отморозок не осмелится повторить свою выходку.

Уже на выходе, я хлопнул себя по лбу. Довольно гулко.

- Сейчас догоню, - бросил я Дику. – Оставил носовой платок.

Дурацкий предлог, сам знаю. Но с другой стороны, своих вещей у меня все равно не было - ни мобильника, ни кошелька. Забежав обратно в здание, я торопливо кивнул сержанту, понуро изучавшему кроссворд.

- Она ведь что-то сказала на самом деле, да?

- Вы о чем? – тот, кажется, и думать забыл о разговоре.

- Эмма. Об отчиме. Она сказала что-то, ведь так?

- Сказала, никогда не простит, что мать оставила ее с отчимом одну.

Я выбежал, забыв попрощаться. Мысль, которая меня посетила, была настолько отвратительна, что голову хотелось немедленно проветрить от нее. С подобными историями за все время учебы и работы в университете мне приходилось сталкиваться пару раз – и каждый оказывался еще более мерзостным, чем предыдущий.

Я догнал Дика уже на автобусной остановке. Утренние заморозки оказались предвестником похолодания – я с сожалением вспомнил о теплой зимней шапке и плотнее надвинул капюшон. Усиливавшийся ветер гнул молоденькие березы, явно высаженные только летом вдоль трассы, по небу бежали редкие, набухшие облака. Солнце, несмотря на утро, таилось за серой дымкой где-то на горизонте.

Две остановки до колледжа мы проехали молча, вышли из пустого автобуса и, перебежав дорогу на красный свет, оказались внутри. Колледж походил на предыдущий, в котором учились Тори, Оскар и Эмма, как две капли воды – один архитектурный проект, знакомая, унылая цветовая гамма. Вместо директрисы нас встретил директор – он едва помещался в маленькое кресло за широким письменным столом, хотя вовсе не выглядел тучным, говорил громко и медленно, и не скрывал своего недовольства текущим положением.

По описанию Дика он сразу понял, о ком идет речь, и пояснил, что ничуть не удивлен. Спросил, собираемся ли мы выдвигать обвинения в нападении, но Дик успокоил его небрежным жестом, показывая, насколько мелки подобные проблемы на фоне общего дела. Эта некоторая показушность бесила меня, и вместе с тем ее хотелось копировать – хотя бы из желания потешить тщеславие.

С позволения директора мы оккупировали небольшой кабинет по соседству с его собственным – чтобы далеко не ходить. Когда парень вошел, у него случился ступор – очевидно, недавнее приключение еще аукалось ему среди однокашников.

- Садитесь, Питер, - Дик уже успел пролистать личное дело. – Не могу позавидовать вашему положению, но может быть, все закончится более-менее. Зависит от вас.

- Че?

- Ниче! Сел и отвечаешь на вопросы! - рявкнул Дик. – Если мне понравятся твои ответы, выйдешь отсюда на своих двоих. Включай те полторы извилины, что завалялись в твоей башке и поживее.

- А то че? – парень оказался тугодумом.

- А то схлопочешь в хабальник. И сядешь за вооруженное нападение, употребление наркотиков и совращение несовершеннолетних. И да, еще за нахождение на охраняемой территории в неположенное время.

Питер скривился. Очевидно, некоторые обвинения он слышал уже не первый раз.

- И че?

- Как часто вы использовали заповедник для гулянок?

- Да мы не...

- Я спросил как часто!

- Ну, раза два в месяц... может чаще.

- С вами ходил Оскар Крамен? Постоянно или редко?

- У него и так вечно бабы были... - в голосе Питера сквозила зависть. – Иногда ходил, на безрыбье.

- Урсав и Кесьлевский?

- Обычно ходили. Кесьлевский все уши развешивал...

- А Урсав?

- Распускал руки, – осклабился парень. – Урса любил пошалить...

- В тот вечер, накануне их гибели, кто из девушек шел с вами?

- Вы че, это ж когда было?! – начал выкручиваться Питер.

- Я спросил, кто из девушек был.

- Ну... Памела, Мелинда, Дорис....не помню, кто еще...кажется, Флори...и кто-то еще.

- Виктория Ларие?

Он воззрился на нас в изумлении.

-Монашка-целочка? Шутите?! Она ж лесбиянка!

Я подошел и отвесил ему оплеуху.

- Эй, ты че?

- Ниче, - подражая Дику, ответил я. – Чтобы следил за хабальником.

Мой напарник словно не заметил этого эпизода.

- Вы будете сидеть, пока не вспомните, Питер. И если солжете, мы проверим – и вам все равно будет несладко.

- Да не помню я!! И это...мне надо...

- Что именно?

- Ну, эта...отлить надо...выпустите!

- Еще один прекрасный повод напрячь свою память.

Он зарычал, молотя кулаком по подлокотникам.

- Я не помню! Не помню! НЕ помню!!

Мы с Диком переглянулись и пожали плечами.

- Подождите, подождите...ой...мне кажется, там была еще эта ботанка. Ну, у которой мамаша пьет...Эмили...нет, Эмма. Вот, точно. Она с нами почти никогда не ходила, а тогда пошла. Но быстро свалила – струсила, кишка тонка оказалась. Мы еще постебались над ней как следует.

- Все вместе постебались?

- Ну да.. вроде вместе. Кесьлевский начал, он у нас...вот только не помню, где был Урсав. Не помню...

- Можете идти, Питер.

Дик вытащил из кармана пальто кучу смятых листов, кое-как разгладил – мы шли медленно, удаляясь от колледжа.

- Итак,все свидетели сходятся на том, что Виктории Ларие там не было. Значит, у ее папаши не было повода, согласно твоей версии Проф, врываться в заповедник и всех крушить, - на этом месте я вымученно улыбнулся, признавая, что его взяла. - Остались Урсав и Кесьлевский – совершенно нами позабытые. Этот громила напомнил мне, что с ними пока не все так гладко. Урсав – из богатеньких, его отец совладелец одной из вышек, здесь бывает только наездами. В семье есть двое младших детей, еще в школу не ходят. Однако после трагедии, даже когда с допросами еще не было кончено, папаша сплавил всю семью в курортные места. Вроде как на реабилитацию. Сам здесь не появляется, дом стоит надежно закрытым. Я вчера заглянул туда по пути на станцию – судя по всему, даже прислугу распустили. Печально, но я не слишком люблю допрашивать богачей – они всегда следят за каждым словом и в итоге попадаются на банальностях.

- Вряд ли отец Урсава мог...

- Да, я тоже не думаю, что он имел интерес убивать еще двух мальчишек с разницей в три месяца, чтобы скрыть убийство собственного сына, - Дик скривился, очевидно, вспомнив версии Памелы Гринвуд. - Как-то... Крамен в это совершенно не вписывается, ему даже шантажировать некого – вся семейка свалила.

- А что с семьей Кесьлевского? Он вроде начал рано подрабатывать...

- А что еще остается мальчишке из детдома? – пожал плечами Дик. – Он так и не был усыновлен, хотя пару раз жил под опекой некоторое время. Сам подготовился и поступил в колледж, очевидно – вполне представлял свою карьеру уже тогда. В «Утро Мелахи» он подрабатывал почти три года – солидный срок для такого юнца. Судя по всему, другой семьи кроме газетчиков и Урсава у него не было. Значит, туда нам и дорога.

Мы прошли некоторое время молча, но Дик скоро начал бормотать сам с собой.

- Не пойду – значит, не пойду. Он пойдет, не маленький. Посижу внизу, если что – сбегает еще раз, и еще... ну да, похоже на бред, но лучше так....

Я тактично покашлял и переспросил:

- Дик, все в порядке?

- Нет! Нет, нет и еще раз нет.

- Ясно.

Мы пришли в самый центр, оказалось, что здание редакции едва ли не примыкает к нашему отелю. Первый этаж был полностью застеклен, но солнце светило так ярко, что происходящее внутри было совершенно скрыто. Дик подошел к стеклу вплотную, прижался лицом, заслонившись от солнца руками и простоял так минуты три, вглядываясь. Потом мы дошли до круглой вертушки входа и оказались в прохладном, очень просторном холле, оформленном в стиле минимализма. Несколько мягких пуфов, низкие журнальные столики со свежим выпуском газеты. В глубине за стойкой сидели три девушки, а в дальнем углу расположился мини-бар. Дик, не демонстрируя никакого желания отправляться на поиски коллег Кесьлевского, уселся за столик и заказал виски.

Виски.

Дик.

Я таращился на него, ничего не понимая.

- Пойдешь туда, найдешь главного редактора – его зовут Митрий Стефанович. Ударение на О, не перепутай. Задашь ему следующие вопросы...

- Дик, ты что, спятил??

Он словно не слышал меня.

- Сначала общие – сколько лет он знает Кесьлевского, как тесно общались, где тот жил и как, и все такое. Потом – рабочие – какие статьи поручались Кесьлевскому, был ли Стефанович доволен его работой. Не пытался ли тот использовать служебное положение для чего-либо неправильного.

- Дик, я в жизни не смогу...

- Потом – личное. Знал ли друзей Кесьлевского, в частности Урсава, рассказывал ли тот о своих делишках вне работы, каким он был – душкой, замкнутым и т.д. Потом аккуратно выяснишь, не проходил ли по каким-то статьям отец Урсава, отец Крамена, Буль.... Ну и Ларие-Турицы заодно. А теперь самое...

-Дик, внесем ясность. Я не пойду один.

Чтобы донести до него эту мысль, мне пришлось встать, развернуться и сделать несколько шагов к выходу. На этом месте он, кажется, сообразил, что я говорю серьезно.

- Проф...

- Дик, я понятия не имею, почему ты не хочешь сам все это проделать, но заставлять меня...

- Я не общаюсь с журналистами.

- В смысле?

- Безо всякого смысла. Не общаюсь. Это правило номер один-точка-один-точка-один.

- Но ведь они повсюду!!

- Именно в этом...

- Дик, нельзя же бегать от людей, только потому, что у них такая работа, - кажется, я впервые собрался с духом прочесть напарнику лекцию. – Их тоже можно обмануть, они не всевидящи. Но посылать меня, который даже не самоучка, не стажер, не...

- Это неважно, - он положил мне руку на плечо и сжал. – Неважно, кто ты. Важно, что ты сумеешь добыть. Иди, Проф – я буду ждать в баре до твоего возвращения. До утра, если понадобится.

- А если вернутся эти... ну эти...

- Не вернутся, - Дик отвернулся. – Они уже никуда и никогда не вернутся, поверь мне.

Последняя фраза вызвала у меня дрожь, я на полусогнутых ногах добрался до стойки информации и только тут окончательно понял, во что влип.

Девушки все три были как на подбор; судя по всему, победительницы конкурса «Краса Мелахи», который спонсировался из местного бюджета и широко освещался газетой. Меня встретили сразу три белоснежные - немного однообразные, надо признать – улыбки, два весьма выдающихся декольте и один вырез на грани приличия. Я в свою очередь осклабился – оказывается, вот что такое «вымученная улыбка» - и улегся на стойку информации. Не столько для лучшего обзора прелестей, сколько потому, что дрожь в ногах все не желала проходить. И у меня совершенно вылетело из головы имя нужного человека.

- Добрый день, чем могу помочь? – встретил меня мелодичный, но нестройный хор.

- Добрый день, - чтобы выиграть время, я принялся пролистывать свежий номер газеты, в изобилии разложенный на стойке.- Уверен, именно вы и можете мне помочь.

Девушки озадаченно моргнули, соображая, к кому именно я обращаюсь. Я пролистнул газету, лишь на долю секунды задержавшись на последней странице, потом – на второй.

- Так чем...

- Мне очень нужно встретиться с господином Стефановичем, - я старательно сделал ударение на букве О. – Надеюсь, его можно застать сегодня?

Кажется, мне удалось их ошарашить. Вполне возможно, к главному редактору допускались только политические шишки и воротилы бизнеса, или он вел прием по записи на месяц вперед или просто никого не принимал. Хотя считалось, что в маленьких городках все как-то немного ближе друг к другу, чем в метрополии.

- Вы по делу? – резко и как-то невпопад спросила одна из девушек, та, что была с вырезом и фиолетовыми линзами.

- Конечно, по делу, - я уставился на нее, всем видом демонстрируя нетерпение. – Конечно, ma cherie. По очень важному делу.

- Как вас представить? – вклинилась вторая.

- Может быть, хотите воды? – очнулась третья.

Больше всего я хотел уйти прочь, но не мог.

- Как вас представить? – раздраженно повторила первая девушка.

- Моя фамилия Эмрон.

Она отвернулась и набрала номер. Пытаясь настроиться на беседу, я все никак не мог отделаться от мысли, что делаю чужую работу. Не свою – чужую. Может быть, Дика. Может быть, Тонина. Я не следователь, не сыщик, не Шерлок Холмс. Я...

Вчера все казалось иначе, когда я разыскивал дом Эммы. Ощущение всезнайства пропало, словно и не бывало.

- Митрий примет вас, третий этаж, от лифта направо. Кабинет тридцать пять-б.

Я, поблагодарив кивком головы, повернулся и словно робот на автомате прошествовал к лифту. Уже нажав кнопку, я понял, что девушка назвала главного редактора самой главной в округе газеты по имени.

Любовница? Повсеместное панибратство? Крестница, племянница, другая четвероюродная родственница?

Издав коротенький писк, лифт остановился на третьем этаже, и я вывалился в пустой холл. Колени дрожали. Я понятия не имел, что говорить и как. Легко изображать крутого, если просто развлекаешься – когда речь идет о деле, это становится проблематичным.

Кабинет главного редактора мне указал пробегавший мимо курьер. Постучав, я расслышал что-то похожее на «Входите», протиснулся в дверь и обалдел: комната тридцать пять-б вовсе не была отдельным кабинетом. Комната тридцать пять-б была, собственно, огромным рабочим пространством.

В два длинных ряда стояли офисные столы с компьютерами, а в широченные, до потолка окна лился яркий, все еще по-летнему теплый свет. Вдоль стен высились стеллажи, заставленные словарями, справочниками, папками и связками старых выпусков газеты. Каждый стол отделяла от другого тонкая перегородка из матового стекла, кроме этого на каждого журналиста приходилось немногим более пары квадратных метров, включая стул и стол с компьютером. В комнате стоял постоянный гул чьих-то звонков, разговоров – я насчитал как минимум два десятка сотрудников, а ведь редакция занимала все этажи. В центральном проходе, то и дело задевая чужие вещи, прохаживался высокий, широкоплечий мужчина, настоящий босс во всех смыслах. Иногда он задерживался, всматриваясь во что-то на экране через плечо замершего сотрудника, потом говорил пару слов и шел дальше. На меня никто не обращал внимания, хотя – я горько усмехнулся про себя – сенсация сама шла к ним в руки. Овца на заклание, что-то вроде.

- Господин Стефанович! – я протиснулся между крайним столом и огромным фикусом, оккупировавшим угол комнаты, и ступил в центральный проход, оказавшись прямо у главреда за спиной.

- Прием статей по конкурсу уже закончился, отметьтесь у секретарши и можете...

- Мне нужно поговорить с вами.

- Говорю же, закончился, - широченная спина удалялась все дальше по проходу. – Можете отметиться...

- О Леме Кесьлевском.

Здесь я узнал, что в редакции может быть тихо. Если точнее, в редакции может стоять гробовая тишина – простите за литературный штамп, издержки профессии. Медленно, гора мяса и мышц повернулась ко мне, смерила очень цепким взглядом, от которого все мои страхи вернулись в утроенном размере, и продолжила удаляться.

- Есть свои законы.

- Какие законы?

- Либо хорошо, либо ничего. Я выбираю ничего.

- Вы его так ненавидели? – вырвалось у меня.

- Я сказал – ничего.

Тишина давила, я чувствовал себя под прицелом полусотен глаз; вернулось знакомое ощущение лекционного зала, когда тебя слушает несколько десятков человек, ловит каждое слово, старается успеть все записать. Мне вспомнился наш директор по связям с общественностью – синекурная должность, так как все вопросы за него решала секретарша - Марк Вольс. Марк не отличался статью, но его бас разносился по коридорам, словно шаровая молния, и оглушал почти так же. Он любил входить в лекционный зал задолго до начала перерыва, прохаживаться у стены, делать вид, словно помечает что-то в толстом потрепанном молескине. Я несколько раз пытался жаловаться начальству – без толку. Марк считался авторитетом в своей области и только благодаря ему наплыв студентов в наш университет не ослабевал. Версия выглядела натянутой, но что поделать.

- Вы не хотите говорить о нем, потому что он мертв, или потому что не хотите говорить со мной? Вы думаете, если делать вид, что это было не с вами, прошлое изменится? Я – ваш шанс оживить Лема, пусть только в беседе, понимаете? Вы – журналист, вы знаете власть слова, - я, как писатель, пусть и начинающий, тоже ее знал. – Возможно, еще очень долго вам не представится шанса по-настоящему почувствовать его рядом. Вы думаете, воспоминания это пытка – но они могут быть и радостью новой встречи.

Здесь он остановился окончательно.

- За мной.

Я сумел догнать его только перед дверью, замаскированной под книжный шкаф, в самом конце прохода. Оказалось, в тридцать пять-б все-таки имелся кабинет.

Понятия не имею, каков из Митрия Стефановича получился семьянин, потому что на самом деле его семьей была эта самая редакция. В кабинете, вместо массивного рабочего стола и аккуратных полок, царил привычный хаос спальни, совмещенной с гостиной: небольшой, плохо застеленный диван у окна, пара кресел, забросанных книгами вперемешку с подушками, на журнальном столике – пятна от кофе и переполненная пепельница. На люстре болталось новогоднее украшение.

- Я не жалую полицейских ищеек, - начал главред, даже не предложив мне сесть. – Меня можно вызвать в участок, если это допрос. Если нет – проваливай. И не ищи стул, ты здесь не задержишься.

Вот как, однако.

- Я не из полиции, у меня нет удостоверения и жетона. В общем, ничего такого. Но я пришел поговорить о Леме, потому что это важно для других людей.

- У Лема никого не было, кроме этой редакции. Это был его дом.

- У него были друзья.

- Этот богатенький пижон...- Митрий Стефанович демонстративно сплюнул. – Его папаша слинял, стоило полиции начать допросы. Поджал хвост.

- Вы никогда не думали выяснить, кто же все-таки убил Лема и его друга?

- Не думал ли я? Не думал ли я??

Стефанович развернулся, вытащил откуда-то из-под стола огромную пачку старых выпусков «Утра Мелахи» и гулко шлепнул на стол перед собой.

- Вот, все что я думал!! Я писал обо всем – о каждой зацепке, о каждом следе. Ничего! Ничего вы не можете, вислоухие дворняги! Только кудахтаете – успехи, планы... Даже в хваленой столице этот индюк Саблин бессилен что-то сделать!

- И поэтому вы начали расследовать сами? – впервые я сталкивался с таким критичным отношением к восходящей звезде столичной прокуратуры.

Он промолчал.

- И куда вас это привело?

- Не ваше дело!

Замечательный получался разговор, не находите? Кажется, на тот момент я не выполнил ни одного пункта из перечня Дика.

- Послушайте, господин Стефанович, я не призываю вас явиться к Тонину и все рассказать. Но очень важно понять, что же тогда произошло в заповеднике. Или вы хотите, чтобы Лема ставили в один ряд с похотливым Оскаром Краменом? – у меня блеснула догадка. – Лем ведь не из-за перепихона туда ходил, верно?

Он молчал.

- Да это вы ему велели туда ходить! – завопил я.

- Молчать!! – он долбанул кулаком по столу, жилы на шее вздулись и побагровели. – Молчать! Он сам вызвался, чертов сопляк! Я говорил ему, что это пустая трата времени, что он ничего не разнюхает – но он верил, что журналист обязан использовать каждую возможность. Каждую, черт бы его побрал! Наркотики – значит наркотики, проституция – еще того лучше! Иногда эти сплетни выводили куда-то, но чаще – пустой звук! Он мог бы написать разгромную статью о папаше Урсава, но отказывался. Друг и все тут! Хорош друг....

Он утомился и замолчал.

- То есть ничего такого, чтобы...

- Пустышка.

Мне было жаль этого огромного и весьма властного человека, который, очевидно, любил Лема Кесьлевского, пестовал его, был отцом, шефом и нянькой в одном лице.

- У Лема были девушки?

- Ничего серьезного, - буркнул Стефанович. – Он еще не вырос из романтичных бредней. И я сказал, чтобы ты шел вон!

- Сейчас иду, - уверил я его. – Не кричите только, кажется, у вас и так гипертоническая болезнь.

Иметь мать-фельдшера в пригородной клинике не так уж плохо.

- Проваливай, не твое дело.

- Как вы думаете, патер Захария просто патер или шныряет тут не просто так?

Он опешил, потом расхохотался. У него снова покраснело лицо.

- Захария - прирожденный мессия, так ему кажется. Ищет тут паству и местечко для прекрасной белой церкви имени себя. А теперь вали, вали. Прочь!

Я кубарем выкатился из кабинета и бежал до самого лифта, не оглядываясь.

Внизу Дик встретил меня почти радостно, спрыгнув со стула и буквально потащив на выход.

- Кто-то должен был предупредить руководство шайки, чтобы за нами послали тех громил. И кто-то сделал это совсем недавно, от силы вчера утром. Мы сильно наступили кому-то на хвост, Проф, - он прищелкнул пальцами. - Ты знаешь, я только сейчас сообразил – нам давно пора побеседовать с госпожой Глэдис Стоун.

dy:zLU