012

Густой, едкий дым стелился по полу столовой лаборатории, смешиваясь с запахом гари и чего-то химически-сладкого. Одиннадцать стояла неподвижно, лишь её палец нервно почесал переносицу. Для Двенадцати это был сигнал, отработанный до автоматизма. Сердце девушки колотилось как бешеное, адреналин горел в жилах, но внешне она собрала все свое актерское мастерство.

— Папа! — её голос, нарочито дрожащий, сорвался с губ, пока она выставляла руки вперед, ладонями к потолку. — Я не контролирую свою силу! — Искренность в этих словах была лишь отчасти. – контроль она теряла с каждой секундой нарастающей паники, но цель была ясна: отвлечь, посеять хаос.

И она отпустила поводья. Из её ладоней, из кончиков пальцев, вырвались языки пламени – не просто огонь, а сгустки оранжевого жара, похожие на разъяренных змей. Она развела руки в стороны, и огненные потоки ударили по столам, стульям, занавескам. Дерево вспыхивало мгновенно, пластик плавился и чадил. Тревожная сирена, дребезжавшая где-то с потолка, слилась с её собственным звоном в ушах. К ним уже бежали люди в белых халатах и форме охраны, с огнетушителями, напоминавшими орудия апокалипсиса.

Но прежде чем они успели поднять раструбы, Одиннадцать резко сжала кулаки в воздухе. Последовала серия глухих хлопков, похожих на лопнувшие надувные шары, только громче, жестче. Огнетушители взорвались, обдав всё вокруг пеной, пылью огнетушащего вещества и осколками металла. Крики боли смешались с воем сирены. Одиннадцать резко провела рукой по носу, смазывая струйку алой крови. Двенадцатая сделала то же самое, чувствуя липкую теплоту под пальцами. Времени не было. Они рванули к выходу из столовой, спотыкаясь о перевернутую мебель, уворачиваясь от падающих горящих обломков.

Выскочив в коридор, они едва не врезались в очередную группу. Двое охранников, их лица искажены гримасой страха и решимости, уже поднимали автоматические винтовки. Прицелы смотрели прямо на них. Одиннадцать остановилась как вкопанная. Её взгляд, обычно такой невинный и растерянный, стал тяжелым, темным. Она медленно, с угрозой подняла голову, глядя на солдат исподлобья. Затем – резкое, почти неестественное движение шеи в сторону. Раздался металлический хруст и скрежет. Винтовка одного из охранников сложилась пополам, как картонная, вырвав у мужчины стон ужаса.

Двенадцатая не ждала. Её руки уже вращались перед грудью, собирая сгустки пламени, вытягивая жар из самой глубины своего существа. Она чувствовала, как энергия пульсирует под кожей, горячая и неистовая. В её ладонях сформировались два шара ослепительного огня, пляшущие и ненасытные. С коротким выкриком, больше похожим на рык, она швырнула их вперед. Огненные комья ударили охранников в грудь. Не было времени на крики – лишь короткий всполых света и запах паленой ткани, плоти. Два обугленных силуэта рухнули на пол.

Двенадцатая почувствовала резкую слабость, как будто кто-то выдернул пробку. Она глянула на свои руки. Вены на запястьях, а затем и выше, по предплечьям, стали резко выделяться, но не синевой, а густой, мертвенной чернотой. Они ползли вверх, к локтям, угрожая добраться до лица. Знак истощения. Знак цены силы. Одиннадцать схватила её за руку, её пальцы были холодны как лед, несмотря на окружающий жар.

— Бежим! — прошептала Одиннадцать, её голос хриплый от напряжения и крови.

Они помчались по бесконечному коридору, мигающие аварийные огни бросали на стены их искаженные тени. Черные прожилки на шее Двенадцатой пульсировали, наполняясь жгучей болью. Но сдаваться было нельзя. Впереди показался выход – тяжелые стальные двери, ведущие на свободу. Или к новой ловушке.

Их надежда рухнула вместе с оглушительным лязгом металла. Из потолка перед самым выходом начала опускаться массивная решетка, зубья её были остры как бритвы. Она преграждала путь к спасению. Одиннадцать оттолкнула Двенадцатую в сторону и шагнула вперед. Она выставила руки ладонями к надвигающейся махине. Сначала тишина. Потом – низкий гул, исходящий не от сирены, а от неё самой. Он нарастал, заполняя пространство, заставляя вибрировать пол под ногами. Одиннадцать закричала. Не от боли, а от нечеловеческого усилия. Её глаза, широко открытые, налились непроницаемой, бездонной чернотой, как два куска обсидиана. Кровь ручьем хлынула у неё из носа, заливая подбородок и халат.

Решетка, уже почти коснувшаяся пола, зависла. Металл скрежетал, протестуя против невидимой силы, его удерживающей. На мгновение показалось, что Одиннадцать не выдержит. Но она сжала зубы, и крик перешел в протяжный, ледяной стон. Решетка дрогнула и приподнялась на сантиметр. Этого хватило.

— Сейчас! — прохрипела Двенадцатая, хватая сестру за плечо.

Они бросились вперед, падая на колени и буквально скользя по линолеуму под приподнятую решетку. Холодный ночной воздух ударил им в лица, смешавшись с запахом гари и крови. Они не останавливались, бежали через заасфальтированную площадку, к спасительной темноте леса, окаймлявшего зловещее здание лаборатории. Ноги подкашивались, легкие горели. Лишь добежав до первых деревьев, они рухнули за толстый ствол старого дуба, сливаясь с тенями.

Они прижались спинами к шершавой коре, пытаясь заглушить кашель, подавить стук сердца, готового вырваться из груди. Даже дышали украдкой, мелкими, поверхностными вдохами, боясь выдать себя малейшим звуком. Двенадцатая прислушалась. Вдалеке ещё выла сирена, но здесь, в лесу, царила напряженная тишина. И тут – луч фонаря, скользнувший между деревьев. Потом ещё один. Шаги, тяжелые, неторопливые. Охранники.

— Их здесь нет. — Прозвучал мужской голос, усталый и раздраженный. – Смылись черти. По лесу не напасешься людей.

— Продолжим поиски завтра утром, — отозвался второй. — С первым светом. Сейчас темнота им союзник.

Прожекторы фонарей ещё немного побродили по опушке, выхватывая из мрака корявые ветви и кусты, но не нашли ничего подозрительного. Затем шаги затихли, удаляясь в сторону здания. Железные двери с глухим стуком захлопнулись.

Прошло несколько минут, тянувшихся как вечность. Только когда последние отголоски погони окончательно растворились в ночи, Двенадцатая позволила себе выдохнуть. Дрожь, которую она сдерживала всем телом, прокатилась волной. Она повернулась к Одиннадцать, сидевшей с закрытыми глазами, её лицо было мертвенно-бледным, под глазами – темные круги, а из носа всё ещё сочилась алая струйка. Двенадцатая осторожно, как хрустальную вазу, обняла сестру, прижав её голову к своему плечу. Одиннадцать слабо ответила на объятие.

— Мы смогли, — прошептала Двенадцатая, гладя Одиннадцать по макушке. Голос её сорвался. — Плохие люди... ушли. Пока.

Одиннадцать открыла глаза. Их обычный карий цвет вернулся, но в глубине всё ещё плавала тень от пережитого ужаса и невероятного напряжения.

— Сестра... — Её голос был тихим, надтреснутым. — Мне плохо. Голова... Всё тело болит.

— Я знаю... — Двенадцатая прижала её крепче. Её собственные руки дрожали, черные прожилки на шее медленно отступали, оставляя после себя ноющую слабость в мышцах. — Мне тоже. Но здесь оставаться нельзя. Надо отойти подальше. Глубже в лес. Тут не безопасно.

Одиннадцать кивнула, с трудом поднимаясь. Она пошатнулась, и Двенадцатая подхватила её. Они двинулись вглубь чащи, пробираясь сквозь колючие кусты и валежник. Холод ночного леса пробирал до костей их тонкие больничные халаты. Через какое-то время Одиннадцать остановилась, опершись о дерево.

— Хочу кушать, — простонала она, и в её голосе слышалось что-то детское, беззащитное.

Двенадцатая порылась в глубоком кармане своего халата. Её пальцы нащупали гладкую, прохладную поверхность.

— На, возьми, — она протянула Одиннадцать спелое, темно-красное яблоко, приплюснутое с одного бока — трофей с кухни лаборатории, добытый накануне побега.

Одиннадцать взяла яблоко, но не сразу откусила. Она посмотрела на сестру большими, вопрошающими глазами.

— А тебе? — спросила она тихо.

— У меня тоже есть, — Двенадцатая улыбнулась, стараясь придать уверенности голосу. Она вытащила из другого кармана яблоко поменьше, зеленое, кисловатое. Чтобы доказать, откусила от него большой кусок. Кислота ударила в язык, но она сделала вид, что это вкусно. — Ешь. Станет легче. Хотя бы немного.

Убедившись, Одиннадцать осторожно откусила от своего яблока. Сок брызнул, сладкий и живительный. Они шли, шаг за шагом, погружаясь во мрак леса, и ели. Каждый кусочек был глотком жизни, крохотным островком нормальности в этом кошмаре. Яблоки не могли утолить голод полностью, но отогнали на мгновение ледяную слабость и напомнили, что они ещё живы. Сон валил с ног, веки слипались, но останавливаться было смерти подобно. Они шли, опираясь друг на друга, слушая каждый шорох ночного леса.

Через час, казавшийся вечностью, они вышли на небольшую поляну. В её глубине, почти сливаясь с тенями, стояла покосившаяся хижина. Стены из палок, крыша, поросшая мхом, дверь с висевшей простыней у входа. Убежище, дарованное лесом. Без слов, понимая друг друга с полувзгляда, они вползли внутрь. Пол был земляной, холодный и пыльный. Они свалились на одеяла, которые были там, сплетясь в один дрожащий от усталости и холода комок, и мгновенно провалились в беспамятный, тяжелый сон.

***

Утро пришло тихо, прокрадываясь сквозь щели в стенах хижины. Тонкие золотистые лучи пробивались сквозь пыль, висевшую в воздухе, и одна из них, упрямая и точная, упала прямо на веко Двенадцатой. Она моргнула, завороженно глядя на пляшущие в луче пылинки, а потом резко села. Холодный липкий ужас сжал ей горло. Рядом, на мешковине, было пусто. Одиннадцать исчезла.

— Одиннадцать? — прошептала Двенадцатая, её голос сорвался в шепот. Она вскочила, ноги подкосились от остаточной слабости и паники. — Одиннадцать! Где ты?!

Тишина. Только пение какой-то ранней птицы за стенами. Мысли неслись вихрем, одна страшнее другой. Её схватили? Ночью? Почему она не проснулась? Почему не взяли и её? Или... или Одиннадцать ушла сама? Но зачем? Её охватила ледяная дрожь. Она выскочила из хижины, ослепленная утренним солнцем, озираясь по сторонам диким, испуганным взглядом.

— Одиннадцать! — крикнула она громче, уже не боясь.

— Здесь. — прозвучал знакомый голос слева.

Двенадцатая обернулась. Из-за деревьев, осторожно оглядываясь, вышла Одиннадцать. В её руках она несла несколько картонных коробок, смятых и потрепанных. Двенадцатая бросилась к ней, почти сбив с ног, обвила руками.

— Где ты была? Я так волновалась! Думала... думала самое страшное! — она задыхалась, сжимая сестру так крепко, что та слегка охнула.

— Я... я ходила за едой, — объяснила Одиннадцать, высвобождаясь из объятий. Её лицо было серьезным, но в глазах читалось облегчение, что Двенадцатая в порядке. — Вот. — Она протянула две картонные коробки. В одной – несколько яблок, не таких красивых, как вчерашние, но целых. В другой – коробка ванильных вафель в индивидуальных упаковках, слегка помятая, но не вскрытая. Видимо, чей-то забытый паек или оброненный груз.

Двенадцатая взяла коробку с яблоками, всё ещё не веря, что сестра здесь, цела. Они сели прямо на землю, под раскидистым буком, и молча принялись есть. Яблоки были жестковатые, но сладкие. Каждый укус придавал сил.

— Тебя... тебя не заметили? — спросила Двенадцатая наконец, вытирая сок с подбородка.

Одиннадцать покачала головой, прожевывая.

— Заметили. Но я... я убежала. Быстро. — Она сделала резкий жест рукой, имитируя бег. — Он не успел.

Они доели яблоки в тишине, прислушиваясь к лесу. Затем очередь дошла до вафель. Двенадцатая вскрыла одну упаковку. Вафля была холодной, твердой, липкой от засахарившейся начинки.

— Они же холодные, — пробормотала она, морща нос. Идея есть эту сладкую массу холодной казалась непривлекательной. Она огляделась. Вокруг валялось много сухих веток после недавнего ветра. — Подожди.

Она собрала всё более-менее подходящие ветки, которые смогла найти рядом, и сложила их в небольшую аккуратную кучку на голой земле. Потом села напротив, скрестив ноги. Закрыла глаза, стараясь сосредоточиться. Голова ещё гудела от вчерашнего перенапряжения, но потребность в тепле, в маленьком комфорте была сильнее. Она протянула руки над ветками, ладонями вниз. Сначала ничего. Потом – легкое покалывание в кончиках пальцев. Тепло, нарастающее изнутри. Она сконцентрировалась, представляя себе маленькое, послушное пламя. Не разрушительный пожар, а крошечный, дружелюбный огонек.

Искра. Маленькая, почти незаметная. Потом ещё одна. И вдруг – мягкое, оранжево-желтое пламя лизнуло сухую кору ветки, зашипело и охватило всю кучку. Огонь затанцевал, разгоняя утренний холодок. Черные прожилки на шее Двенадцатой едва обозначились, тонкими паутинками, но не выступили явно. Она контролировала силу, дозировала её.

— Вот так лучше, — улыбнулась она Одиннадцать. Они аккуратно поднесли вафли к краю пламени, поворачивая их, чтобы слегка прогреть, растопить начинку. Сладковатый запах ванили смешался с дымком костра. Этот маленький огонек, этот кусочек тепла посреди леса казался чудом. Они ели теплые вафли, и на мгновение мир перестал быть таким враждебным.

***

День прошел в бесконечном движении. Они шли, ориентируясь по солнцу, стараясь держаться подальше от дорог и открытых пространств. Черные вены на шее Двенадцатой исчезли полностью, как и чернота в глазах Одиннадцать. Телепатическая связь между ними, обычно тонкая ниточка, тоже окрепла – теперь им редко нужно было говорить, чтобы понять друг друга. Чувство тревоги не отпускало, но физически они чувствовали себя сильнее, чем вчера.

Вечер опускался на лес, окрашивая небо в багрянец и фиолет. Голод, временно усмиренный яблоками и вафлями, снова заявил о себе нытьем в желудке. Они уже готовы были остановиться на ночлег под каким-нибудь густым ельником, когда Одиннадцать внезапно замерла, устремив взгляд вперед, сквозь деревья.

— Что? — прошептала Двенадцатая, насторожившись.

Одиннадцать молча указала. Между стволами виднелось здание. Небольшое, одноэтажное, с яркой, но потускневшей от времени вывеской. На ней было нарисовано что-то круглое и желтое, и написано кривыми буквами: "Benny's Burgers". Окна были темными, но над дверью горела тусклая неоновая вывеска "Открыто".

Еда. Названия были им незнакомы, но запах... запах доносился даже сюда, сквозь деревья. Жареного теста, томатов, сыра. Слюнки потекли. Они переглянулись. Опасность была очевидна. Люди. Свет. Возможность быть замеченными. Но голод заглушал осторожность. Они бежали уже больше суток.

Обойдя здание, они нашли черный ход – неприметную металлическую дверь, приоткрытую, видимо, для проветривания. За ней виднелось помещение, залитое резким светом люминесцентных ламп. Кухня. Стоял гул холодильника. И запах! Ещё сильнее, ещё соблазнительнее.

Они проскользнули внутрь, прижимаясь к стене. Кухня была пуста. И тут Двенадцатая увидела их. На металлическом столе у стены стояли две тарелки. На них лежали... странные желтые штуки в виде полосок, покрытые красным веществом. Они не знали что это такое, но пах он вкусно. Самая желанная вещь на свете в эту минуту.

Они кинулись к столу. Двенадцатая схватила одну жёлтую полоску — он был теплым, почти горячим! — и поднесла к носу. Пахло божественно. Она осторожно отломила маленький кусочек с краю и сунула в рот. Тепло, солёность, незнакомые, но потрясающе вкусные оттенки. Она кивнула Одиннадцать, глаза её сияли. Сестра тут же схватила свою тарелку.

Они ели жадно, стоя у стола, не обращая внимания ни на что. Каждый кусочек был блаженством. И в этот момент их блаженное забытье разрушил резкий окрик.

— Эй! Эй! Что вы тут делаете?!

Дверь из зала распахнулась, и в проеме возник мужчина. Крупный, в засаленной белой футболке, поверх которой болтался фартук с пятнами. Его лицо, обрюзгшее и усталое, выражало сначала недоумение, потом гнев. Он быстро зашагал к ним по кухне.

Девочки вздрогнули, как загнанные зверьки. Тарелки выпали у них из рук, упав на пол с грохотом. Они метнулись к черному ходу, но мужчина был ближе. Он перекрыл путь.

— Спокойно, спокойно, — его голос внезапно сменил гнев на какую-то вымученную терпимость, но глаза оставались настороженными. — Кто вы такие? Откуда? — Он оглядел их рваные, грязные халаты, босые ноги, испуганные лица. — Ладно, давайте так. Я вам дам еды. Нормально дам. А вы... расскажете, как сюда попали. Договорились?

Он сделал шаг к ним. Они отступили, прижавшись к раковине. Звук щелчка – это он повернул ключ в замке черного хода. Они были в ловушке. В зале послышался звук запираемой входной двери – видимо, заведение закрывалось. Они остались одни с этим незнакомцем. Он пододвинул два табурета.

— Садитесь. Ешьте, — он указал на упавшие, но чудом не разбившиеся тарелки. Пицца лежала на полу. Двенадцатая колебалась, но голод взял верх. Она подняла свою тарелку, Одиннадцать последовала её примеру. Они снова начали есть, но теперь медленнее, настороженно, не спуская глаз с мужчины. Он сел напротив, на ящик с овощами, и уставился на них.

— Ладно, давайте начнем с простого. Как вас зовут? — спросил он, складывая мясистые руки на животе.

Девочки молчали, уставившись в тарелки. Двенадцатая пододвинула к себе другую тарелку, стоявшую на столе. На ней лежали странные полукруглые предметы, обжаренные до золотистой корочки и пахнущие чесноком. Она осторожно взяла одну и откусила.

— Откуда вы? — настаивал мужчина. — Из города? Заблудились в лесу?

Двенадцатая жевала эту божественную еду, вкус был необычным, но приятным.

— Вы потерялись? — он наклонился вперед. — Где ваши родители? Мама? Папа? Кто за вами должен присматривать?

Двенадцатая замерла с полным ртом. Папа. Она медленно подняла глаза и встретилась взглядом с Одиннадцать. В глазах сестры читалось то же самое: опасность. Но они продолжали есть. Пища была здесь и сейчас. Неизвестно, когда удастся поесть в следующий раз.

Мужчина вздохнул, его терпение лопнуло. Он резко встал и вырвал тарелки у них из рук.

— Ну всё! Хватит! — рявкнул он. — Вы что, глухие? Я спрашиваю!

Двенадцатая и Одиннадцать синхронно подняли на него глаза. В их взглядах не было страха теперь. Была холодная, хищная настороженность, как у диких кошек, загнанных в угол. Он немного отступил под этим двойным взглядом.

— Как вас зовут? — повторил он, но уже тише, с ноткой неуверенности.

Двенадцатая коротко взглянула на Одиннадцать. Почти незаметный кивок. Они одновременно протянули ему свои левые руки, ладонями вверх, чтобы он мог видеть внутреннюю сторону запястий. Там, на бледной коже, были вытатуированы черные цифры. У Одиннадцать – 011. У Двенадцатой – 012.

Мужчина наклонился, прищурился. Он посмотрел на татуировку Одиннадцать.

— Ноль-один-один? — переспросил он, непонимающе. Одиннадцать кивнула, не отводя темного, нечитаемого взгляда. Он перевел взгляд на запястье Двенадцатой. — Ноль-один-два?

Двенадцатая кивнула так же коротко. Он выпрямился, почесал затылок, глядя на них с новой смесью недоумения и... любопытства? Страха?

— Одиннадцать... и Двенадцать? — произнес он медленно, как бы пробуя звучание.

Они одновременно кивнули, их движения были зеркальными. Мужчина молчал несколько секунд. Потом неожиданно протянул им обратно тарелки с едой.

— Ладно, — сказал он, и в его голосе появилась какая-то странная усталая покорность. — Ешьте.

***