Тихий дом

- И кто она такая, эта ваша Лиза Донел?

- Соседка.

Джон сидел прямо напротив своего босса и без капли сомнения смотрел ему в глаза.

- Ты абсолютно уверен, что она не читала письмо?

Фердинанд МакНеш как обычно хмурился. Казалось, с каждым месяцем у него на лбу добавлялось все больше и больше морщин, а старые становились все глубже и глубже. Выглядел он неважно, видно приболел, ну или с женой поссорился. Сейчас сидел в своем заваленном горами папок и бумаг кабинете и крутил в руках фото соседки Вестов.

- Лиза Донел или моя жена? – медленно и спокойно переспросил Джон.

- Обе, - коротко кинул Фердинанд и положил фотографию на стол.

- Уверен абсолютно.

Наступила тишина. Джон с удовольствием молчал. Он любил молчать. Вся его жизнь, личная и публичная, состояла из молчаний. Он молчал на свадьбах, на днях рождения, на похоронах, на праздниках и годовщинах своих, своих родителей и друзей. Иногда миссис Вест шутила о сыне, будто он молчал даже когда на свет появился. Уна во время этих шуток издавала нервные смешки, натягивала широкую, до скрипа зубов фальшивую улыбку и пыталась не закричать. Она-то в этой тишине варилась всю свою замужнюю жизнь. Джона до пены изо рта бесила Уна таким поведением и выражением лица. Бесила так, что он, приобняв жену за талию, оставлял синяки на ее боках. Мамы воспринимают сыновей иначе, чем их жены. Мамы слишком хорошего мнения о своих сыновьях.

- Как она?

Звук порвавшейся струны натянутых нервов прозвенел, отбиваясь от стенок черепной коробки Джона. Он мысленно сделал глубокий вдох. Ради такой темы нарушать чудесную тишину? Вест надеялся, что его босс хотя бы не будет развивать тему.

- Кто? – коротко спросил Джон.

Фердинанд посмотрел на подчиненного округлившимися глазами. Все-таки Джон Вест еще тот козел.

- Твоя жена, Джон!

И с чего Неш такой эмоциональный? Джон Вест поджал губы, представляя, как будет развиваться диалог дальше и четко, выговаривая каждое слово, ответил:

- Уна в полном порядке.

МакНеш широко раскрытыми глазами смотрел на Джона Веста.

- Ты довел ее до истерики, насильно заставил уснуть и для всего этого применил силу. Два дня всего прошло, и ты утверждаешь, что она в полном порядке?!

Джон скрипнул зубами. Он два дня провел с Уной в доме, выйдя при этом один раз в магазин. Пришлось предупреждать Неша по телефону о двухдневном отсутствии, пришлось терпеть заинтересованные взгляды соседей в магазине, пришлось говорить с Уной чаще обычного, пересекаться с ней чаще обычного и дольше обычного смотреть на нее.

- Я сам улажу ситуацию, сложившуюся внутри моей семьи.

МакНеша это заявление взбесило. Разговор начал набирать неприятные обороты.

- Джон, ты забываешь, что твоя семья была создана для твоей работы. Благосостояние Уны важно для нас, она может наделать глупостей, может пошатнуть нашу систему, а этого мы позволить не можем, - весьма эмоционально объяснил Неш.

- Моя семья отвратительно справилась со своей задачей, – чуть больше стального звона в голосе Джона, ситуация слишком накалилась. – Женитьба вызвала еще больше подозрений, следы приходилось заметать очень неаккуратно и на скорую руку, я сам занимался этим.

- Если бы ты вел себя хоть иногда как живой человек, в нашу сторону не было бы стольких подозрений.

Глаза Джона потемнели и сверкнули. МакНеш не просто попытался зайти на опасную территорию, он на нее впрыгнул и начинал понемногу вытанцовывать.

- Мне кажется, этот разговор исчерпал себя и должен быть немедленно закончен, - слишком с намеком выдавил Джон Вест.

И тут случилось невероятное. Фердинанд МакНеш, абсолютно не стесняясь находящихся за стенами кабинета Рика и Вильяма, стукнул кулаком по столу. Невероятным было не само действие, а его характер, эмоция. Если в прошлые разы оно выражало решительность и непоколебимость, то сейчас Джон будто участвовал в семейной ссоре и был той стороной, которой сказали «заткнись».

- Этот разговор будет закончен тогда, когда я решу! – брызжа слюной взвизгнул МакНеш – Ты прекрасный работник, Джон, но ты отвратительный человек! Будь в тебе хоть немного от живого существа, цены бы тебе не было. Все мы тут занимаемся одним делом, но только у тебя написано на лбу, кто ты на самом деле!

Разговор начинал касаться работы и ее тайн. Никто и никогда не должен произносить вслух истинные, недвусмысленные задачи и цели работников. Даже на собеседованиях они завуалированы и неоднозначны.

Разговор начинал касаться эмоционального состояния Джона, его мимики, образа жизни. Неприятная тема. Это обсуждается обычно в первые два месяца работы нового человека в компании. Джон в свое время справился за три недели.

- Я выполняю свою работу отлично, но развивать тему, касающуюся моего внутреннего я мне не интересно, - ледяным тоном сказал Джон.

МакНеш подумал, как же редко моргает этот недочеловек.

- Джон, пойми в насколько тяжелой ситуации мы оказались. Письмо пролежало так долго, еще и у твоей соседки. Если она кому-то рассказала? Если она обсуждала тебя с Уной?

- Уна никогда... - начал Джон, но Фердинанд не дал ему договорить.

- Вест, письма это одна из тех вещей, которые заперты за семью печатями.

- Как и вся наша деятельность, – ехидно заметил мистер Вест.

МакНеш поджал губы. Да, Джон Вест вселял первородный ужас, но риски слишком велики. Две женщины – одна болтливая, другая напуганная – могут устроить с этим письмом колоссальные проблемы.

- Мне надо, чтобы ты решил эту ситуацию, - твердо и более тихо сказал МакНеш.

- Как? – все еще с ехидными нотками спросил Джон.

- Не знаю, Вест. Ты только что хвастался тем, как хорош в работе. У тебя есть шанс оправдать свои заявления.

Теперь Джон был в ярости. Что это за бред? Кто может ставить под сомнения его работу?

- Мои заявления оправданы многолетней работой на вас, - цедил сквозь зубы Джон.

- Тебе нужно решить ситуацию. Начни с жены, - МакНеш пытался вернуть прежнее самообладание.

- И что мне с ней сделать? - казалось у Веста изо рта вот-вот польется кислота.

- Попробуй хотя бы ее успокоить.

- Я могу ее просто убрать.

Молчание. Неотрывная игра в гляделки. Черные, широкие зрачки Джона неотрывно смотрели в карие глаза Фердинанда МакНеша. Большая радужка, большие зрачки. Если иметь с Джоном Вестом дело достаточно долго, можно подумать, что холод вокруг него из-за сквозняков в широких, пустых зрачках. Страшное и бездушное создание этот Джон Вест. Все в нем замороженное, усыпленное. Он хладнокровно говорит об убийстве жены. Как он вообще спит с ней по ночам? Хотя, тут всплывает вопрос, как спится с ним ей?

- Ты действительно хочешь так поступить? – устало и безнадежно спросил МакНеш.

- Я не имею желания поступать так с кем-либо.

Джону не требовалось выражать свои эмоции, он этого попросту не умел. Джон гордился, действительно гордился своей последовательностью, четкостью действий, своей гипертрофированной педантичностью. А сейчас эмоциональный, истеричный Фердинанд МакНеш перечеркивал все это, обесценивая многолетнюю работу Джона и ставя под сомнение все его заслуги. Джон бесился. Его гаденькое внутреннее «я» сейчас растворялось в луже собственной ядовитой слюны. Злость на МакНеша, злость на себя, злость на Лизу Донел, на Уну, на Рика, который сейчас натирает ухом замочную скважину, и злость на Вильяма, который пытается сделать вид, что ему до всего происходящего нету никакого дела. Они не так хороши, как он, не так умны, не так предусмотрительны, не так элегантны в своей работе. И МакНеш должен это понимать! Сомневаться в блестящем многолетнем труде из-за того, что какой-то туговатый на ум почтальон ошибся адресом?!

МакНеш тяжело вздохнул.

- Иди домой, Джон, реши проблемы в семье, не горячись, – тихо сказал Фердинанд, после чего Джон пулей вылетел из офиса.

***

Конечно, он не хотел убивать свою жену. Он не хотел убивать никого, но почему-то сказал это. Зачем? Лишний раз доказать, что он – хладнокровный ублюдок? Да и кому доказать? Глупо это все и плохо, ох как же это было плохо.

Джон шел по пустым улицам, держась ровно и прямо. Его руки были в карманах пальто, взгляд направлен перед собой. Серый асфальт, серое небо, серое все. Скоро лето оно мало отличается от осени или зимы в этом городишке. Разве что небольшая разница в верхней одежде. Летом тут можно надеть куртку полегче. Гаденький город...

Сейчас ему предстояло вернутся домой и смотреть в непропорционально гигантские глазищи жены так, будто всего час назад он не предлагал ее убить. Предыдущие два дня были опасными. Долгое нахождение рядом с женой вызывало в Джоне чувства, а этого допускать нельзя. У каждого есть свои страхи, а мистеру Весту пришлось как-то признаться себе в своих: он боится чувствовать. Что угодно. Он боится ощущать, испытывать эмоции, давать оценку событиям. Прикасаться к жене, чувствовать тепло ее исхудавшего слабого тела, как смертельная опасность, как бомба, которая может взорвать весь четкий и упорядоченный мир Джона. Безразличие есть сама цель. Безразличие делает из Джона леденящую душу машину, готовую выполнять свою работу так, как есть, без лишних сомнений. Уна могла легко разрушить это. И не потому, что она представляет собой что-то уникальное, нет. Она как оголенный нерв. Ее эмоциональность, чувствительность – живая сила в ее тщедушном тельце. Она симулирует, она пытается притвориться неживой, будто уж, который почувствовал приближающуюся опасность. Ее неслышное дыхание, ее тихие движения не могут заглушить стук колотящегося огромного сердца. От нее несет человеческим теплом, теплыми чувствами. Не важно, что чувствовать, главное – чувствовать. Человек жив пока ощущает, а Джон не хотел ощущать. Он давно не испытывал чувств. Физическим было легко управлять посредством быстрого удовлетворения, либо, в крайнем случае, - предотвращения. Голод можно было заесть, жажду – запить, сонливость перебить крепким напитком, сексуальное желание удовлетворялось элементарным образом. Естественные способы справится с естественными потребностями. На крайний случай всегда были медикаменты, а Джон не брезговал ими даже тогда, когда мог удовлетворить потребности естественными путями. Он мог днями голодать или же не спать, поддерживая себя препаратами. Синие сгибы локтей и щиколотки Джона всегда закрыты одеждой, даже Уна не знает о его пристрастиях. Еще бы. Если бы она знала – истерики бы случались постоянно. Возможно ее все-таки пришлось бы убить.

Джон скривился. Гадость. С чего эта женщина настолько жива? Как ей удалось не стать апатичным куском мяса за два с половиной года непрерывного эмоционального террора?! Как она смогла? Удивительно! Просто удивительно. Она отвратительная лгунья, у нее на лбу все ее мысли написаны. Этот ее вечный ужас в глазах, неровное тихое дыхание, редкие всхлипы... Она думает, Джон не слышит, но нет, он слышит все, абсолютно все. Каждый всхлип, каждый сбитый выдох, он слышит даже как слезы катятся по щекам Уны. Кажется, он слышит, как рассекают воздух ее редкие ресницы, как скользят веки по глазному яблоку, а после сталкиваются и расстаются вновь. Он слышит, как с шорохом выпадают волосы Уны, на нервной почве. Как растягивается кожа на щеках, как внутренняя сторона губ ползет по зубам, когда Уна пытается улыбаться. От него не может укрыться ничего, абсолютно ничего. Уна как открытая книга, которую читать проще простого. Никакой двусмысленности – прямой страх без прикрас. Она ничего не знает о Джоне, но ведь догадывается, кто он такой, а себе не признается. Ей страшно думать, ведь Джон будто читает мысли. С порывами ледяного ветра сквозь открытое окно влетает в ноздри, ползет в мозг, там обустраивается и сидит, вальяжно распластавшись среди извилин. Он хозяин в пустом доме. Он хозяин в жизни Уны. Он хозяин в ее голове.

Гадость!

Джон стоял напротив собственного дома, не решаясь войти. Интересно, где Уна. Она может быть на кухне, может быть в спальне, может быть в ванной. Может она судорожно перебирает документы Джона, а может быть решается зайти в комнату, где умер ребенок. Может читает в гостиной, может выдирает себе волосы и кричит. А может ее и вовсе нет дома. Джон тяжело вздохнул. Он впервые за долгое время не знал, что делать. «Уна, маленькая-маленькая Уна, что же с тобой делать?...» У Уны невероятно тонкая шея, худая, изящная. Единственное, что Джон признал в ней действительно прекрасным сразу же, при первой встрече. Но в скором времени постарался отодвинуть эти мысли на самый задний план, а лучше всего – и вовсе убрать из мыслей, из памяти. Такая тонкая, кожа нежная-нежная. Такую свернуть можно без всяких усилий; руками сжать на минут десять и вовсе просто, в таком случае она станет еще тоньше. Но не хотелось. Совсем-совсем не хотелось выворачивать шею жене, убивать ее не хотелось. Она не читала письмо, дурацкое письмо, в котором она бы ничего не поняла. Письмо без адреса, без даты, с коротким именем – кто угодно мог его прислать. С чего вообще этот придурок Неш переживает? Ему какое дело до того, что происходит в доме Джона? Почему его это волнует?

Джон смотрел на свой мрачный дом, над которым низко плыли серые облака. Будут дожди... Этот дом нуждается в тепле, его нужно согреть, его нужно предать огню, его нужно сжечь, выжечь с этого куска земли. Может этот дом виноват в мерзком характере соседки напротив? Может он виновен в горе предыдущих хозяев, может он виновен в том, каким является этот город. Джон сожжет этот дом, обязательно сожжет, он уничтожит его, уничтожит все в нем. Но сейчас мистер Вест решил просто подняться по ступенькам, открыть дверь, войти в дом и найти свою жену. Убивать ее не хотелось вовсе, хотелось поговорить с ней, хотелось сказать «здравствуй». Впервые за два с половиной года по-настоящему хотелось поздороваться с ней, взаимодействовать, контактировать. Впервые за два с половиной года Джону хотелось чего-то изначально правильного и естественного. Впервые за два с половиной года хотелось рассказать о своей работе.