Тихий дом

Уна вздрогнула.

Почему-то этой ночью она хорошо спала. Проснувшись в девять часов утра, – непозволительная роскошь для женщины с таким образом жизни – Уна спустилась на кухню. Чисто, тихо, холодно. Словно в мебельном магазине. Полки, где должны были стоять специи со всех уголков мира были заняты лишь перечницей и солонкой. В шкафу, где должны быть красивые тарелки разных форм, цветов и размеров, было лишь две глубокие и пять плоских тарелок. Больше половины тумб и настенных шкафчиков были абсолютно пусты. Уна забыла, когда она последний раз пользовалась духовкой. Кажется полтора года назад. Тогда еще мама Джона приезжала... Безэмоциональное, усыпленное место – весь этот дом. Единственное, что вызывало эмоции: стол с тремя стульями и та страшная комната, на втором этаже которая.

Каждый уголок, микроскопические расстояния между половицами и углубления между кафельной плиткой было занято въевшимся холодом. Казалось, если в этом доме поднять температуру хоть до пятидесяти градусов по шкале Цельсия, холод никуда не уйдет. Он поселился в каждом жителе дома. Он жил наверняка не только в Уне и ее жутком муже, а и в предыдущих жильцах. То ли дом проклят, то ли его нынешние хозяева, то ли предыдущие... Может быть, этот холод и убил их ребенка. В этот-то момент Уна и вздрогнула, впервые за это утро. Она смотрела на голые ветки кустов, часто-часто трясущихся под окнами. Холод не снаружи – холод внутри. Март. Почти середина марта. Вчера Уне пришла открытка с поздравлением от матери Джона. «Два с половиной года счастливого брака!» - было написано на открытке. У мамы Джона была подруга, которая делала открытки ручной работы. Мама Джона любила праздники. Даже если повода для праздников было не много.

Уна вздрогнула второй раз когда ждала пока чай завариться. Она, скрестив руки на груди, смотрела на пустую серую улицу и думала. Ее взгляд, направленный в никуда, был прикован к дороге. Светлый серый асфальт, по которому раз в два дня могла проехать какая-нибудь машина. Работа... Ох не любила Уна такие мысли.

Конечно же Уна не одну сотню раз задумывалась, что из себя представляют должностные обязанности ее супруга. График Джона был, мягко говоря, ненормированным. Джон каждый день уходил. За два с половиной года «счастливого брака» не было ни разу, чтоб пара оставалась одна. Даже два с половиной года назад, в утро после ночи, которая должна считаться брачной, Джон исчез. Уна крайне не любила вспоминать, что она почувствовала в тот момент. В выходные он уходил, в рабочие дни он уходил. Он просыпался всегда раньше Уны. Когда-то она пыталась намеренно его подловить, просыпаясь все раньше и раньше и старалась бодрствовать до конца. Но когда она просыпалась в шесть утра, Джон уже допивал свой кофе. То же самое было и в тех случаях, когда Уна вставала в четыре часа ночи и даже в три. Когда-то она совсем разозлилась и решила всю ночь не спать. Джон попросту не пришел домой. Где он был, с кем, а главное – как узнавал, когда проснется жена? Сейчас Уна оставила пустые попытки что-то выяснить. Она отправила их в то же путешествие, куда ранее улетели все попытки завязать дружественный диалог, попытки вызвать чувства нежности, попытки увидеть в Джоне хоть что-то живое. По ночам они просыпались от кошмаров. Достаточно часто, но никогда не вместе.

Джону могли звонить. Ему всегда звонили, когда он был у себя в кабинете. Но никогда не поступали звонки, если Джон находился в любой другой части дома. Уну от этого коробило. Что за чудовище каждую ночь ложиться с ней рядом спать? Что за ужасный монстр, к которому она попала в логово. Паук, медленно высасывающий из Уны все жизнеспособное. Глаза, которые видят все вокруг своей головы, как у паука, - от них не спрятаться; длинные многочисленные лапы, которые способны дотянуться до всего абсолютно. Какого черта за два с половиной года Джон всегда знал во сколько проснется его жена?! Какого черта он всегда знал, в котором часу ему позвонят?! По какой такой причине Джон последний раз целовал свою жену на церемонии и ни разу не занимался с ней сексом?! Какого черта эти идиоты соседи еще ни разу не вызвали полицию?! Они наверняка сидят по своим мелким норкам, как полевые мыши, тихо между собой перешептывались о жутком мужчине в тихом доме напротив! Уна ценила те два недолгих момента, когда стоя в спальне, скованная страхом, смотрела в глаза мужа. От него разило спиртом за версту, он смотрел на нее темными глазами в которых светилось что-то страшное и животное, но это те самые моменты, когда вечный ужас переходил в страх, а потом, в воспоминаниях, стирался, и превращался в радость. Чуть ли не единственные моменты, когда Уна убеждалась, что Джон все еще человек.

Джон не имел вредных привычек. Никаких. Алкоголь, курение, наркотическая зависимость отсутствовали так же как и привычка грызть ногти, ковырять в носу, прикусывать губы, поворачивать в определенную сторону зубные щетки, поглаживать или ерошить волосы, расставлять по определенному принципу предметы и все тому подобное. Уна не знала, можно ли считать постоянный безукоризненный внешний вид вредной привычкой, но иногда ей хотелось облить чем-то легко воспламеняющимся и поджечь каждый миллиметр его гадостного идеального пальто, ботинок, рубашек, футболок, брюк. Даже его нижнее белье! Носки, трусы, две майки. Белоснежные и будто сшитые одной и той же швеей, по одному и тому же принципу: аккуратно, просто, качественно. Иногда создавалось у Уны впечатления, зарождалась мысль, а что находится под одеждой Джона. Если бы она не видела его в те моменты, когда он выходил из душа и готовился ко сну, до сих пор бы боялась. Такой безжизненный, молчаливый и жуткий, он внушал всем своим видом мысль, будто под рубашками и брюками скрываются стальные детали какого-то механизма, слаженно работающие вот уже сколько лет. Да и вообще, разные мысли приходили в голову, но ни одна из них не была о человеческом теле. О машине, о призраке, о чудовище, но не о человеческом существе.

Сейчас, смотря в окно расфокусированным взглядом, Уна припомнила случай, который произошел года два назад. Тогда она уже боялась Джона, но все же хотела узнать о том, кто он такой...

***

«Полгода счастливого брака!»

По почте сегодня пришло только это, ну еще и счета, но это не так важно. Уна Лесли-Вест. Уна Лесли-Вест. «Странно звучит», - подумала девушка, рассматривающая красивую ручной работы открытку. Нежная розовая бумага, с крохотными белыми цветочками в правом нижнем углу, витиеватая подпись. Очень мило со стороны свекрови. Энн Вест была из тех женщин, которые выглядят на десять лет моложе своего возраста. Аккуратный макияж на красивом женском лице, гладкая ухоженная кожа рук, зачастую подобранные в высокую прическу белые волосы. Она в молодости занималась конным спортом, но позже перешла на плаванье, а после сорока пяти начала увлекаться статьями о правильном питании. Ее глаза сияли здоровым блеском, а подтянутое тело иногда вызывало у Уны легкое чувство зависти. Миссис Вест носила лишь платья-футляры, закрытые туфли на каблуке, а на всевозможные мероприятия надевала стильные шляпки. Она уважала королеву Елизавету, но в плане возраста больше относила себя к Кейт Миддлтон, а потому многие образы Энн брала именно у герцогини Кембриджской; да и вообще, большое внимание уделяла традициям королевской семьи.

Еще при первом знакомстве, а потом и на свадьбе, Уне понравилась Энн. Хотя рядом с ней Уна чувствовала себя очень неловко, Энн покорила невестку своим теплым отношением к людям. Будь то персонал в ресторане или близкий друг – Энн не позволяла выходить себе за рамки приличия и всегда крайне снисходительно относилась к окружающим.

Уна мотнула головой. Воспоминания о маме Джона были одними из самых приятных за все время их отношений. Четыре месяца назад началось что-то непонятное – Уну трясло во сне. Участились кошмары.

«Еще бы, - подумала Уна, - с такой-то личной жизнью».

Джон всегда был хладнокровным и безэмоциональным, но почему-то Уне верилось, что когда-то это закончится: вообще, она думала, что после свадьбы Джон будет с ней потеплее. Ее надежды не оправдались.

Джон не прикасался к ней практически. Не заводил разговоров, только пристально смотрел, въедался своими жуткими глазами прямо в душу, в подсознание. И ведь создавалось ощущение, что все видит!

Она, как и каждый день вот уже шесть месяцев, осталась дома одна. Медленно Уна подняла взгляд на молочного цвета потолок. Над кухней располагался кабинет Джона, а рядом с ним комната, в которую он заходил за все время дважды или трижды, а она – ни разу. В этой комнате появилась причина предыдущих хозяев продать дом. Уна знала, что Джон интересовался, почему дом продается. Бывшие хозяева ответили, что там умер их ребенок. «Что может быть хуже, чем смерть собственного ребенка?» Уна вздрогнула от таких мыслей. Ужасающий дом с ужасающим прошлым. Тут точно не приходят на ум слова типа «семейное гнездышко» и все в таком духе.

Кабинет Джона тоже внушал какой-то глубокий, тихий страх. Никаких запретов между Джоном и Уной по поводу кабинета не звучало, но почему-то в ее голове плотно засела мысль, что соваться туда лучше не стоит.

Сейчас же у Уны было хорошее настроение. Впервые за долгое время в этом городе выглянул лучик солнца. Пускай он и спрятался сразу же, а все же на душе стало светлее. Затем открытка Энн – как бальзам на душу. Уже вечер, скоро должен вернутся Джон. Уна снова задумалась о кабинете.

Муж никогда не говорил кем работает. И намека не было на подобные разговоры. А сейчас был хороший шанс подняться по лестнице и узнать, что такого в том кабинете, чего можно так боятся. У девушки затряслись руки, она нервно сглотнула, но потом смело и быстро – чтоб не передумать – поднялась на второй этаж.

Коматозная тишина ползала по стенам, как чудовище из самых страшных легенд. Три двери: спальня супругов, кабинет Джона и самая страшная комната. Уна сглотнула во второй раз, когда посмотрела на дверь, за которой когда-то заливался смехом ребенок. Беспросветный кошмар. Набрав полные легкие воздуха, будто войдя в кабинет мужа потеряет возможность дышать, Уна набралась решительности и провернула ручку. Дверь бесшумно открылась и Уна смогла рассмотреть красивый деревянный стол на тонких ножках. Как в фильмах о девятнадцатом веке. Темно-красный стол, на котором ничего не стояло, находился прям посередине комнаты. Очень аккуратно Уна прошла в кабинет. В этом же нет ничего такого. Это ее дом, ее право находится в любой из его комнат. А вот права на просматривание документов Джона, а уж тем более права на рытье в его ящиках, она не имела. Позади стола у стены стояло два невысоких шкафа, под стать столу, такие же были справа и слева. Напротив стола, возле двери в кабинет находился красивый диванчик, над столом висела люстра. Кабинет Джона был действительно выполнен со вкусом. Создавалось ощущение, что эта комната – некое подобие модели вселенной. Вся мебель словно была привязана к столу, словно не смогла бы без него существовать. Уна прошла чуть вглубь кабинета по мягкому ковровому покрытию. Она слышала собственное дыхание из-за невероятной тишины вокруг.

Обойдя стол, Уна посмотрела на красивый деревянный стул с мягкой спинкой. Он не был придвинут вплотную к столу. Странным было, что, не смотря на безжизненность дома, мебель в этом кабинете выглядела достаточно живой, словно помнила, что к ней прикасались. Красноватое дерево внушало ощущение какого-то уюта и тепла. Не хватало камина и потрескивающих дров для полноты картины. Уне тяжело поверить, что ее мрачный муж может долго находиться в этом месте. Казалось кабинет дышит чаще, а его сердце бьется громче, чем у его хозяина.

Уна увидела маленький выдвижной шкафчик в столе. Потянув за золотую витиеватую ручку, Уна открыла его. Там лежала папка. Обычная офисная бежевая папка, внутри которой было немного листов. Уна быстро бросила взгляд на дверь, а затем, присев на стул, открыла папку, уложив ее себе на колени. Внутри было фото какого-то молодого парня, прикрепленное к остальным листам большой канцелярской скрепкой. На вид ему лет двадцать с копейками. Фото было сделано без ведома этого парня, как будто профессиональная съемка умелого папараццо. «Рик Дуглас Лайтвуд» было написано вверху страницы, а дальше дата рождения, место жительства. Потом места жительства за все года жизни, данные о семье, учебе, подработках. Даже про отношения с девушками. Что за чертовщина?! Кем это работает Джон, что ему понадобилась эта информация. Предпочтения в еде, одежде, сексе, музыке...

Резко Уну начало знобить. Вспотевшие ладони затряслись, а самой еле хватало воздуха чтоб дышать. Мысль о том, что так не надо было делать вообще слишком громко звучала в голове у Уны и, казалось, своим ужасным эхом разорвет стенки ее черепной коробки. Уна молниеносно закрыла папку, бросила в открытый ящик, вскочила со стула и собралась выбежать из кабинета. Она подняла взгляд на дверь, но вместо темного коридора наткнулась на пару черных глаз. Как же бесшумно передвигается Джон... Он зол на нее, очень и очень зол. Сейчас стоит и просто смотрит, а дальше что делать будет?

Уна открыла рот, чтобы что-то сказать. Казалось, голосовые связки парализованы, как и все ее тело; изо рта лишь резкими мелкими толчками вырывался оставшийся в легких воздух. Да, она нарушила личное пространство супруга, да, лазила по шкафам и читала его документы, но ведь не преступление она совершила! Вроде бы должен произойти какой-то скандал, обида на пару дней, а потом все должно забыться – как у нормальных людей. Почему же ощущение, будто она уже никогда не покинет этот кабинет, почему она так боится своего мужа? В голове промелькнула мысль, как давно стоит тут Джон. С того момента, как резко стало холодно? Все же его присутствие ощутимо.

- Я... - начала Уна, но это было единственным что она могла сказать.

Она стояла как по стойке смирно, боясь шелохнуться. Джон сделал небольшой медленный шаг в ее сторону, обошел и стал возле стула. Во все еще открытом ящике лежала папка, наскоро брошенная. Угол поворота папки изменен, как и положение листов в ней, скрепка съехала, фото тоже, а вся она была покрыта незримыми отпечатками женских пальцев. Джон скрипнул зубами. В полнейшей тишине этот звук был громким и неприятным, словно мелом по доске царапают. Вторым звуком, который хоть и не был слышен, а все же ощущался – было бешеное биение сердца Уны и пульсация ее крови. Лучше бы он устроил истерику, лучше бы кричал ужасные слова в ее адрес, лучше бы гадостей наговорил, стукнул кулаком по столу, выгнал из кабинета и не разговаривал больше никогда, чем какофония скрипа и биения в гадостной тишине этого проклятого дома! Уна уже была согласна на звонкую пощечину и ночь в слезах – все было лучше, чем стоять и чувствовать спиной гнев Джона.

Мистер Вест тем временем бесшумно задвинул ящик стола обратно. Он не стал возвращать папку в то состояние, в котором оставил ее несколько часов назад. Тихими, мягкими шагами, в обычном темпе, он обошел Уну, вышел из кабинета и спустился на первый этаж. Ошеломленная, до смерти перепуганная Уна на шатающихся ногах стояла еще минуты три с половиной, стараясь переварить произошедшее. И что это все значило?! Ужасная боль в ногах, груди и спине от напряжения, а затем десятки резких вдохов. Казалось, Уна была утопающей, только вот вытащила она себя сама. Ноги подкосились: миссис Вест в чудесный праздник «полгода счастливого брака!» в слезах рухнула на пол. Жесткий ковролин счесал кожу на коленях. Он больно впивался в голени Уны, будто старался оттолкнуть ее, вышвырнуть из кабинета вон. Слезы капали на ковровое покрытие, бороздили болезненными солеными дорожками щеки. Затем, когда они высохнут, кожа будет раздраженной и стянутой, а глаза и нос красными и опухшими. Тонкие редкие ресницы склеятся между собой в пять или шесть пучков так, что появится ощущение, будто веки Уны и вовсе без ресниц. Неприятный комок в горле душил Уну; этот мрачный мерзкий дом впервые спрятал за своими стенами слезы новой хозяйки. Он помнил слезы другой женщины, которая в этой комнате когда-то оплакивала своего умершего ребенка. Каждый плачет о чем-то своем: та женщина плакала о сыне, а Уна – о себе.

***

Из тревожных воспоминаний Уну выдернуло чувство удушья. Сколько она уже так стоит? Пять минут, час, десять дней? Она посмотрела на чашку. Чай заварился, успел остыть, уровень жидкости опустился, и на внутренних стенках появились коричневые полоски. Уна скривилась. Гадко все это. Гадко ее существование: тупое и бесцельное. Два с половиной года она сидит без дела, боясь каждого шороха, но еще больше боясь этой трупной тишины. Гадкая кухня, на которой стол с тремя стульями для счастливой семьи, а не для мужа-маньяка и жертвы-жены. Гадок чай, холодный, горький и крепкий. О Джоне напоминает. Гадкая погода, гадкий март. Все это просто отвратительно!

Глаза Уны заблестели от накативших слез, комок в горле отнял возможность дышать. Уна впервые за все время ощутила себя уничтоженной и бессильной настолько явно и безоговорочно. Собрав последние силы, которые только были в ней, она схватила чашку и швырнула ее на кафельный пол. С колоссальным для такого тихого места грохотом чашка разлетелась на огромные керамические осколки, чай растекся по светлому полу черной лужицей. И именно в этот момент случилось то, чего никогда ранее не случалось ни при каких обстоятельствах.

В дверь позвонили.