ЧОН ЧОНГУК

ЛИСА.

Дозатор мыла пуст, поэтому мне приходится подбегать к следующей раковине, чтобы наполнить ладонь пеной.
Первый класс .
Намыливая руки, я думаю об идее Чонгука о Вегасе. Он может быть прав, так как сегодня мне, кажется, везет на удивление хорошо. Сначала я врезаюсь в горячего парня, который слишком добр ко мне. Затем я подхожу к стойке регистрации и мне говорят, что они перебронировали рейс, и меня пересадили в первый класс.
Ладно, если не считать материальных подарков, то это всего две вещи, но я не могу не надеяться, что Чонгук тоже будет лететь первым классом.
В своем шикарном костюме и с пустым багажом, кроме того, что было у него в карманах, он выглядит как опытный путешественник.

Но когда я обернуась после того, как мне дали новое место, я его не нашла.
Я перехожу к сушилке воздуха.
Может быть, он солгал, что летит тем же рейсом?
Нет, это было бы глупо. Это он спросил, лечу ли я в Миннеаполис, и он проводил нас прямо до нужного выхода. Наверное, ему просто нужно было в туалет, как и мне.
Очередь в дамскую комнату была длинной, поэтому к тому времени, как я поспешила обратно к своему выходу, они уже садились. А цифровое табло показывает, что я пропустила специальную посадку для приоритетных пассажиров. Ну и ладно, я все равно наслажусь этим опытом. Пора отдаться вечеру роскоши.
Я продвигаюсь вперед вместе с очередью.
Может быть, это нездорово — так быстро перенимать фразу у незнакомца. Но это хорошее чувство. И оно соответствует моей мантре этого момента . Так что я не вижу в этом никакого вреда. И я не собираюсь царапать имя Чонгука на стене своей спальни, когда приеду домой.
Чонгук. Даже имя у него горячее.

Я сканирую свой билет, и женщина на выходе желает мне приятного полета.
Затем, в восемнадцатый раз, я подтверждаю, где я сижу. Третий ряд, у окна.
Я предпочитаю окно, потому что мне нравится прислоняться головой к стене и дремать. Но я уверена, что человек у прохода уже сидит, так что мне придется попросить его встать. Чего я не хочу делать. Но это не конец света.

Я иду по трапу, ближе к самолету, размышляя, увижу ли я Чонгука. Размышляя, стоит ли мне сказать ему «привет», если и когда это произойдет. Размышляя, смогу ли я когда-нибудь стать нормальной и понять, как вести себя круто.

«Добрый вечер», — приветствует меня один из бортпроводников, когда я переступаю через небольшой проем и захожу в самолет.

«Привет», — улыбаюсь я в ответ.

Впереди меня стоит крупный мужчина, поэтому я не вижу ничего, кроме своего ряда.
Я стараюсь, чтобы мой взгляд казался небрежным, когда я осматриваю пассажиров, но среди них его нет.
Ни у кого из них нет таких широких плеч. Ни у кого из них нет таких коротких темных волос, по которым хочется провести руками, чтобы почувствовать, как кончики щекочут мои ладони. Ни у кого из них нет таких голубых глаз, которые сверкают тайнами.

Человек впереди меня делает шаг вперед, и я смотрю на третий ряд.
В моем ряду.
Чонгук.
Уголок его рта приподнимается.

«Скажи мне, что ты сидишь рядом со мной».

Я стараюсь сохранять нейтральное выражение лица.

«Я сижу рядом с тобой».

Чонгук медленно встает, не сводя с меня глаз.
Ему приходится пригнуться, чтобы не натолкнуться на верхнюю полку, затем он бочком пробирается в проход и выпрямляется.
Мы стоим так еще секунду. Грудь к груди. И я вижу, как раздуваются его ноздри, словно он что-то сдерживает и это ему дорого обходится. Затем он сглатывает и отходит с дороги, позволяя мне протиснуться в наш ряд.
Моя юбка цепляется за подлокотник, обнажая часть бедра, и я наклоняюсь, чтобы освободиться.
Добравшись до места у окна, я снимаю рюкзак и кладу его себе на колени, когда сажусь.

«Хочешь оставить его?» — спрашивает Чонгук.

Я поднимаю глаза и вижу, что он все еще стоит в проходе. Но теперь его руки подняты и покоятся на верхней полке.
Поза показывает его расстегнутый пиджак и натягивает белую рубашку на торс. И, милый младенец Иисус, это определенно татуировки, покрывающие его тело.
Господи, помоги мне. Это будет самый лучший и самый худший полет в моей жизни.
Это все равно, что сидеть перед гигантским чизкейком, но знать, что откусить от него нельзя.

«Ангел».

Я резко поднимаю глаза, чтобы встретиться с ним, и румянец, который наконец-то сошел с моих щек, с ревом возвращается к жизни. Потому что он только что поймал меня, когда я пялилась на него.
Я прикусываю губу, но это не меняет виноватого выражения на моем лице.
Чонгук приподнимает бровь, а я пожимаю плечом.
Не то чтобы он не знал, что он привлекателен.
В ответ он медленно опускает взгляд с моего лица, вниз по шее, по моему пышному декольте и вниз по моему телу, туда, где моя юбка задралась выше колен.
Когда его глаза снова поднимаются, чтобы встретиться с моими, наступает моя очередь поднять бровь. Копируя его выржение лица, Чонгук поднимает плечо, прежде чем опустить руки обратно по бокам.
Наконец, я вспомнила, как он задал мне вопрос о том, чтобы положить мою сумку на место.

«Ты можешь сесть. Я положу ее под сиденье. Не хотелось бы, чтобы кто-то попытался украсть мою новую модную сумку».

Чтобы подчеркнуть свои слова, я опускаю ее на пол и пальцами ног толкаю вперед.
Но я не привыкла к этим просторным местам первого класса. И мои ноги не достают достаточно далеко, чтобы засунуть сумку под сиденье передо мной.
Чонгук со смехом опускается на свое место, затем наклоняется ко мне, просовывает руку между моих все еще вытянутых ног и подталкивает мой рюкзак вперед до упора.

«Коротышка», — бормочет он, откидываясь назад.

Но он не откидывается прямо назад. Не выбирает кратчайший путь. Он остается наклоненным в мою сторону, тыльная сторона его ладони касается моего голого колена.
Я до сих пор не признала это прозвище, но я слишком занята попытками дышать, чтобы думать о возвращении.
И даже дышать тяжело, потому что он так близко, что мои легкие наполняются его теплым ароматом одеколона, и это пробуждает все гормоны, которые у меня когда-либо были.
Наконец Чонгук откидывается на спинку сиденья и наклоняется, чтобы пристегнуть ремень безопасности.
Пока его внимание было отвлечено, я быстро тянусь к ремню и затягиваю его на максимальную длину, надеясь, что он этого не заметит.
Иногда ремни безопасности в самолете — это настоящая пытка. Иногда их длины более чем достаточно, и мне приходится затягивать их на несколько дюймов, а иногда они, кажется, предназначены только для стройных тел — или даже для мужчин с пивным животом, у которых почему-то тонкая талия, — но не для женщин с широкими бедрами и более плотными формами.
Меня охватывает паника от надвигающегося стыда, но затем щелкает ремень, и я понимаю, что первый класс устроен иначе, потому что ремень провисает у меня на коленях.
Я с облегчением выдохнула, хотя и не уверена, почему. Не то чтобы Чонгук не мог увидеть мое тело собственными глазами. Но мысль о том, что придется просить удлинитель ремня безопасности перед ним, заставляет меня хотеть содрать с себя кожу.
Даже если бы пришлось, это не имело бы значения. Это всего лишь тело.
Я делаю еще один вдох. Удивительно, как быстро дерьмо, с которым, как ты думала, ты справилась, может вернуться к тебе, когда ты сталкиваешься с новой ситуацией. Например, вниманием слишком привлекательного мужчины, который, как ни странно, твой тип во всех возможных отношениях.

В поле моего зрения появляется рука, с которой я уже знакома, и Чонгук берет маленькую защелку на конце ремня безопасности и тянет ее, затягивая ремень до тех пор, пока он не оказывается надежно зафиксированным на моих коленях.

«Спасибо, сэр».
Раздается женский голос из прохода, и я вижу, как один из бортпроводников улыбается нам сверху вниз.
«Надо жену беречь».

Я открываю рот, чтобы поправить ее, но прежде чем я успеваю придумать, что сказать, Чонгук кладет руку мне на бедро.

«Кто-то же должен».

Все, что я могу сделать, это разинуть рот.

«Вам нужна гарнитура?» — спрашивает нас стюардесса, продолжая улыбаться.

«Мы поделимся одной», — отвечает Чонгук.

Женщина протягивает ему небольшой пакет, и сквозь прозрачный пластик я вижу белую катушку шнура с двумя прикрепленными наушниками.
Чонгук бросает на меня взгляд своих ярких голубых глаз.

«Это ты наклоняешься?» — шепчу я.

Он ухмыляется.
«Теперь ты понимаешь, мама».

Мама.
Господи. Бля. Христос.
Пальцы на моей ноге сгибаются, заставляя ткань моего платья-халпта смещаться, так что край верхнего слоя скользит вниз между моих бедер. Я все еще прикрыта, но теперь ткань обрисовывает форму моих бедер и поднимается немного выше.

Чонгук прочищает горло и убирает руку.
Мне кажется, он прижимает ладонь к колену.
Я думаю, он, возможно, приспосабливается... сам.
Но я слишком труслива, чтобы смотреть.
Я занимаюсь тем, что проверяю маленькую бутылочку с водой в кармане сиденья. Я использую кончик пальца, чтобы проверить, нет ли чего-нибудь за брошюрой по безопасности, которая также находится в кармане. В общем, я делаю все, что угодно , кроме как смотрю на Чонгука, пока последние люди занимают свои места. И поскольку я ничего не вынула из рюкзака, мне не на чем удерживать свое внимание. Поэтому я играю. Чонгук не возится. Он ничего не делает. Он даже не достает свой телефон. Он просто сидит там, переплетя пальцы, положив руки на колени.
Если бы я посмотрела на него, я бы знала, на чем сфокусированы его глаза, на мне они или на чем-то другом. Но я не смотрю. Я просто представляю их полуопущенными, настолько близкими к покою, насколько это вообще возможно для такого человека, как он, на публике.
Я понятия не имею, какой он на самом деле тип человека, но он кажется тем типом, который нелегко доверяет другим. Типом, который не отпускает, независимо от того, насколько он склоняется к ситуации.

Раздается треск динамиков, и пилот приказывает экипажу подготовить салон к взлету.
Я больше играю с вещами.
Разглаживаю юбку. Скрещиваю лодыжки в одну сторону, затем в другую. Поднимаю маленькую откидную створку на подлокотнике, которая скрывает поднос для коленей, затем опускаю ее.
Когда я поправляю маленькую салфетку, лежащую на плоском пространстве подлокотника между нами, на мою руку ложится чья-то рука, испачканная чернилами, и мои пальцы замирают.

«Нервничаешь?» — голос Чонгука звучит тихо, чтобы убедиться, что его слышу только я.

«Нет», — отвечаю я слишком быстро. Затем я выдыхаю и пытаюсь расслабить плечи. «Немного».

«Почему?»

Он не звучит осуждающе. Он звучит так, будто действительно хочет знать.
Раздается еще одно объявление, и самолет начинает отъезжать от выхода на посадку.

«Никакой веской причины», — честно говорю я ему.
«Но небо мне кажется чем-то вроде океана».

"Как это?"

Мне кажется, я слышу улыбку в
его голосе, поэтому я смотрю ему в лицо. Но улыбка не на его губах, она в его глазах.
Я выдерживаю его взгляд.

«Люди не созданы ни для того, ни для другого».

Он молчит мгновение, и я ценю, что он думает о моем ответе. Или, по крайней мере, он ведет себя так, как будто думает.
Затем он кивает и говорит: «Инстинкт самосохранения — это хорошая черта характера».

«Это завело меня так далеко», — пытаюсь я шутить, но боль от правды царапает мне горло.

Я прожила слишком много дней, сосредоточившись на самосохранении, что это вошло мне в привычку. Что я не знаю другого способа жить.

Я отвожу взгляд от Чонгука.
Так долго я была просто собой, присматривающей за собой.
Большую часть времени я все еще чувствую то же самое.
Конечно, у Кинга есть охранник, который возит меня. Но я думаю, это просто для того, чтобы он чувствовал себя лучше. Чтобы он мог спать рядом с Саванной ночью и уверенно говорить ей, что он охраняет меня.
Саванна, жена моего сводного брата, единственная Васс, с которой у меня нет общей крови, но я думаю, что она может быть единственной, кто действительно любит меня. Единственная семья, которая испытывает ко мне настоящую привязанность, а не просто обязанность.
Но ее первая преданность всегда будет Кингу. И вот почему я до сих пор чувствую себя такой одинокой.

Пальцы, о которых я забыла, были обхвачены моей сорочкой. Я думаю, он отпускает меня, когда его ладонь покидает тыльную сторону моей руки, но вместо этого Чонгук просовывает свою руку под мою, так что мы оказываемся ладонью к ладони.
Мне приходится глотать.
Непринужденные объятия Саванны — единственное настоящее человеческое прикосновение, которое я теперь получаю.
И, о мой чертов бог ,Мне нужно перестать чувствовать такую чертовскую жалость к себе.

«Извини», — шепчу я, безумно надеясь, что он подумает, что я просто расстроена из-за перелета, и не заметит, что от безобидного флирта мы перешли к тому, что я вспарываю себе живот.

«Никогда не извиняйся».

Его строгий тон заставляет меня снова поднять глаза.
Я вглядываюсь в его лицо, вникаю в его серьезность.

«Никогда?»

«Никогда», — повторяет он.

«Ты никогда не извиняешься?»

«Никогда».

Я сжимаю губы, размышляя об этом.
«Почему бы и нет?»

«Потому что я имею в виду все, что я делаю».

«Все?»

Не знаю, почему я спрашиваю. В Чонгуке нет ничего, что не кричало бы об уверенности.

«Да, Лалиса. А когда делаешь что-то с целью, тебе не за что извиняться».