Осквернённые // Незнакомцы из ада

Утро наступило не с бодрящим рассветом, а с липким, удушающим ощущением глубокой, изматывающей усталости. Девушка проснулась, словно сквозь ватную пелену, ее веки казались свинцовыми, а каждая конечность отзывалась тупой болью, не желая подчиняться. Тело ныло, отказываясь принимать грядущий день, но внутренний голос, набатом отбивающий в висках, безжалостно напоминал: сегодня — день, когда все должно быть сделано.

И не просто "все". Сегодня ей предстояло совершить акт освобождения: позвонить своему боссу и навсегда захлопнуть дверь за спиной этой опостылевшей, никчемной работы, что годами высасывала из нее жизнь, оставляя взамен лишь горький привкус печали и едкое чувство безысходности. Помимо этого монументального шага, список дел растянулся устрашающей вереницей: собрать вещи , навести хоть какой-то порядок в опустевшей квартире, и, наконец, успеть в аэропорт.

Ее глаза, еще мутные ото сна, невольно скользнули к часам. И вот тут-то мир вокруг нее замер, а затем рухнул, рассыпавшись на миллионы осколков. За... за 2 часа?! Взгляд на мгновение застыл, а затем, словно пораженный молнией, метался по комнате, пытаясь осознать масштаб катастрофы. Сердце пропустило удар и пустилось в безумный галоп, отдаваясь глухим стуком в ушах.

Невероятный рывок — и она, словно пружина, резко подскочила с кровати, ноги моментально подкосились, но неведомая сила удержала ее. Дыхание перехватило, воздух казался густым и тяжелым. Руки, еще мгновение назад вялые, теперь мелко и неудержимо задрожали, а по всему телу пробежала волна мучительного холода, словно его пронизывал мощный электрический разряд, заставляя каждую мышцу сокращаться от предчувствия неминуемого хаоса.

Ее учащенное, сбивчивое дыхание эхом отдавалось в ушах, заглушая все остальные звуки. Охваченная паникой, девушка резко обернулась, и взгляд ее упал на мирно спящего рядом Чону. Он лежал, раскинувшись на кровати, с легкой улыбкой на губах, волосы разметались по подушке, и казался олицетворением безмятежности.

"Как он может так спать?" – пронеслось в голове, когда она, не теряя ни секунды, начала осторожно, затем все настойчивее, трясти его за плечо.
– Чону... Чону, проснись! – шептала она, стараясь придать голосу максимально тревожные нотки.

К ее величайшему облегчению, братишка, в отличие от нее самой, не был тем, кто цепляется за последние мгновения Морфея. Он лишь тихонько застонал, медленно распахнул глаза и несколько раз моргнул, привыкая к свету и внезапному нарушению утренней тишины. Его сонный взгляд, еще не до конца сфокусированный, уловил ее бледное, встревоженное лицо.

– Мы опаздываем, – выдавила она, ее голос был едва слышен, как шелест осенних листьев, но каждая буква пропитана отчаянием.

Слова, словно электрический разряд, мгновенно вырвали Чону из объятий сна. Он резко, словно пружина, вскочил на ноги, его глаза, еще мгновение назад сонные, теперь распахнулись в немом шоке, устремившись на сестру. Лицо его выражало такое изумление, будто он ожидал услышать что угодно, только не это.

– Сколько у нас времени? – прошептал он в ответ, его голос был напряженным и резким, вторя ее тревоге.

– Около двух часов... – Ее ответ был короток и безжалостен, как удар колокола.

Глаза парня, уже и так округлившиеся от удивления, стали еще больше, превратившись в два блюдца, полных неверия. В следующее мгновение, без единого слова, он сорвался с места. Его рывок был молниеносен, он исчез за дверью, ведущей в душ.

Сухён не стала терять ни секунды. Словно заведенная пружина, она развернулась и почти бегом направилась в свою комнату.

Ее комната встретила ее полумраком и хаотичным беспорядком последних недель, но сейчас на это не было времени. В голове промелькнула оптимистичная мысль: "Вещей не так уж много, управлюсь быстро". И действительно, ее гардероб не ломился от излишеств, и основные ценности были собраны в одну кучу. Но когда дело дошло до укладки, реальность оказалась куда более упрямой. Каждая футболка, каждый свитер, казались в десять раз объемнее, чем обычно.

Она нервно вытащила из угла черный, видавший виды рюкзак – верный спутник ее недавних приключений. Его вместительность всегда казалась безграничной, но сегодня даже он выглядел предательски маленьким. Вещи с трудом помещались внутри, создавая неровные, уродливые бугры.
"Это не влезет", – прошептала она, пробегая взглядом по оставшимся предметам. Любимый старый свитер, пара книжек, которые она так и не дочитала, сентиментальная безделушка, подаренная подругой... Выбор был мучителен, но неизбежен. "Ну и к черту!" – выдохнула она, и в этом внезапном порыве отчаяния, смешанного с решимостью, прозвучала настоящая свобода.

Со всей силой, на которую было способно ее дрожащее тело, кареглазая девушка навалилась на рюкзак, пытаясь сжать неподатливую ткань. Звук туго натягивающейся молнии казался стоном, каждый зубчик цеплялся за ткань, угрожая разойтись. Она уперлась коленом, дернула, напряглась, и, наконец, с натужным скрежетом, молния медленно, миллиметр за миллиметром, сошлась, намертво зафиксировав внутреннее содержимое. Рюкзак выглядел так, будто вот-вот лопнет по швам, но он был закрыт.

Надев на себя черные джинсы, словно вторую кожу, Сухён чувствовала их приятную свободу на бедрах и икрах. Они не сковывали движений, идеально подходя для этой стремительной утренней гонки. Затем, поверх тонкого белья, она натянула мягкую серую кофточку, которая, кажется, была первой, что попалась под руку. Её приглушенный оттенок идеально гармонировал с её внутренним состоянием — смесью напряжения и невыразимой усталости. Шатенка быстро провела рукой по волосам, пытаясь пригладить непослушные пряди, но времени на полноценную прическу не было.

В тот самый момент, когда она натягивала кофточку через голову, и ткань шуршала вокруг ушей, раздался короткий, но отчетливый вибросигнал ее телефона. Он лежал на краю кровати, и его дрожь передалась деревянной поверхности. Сухён вздрогнула, затем быстро схватила его, сердце на мгновение пропустило удар в ожидании, что же еще могло пойти не так.

Экран вспыхнул, освещая ее лицо мягким светом. Сообщение от Чону. Короткое, по существу, но полное нетерпения: "Я готов. Жду на кухне".

На ее лице появилась слабая, почти незаметная улыбка. Слава богу, Чону действительно был быстрым. В отличие от нее, он не был соней, и его стремительность вселяла в нее каплю надежды.

Она, недолго думая, набрала короткое "Иду" и отправила сообщение, а затем, словно сбрасывая невидимый груз, позволила себе глубокий, прерывистый выдох. Казалось, вместе с этим воздухом из легких должны были выйти и остатки напряжения. Боссу она уже позвонила. Слова, произнесенные несколько минут назад, все еще звенели в ушах – решительные, холодные, окончательные. Большая часть того, что давило на нее месяцами, была наконец-то позади.

По логике, сейчас должна была наступить долгожданная легкость, то пьянящее чувство освобождения, о котором она так мечтала. Но вместо этого, в глубине души, там, где только что бушевал шторм паники, образовалась странная, необъяснимая пустота. Сердце сжималось, не от страха, не от тревоги за будущее, а от какой-то непривычной, тихой боли, которая не давала ей покоя.

Мысли, словно незваные гости, неумолимо возвращались к Мунджо. Что с ним будет? Эта мысль, подобно холодной волне, накатывала снова и снова. Конечно, становиться его ужином она не собиралась – это было ясно. Но даже осознание этого не изгоняло чувство грусти, что оседало в ее груди. Парадоксально, но даже после всего, что он сделал, после той боли, которую он ей причинил, он все еще занимал место в ее мыслях.

А ведь он даже не подозревал, что сегодня она навсегда вычеркивает себя из его мира. Ее больше никогда не будет в этом городе, в этой стране, в его жизни.

Кое-как, словно марионетка с перерезанными нитями, Сухён заставила себя подняться. Ноги, тяжелые и непослушные, казались набитыми ватой, каждый шаг давался с неимоверным усилием, а пол под ними ощущался зыбким и нереальным. Она брела к двери, и каждое движение отдавало в теле гулом истощения.

Глубокий, почти судорожный вдох. Она собрала последние крупицы воли, и на ее лице, словно маска, застыло выражение непоколебимой решимости. С этим невидимым щитом на лице, шатенка направилась ко входу в коридор, а затем и к кухне.

Каждый шаг, несмотря на ватность ног, отдавался в ее ушах глухим, оглушительным стуком, словно ритмичный бой большого барабана. Этот стук заглушал все остальные звуки, все мысли, превращая мир вокруг в размытую пелену. Она смотрела вниз, на свои ноги, на серый пол, избегая поднимать взгляд, словно боялась увидеть что-то, что разрушит ее хрупкую решимость, или просто не имела сил разглядывать окружающее пространство.

Добравшись до кухни, она замерла, оглядываясь. Пусто. Никаких признаков Чону.
"И где он, черт возьми? Тут же должен стоять..." – промелькнула раздраженная мысль, когда она, слегка повернувшись, уловила краешком слуха какой-то едва различимый шорох, исходящий откуда-то сзади. Возможно, это был звук шага, или просто непроизвольное движение.

Прежде чем она успела полностью осознать, что это было, или повернуть голову, из темноты вырос силуэт. Резкий, ослепительный удар обрушился на затылок, вспыхнув ослепительной болью в ее голове. Мир вокруг нее взорвался тысячами искр, сознание мгновенно затуманилось, погружаясь в густой, вязкий туман. Тело, лишенное всякой поддержки, словно тряпичная кукла, неловко повело в сторону и рухнуло на пол. Сухён ощутила холод кафеля под щекой, а затем темнота окончательно поглотила ее.

Ее ватное, безвольное тело безмолвно лежало прямо под ногами Мунджо, чья тень зловеще нависла над ней, словно предвестник неотвратимого кошмара.

***

Сознание возвращалось медленно, болезненно, словно выныривая из липкой, черной бездны. Первым, что Сухён ощутила, был нестерпимый, тупой гул в голове, который пульсировал с каждым ударом сердца. Это было похоже на самое жуткое похмелье после бесчисленных стаканов соджу, умноженное на десяток. Мир казался нечетким, звуки приглушенными, а каждая попытка сфокусироваться лишь усиливала тошнотворную боль.

Затем пришло осознание. Невероятно сильное, сдавливающее чувство вокруг запястий и лодыжек. Веревка. Грубая, шершавая, она врезалась в кожу, перекрывая кровоток, доставляя адский дискомфорт и вызывая покалывание, которое быстро переросло в жгучую боль. Каждое движение, каждая попытка пошевелиться лишь усиливала натяжение, сдавливая все, что можно было сдавить. Она была крепко привязана к какому-то предмету – судя по ощущениям, к стулу.

Наконец, с неимоверным усилием, словно поднимая свинцовые плиты, шатенка заставила себя распахнуть веки. Сначала мир предстал перед ней в виде расплывчатых пятен света и тени, но постепенно, мучительно медленно, контуры начали проясняться. Она находилась в незнакомой комнате. Обои на стенах были старыми, поблекшими, с едва заметными пятнами сырости. Затхлый, пыльный запах висел в воздухе, смешиваясь с едва уловимым ароматом металла и чего-то еще, необъяснимо зловещего.

Чуть придя в себя, когда острота боли в голове немного притупилась, а мир перестал так неистово кружиться, Сухён смогла вдохнуть глубже. Из её горла вырвался низкий, гортанный стон, полный отчаяния и невыносимого бессилия.

– Сука! – резкий, хриплый выкрик вырвался из её уст, словно загнанный зверь из ловушки. Это было слово, пропитанное горечью и осознанием ужасной реальности. Она узнала это место. Мрачные стены, затхлый воздух, чувство безысходности – все это было до боли знакомо по той самой ночи, которая должна была остаться лишь воспоминанием..

Стиснув зубы, шатенка запрокинула голову, устремив взгляд в потолок. Там, в полумраке, не было ничего, кроме потрескавшейся штукатурки и неясных теней. Но в этот момент ей хотелось проклясть всех и вся: судьбу, которая так жестоко шутила над ней, себя за наивность, весь мир за его несправедливость, и, конечно, того, кто был виновен во всем этом кошмаре. Каждое проклятие, мысленное и неслышное, было брошено в эту бездну безнадежности.

Внезапно скрипнула дверь. Легкий, почти бесшумный, но в этой мертвой тишине он прозвучал оглушительно. Сердце Сухён пропустило удар, но тело, уже измученное и сломленное, не выказало паники. Она лишь тихо, едва слышно выругалась про себя, словно последний акт неповиновения. Мышцы напряглись, но не в попытке сопротивляться, а в ожидании. Смиренно, с почти фаталистическим спокойствием, она сидела на стуле, её взгляд был устремлен в проем, ожидая своего "гостя". Она уже знала, кто это будет.

Её догадки оправдались. В проеме, словно призрак, возникла фигура Мунджо. Его лицо, всегда спокойное до пугающей неподвижности, казалось еще более мрачным в тусклом свете комнаты, наполняя пространство гнетущей, зловещей аурой. На его губах не было улыбки, в глазах – ни тени сочувствия, лишь привычное равнодушие, скрывающее бездну холодной жестокости.

Сухён смотрела на него. Её собственное лицо было абсолютно непоколебимым, словно высеченным из камня. В глубине души не было ничего, кроме опустошения. Ей было уже настолько плевать на все, на свою участь, на его присутствие, что не осталось ни сил для слез, ни даже для гнева. Эмоции выгорели, оставив лишь пепел усталости.

Помещение, и без того мрачное, словно сгустилось еще больше с приходом Мунджо. Он сделал несколько неторопливых шагов, не приближаясь, но и не отдаляясь, словно хищник, изучающий свою добычу. Воздух между ними наэлектризовался, предвещая бурю, которая пока сдерживалась лишь тонкой оболочкой ложного спокойствия.

— Здравствуй, Лапуля, — его голос прозвучал удивительно ровно, почти ласково, но эта обманчивая мягкость была тонкой завесой. Под ней скрывалась кипящая ярость, едва сдерживаемая угроза, которая так и норовила вырваться наружу, обрушившись на нее штормом. Каждый звук в его словах был острым краем лезвия, скользящим по невидимой струне.

Сухён не дрогнула. Её взгляд, глубокий и пустой, как два темных омута, был прикован к его лицу. Ни тени страха, ни малейшего признака подчинения. Она просто смотрела, молчаливым укором, воплощением абсолютного безразличия, которое было страшнее любой ярости. Иногда её глаза скользили вниз, к запястьям, где веревки болезненно врезались в кожу, но это было лишь мимолетное движение, не более чем фиксация факта, а не призыв к сочувствию или попытка освободиться.

Сделав еще один шаг, он сократил расстояние, и его голос, хотя и пытался сохранить прежнюю тональность, заметно окреп.

— Думал, после вчерашнего секса ты точно не станешь убегать от меня, — последние слова он произнес намного сильнее, почти выплюнув их. Если бы его характер имел физическую форму, эти слова он бы выкрикнул, сорвав голос в бессильной злобе. В его глазах мелькнул огонь, выдав истинные, низменные мотивы его одержимости.

На мгновение в комнате повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь глухим стуком сердца Сухён. Затем она медленно, почти лениво, приподняла уголок губ в кислой, горькой улыбке. Это была не улыбка радости или веселья, а скорее гримаса презрения, вымученная и полная сарказма. Её голос, на удивление твердый, прозвучал холодно и отчетливо, словно ледяные осколки, разбивающиеся о камень.

— Этот секс был из-за безвыходности и отчаяния, — начала она, не отводя от него взгляда. — Но вижу, твой мозг был поражен только похотью и возбуждением, раз ты это не мог понять. -

Закончив свою речь, Сухён почувствовала странное, почти блаженное расслабление. Напряжение, которое держало её в железных тисках, словно схлынуло. Ей было уже абсолютно все равно, что он сделает. Угрозы, боль, даже смерть – ничто из этого не казалось страшнее того эмоционального ада, через который она уже прошла.

Лицо Мунджо, которое мгновение назад казалось спокойным до пугающей неподвижности, внезапно исказилось. Его привычная маска безразличия слетела, обнажив хищную, звериную сущность. Брови резко опустились, создавая глубокие тени над глазами, которые сузились до щелочек, сверкнув опасным, холодным блеском – взглядом охотника, который наконец загнал свою добычу. Губы растянулись в широкой, извращенной улыбке, лишенной всякой человечности, обнажая ряд зубов. Это был не смех, а скорее оскал, обещающий лишь боль и страдания. От этой улыбки по коже пробежали мурашки, словно по телу пронеслось дыхание смерти.

— Жалко, — коротко, почти беззвучно произнес он, но в этом одном слове звенел колокол злорадства. Его глаза горели каким-то странным, дьявольским весельем, а улыбка стала еще шире, когда он добавил, наслаждаясь каждым словом, словно смакуя его вкус: — Жалко, что твой брат не узнает о нашем с тобой акте.

Мир Сухён пошатнулся. Холодная, жуткая догадка, словно ледяная игла, пронзила её грудь. Она нахмурилась, взгляд, до этого такой пустой, наполнился острой, мучительной тревогой и подозрением. Её сознание судорожно цеплялось за мысль, отчаянно пытаясь отвергнуть её. Это же не то, что я думаю... это не может быть... Но уже было поздно. Веревки на её запястьях врезались в кожу еще сильнее, когда руки внезапно, помимо её воли, задрожали. Дрожь была неконтролируемой, мелкой, как у больного человека, пораженного лихорадкой, проникающей до самых костей и сотрясающей все тело.

— Сзади, — Мунджо произнес это слово холодно, без единой эмоции, словно вырезая его из камня. Шаг за шагом он приблизился к ней, и прежде чем Сухён успела хоть что-то осознать или воспротивиться, его сильные руки безжалостно схватили спинку стула. С глухим скрипом, который отозвался эхом в мертвой тишине комнаты, он резко развернул стул на сто восемьдесят градусов.

Картина, которая предстала перед её глазами, была не просто ужасной – она была убивающей. Мир рухнул, разлетевшись на миллионы осколков. Воздух вырвался из её легких с болезненным хрипом, а крик застрял где-то в горле, не в силах вырваться наружу.

В комнате повисла гнетущая, словно ощутимая тишина — разорвать её мог лишь тихий, едва заметный скрежет цепей. Перед глазами Сухён предстала жуткая, немыслимая картина. На грубом петле, медленно покачиваясь, висел её любимый брат. Его измождённое тело было окровавлено, и засохшие потёки крови смешивались с ещё свежими каплями, покрывая лицо и шею множеством ярко-красных мазков — ужасные следы бесчеловечных пыток, которым он, очевидно, подвергся до смерти. Его глаза были закрыты, но даже мёртвое тело источало трагедию и боль, которые тяжким грузом легли ей на сердце.

Сухён застыла, и единственное, что она смогла — это ошарашенно открыть рот, словно пытаясь что-то сказать, но слова застряли в горле, превратившись в горькое молчание. Её глаза — прозрачные, как стекло, — вдруг наполнились горячими, острыми слезами, которые, обжигая нежную кожу щёк, стремительно скатывались вниз, оставляя следы солёных ручейков. Каждая капля казалась воплощением всей её боли, страха и бессилия, собравшихся в ту страшную минуту.

Неожиданно кто-то мягко коснулся её головы — левая рука Мунджо аккуратно отодвинула волосы, чтобы лицо Сухён не заслоняло той ужасной «картины», которую он так иронично называл искусством. Этот жест был пугающе бездушным, циничным, словно он обладал правом распоряжаться её болью и страданиями.

— Знаешь, Сухён... мы еще можем быть вместе, — произнёс он тихим шёпотом, чувствуя необходимость приглушать голос, словно пытаясь не отпугнуть хрупкую надежду, которая ещё могла хоть немного тлеть в её душе.

Затем он плавно повернул стул обратно, снова сталкиваясь с её взглядами. Но в ответ его встретило лицо, искажённое не страхом или слезами, а обжигающей ненавистью и неукротимым гневом.

Крик Сухён, резкий, пронзительный, полный невыносимой боли и ярости, разорвал гнетущую тишину комнаты. Это был не просто звук, а извержение всей боли, что копилась в ней.

— Ты сейчас серьезно?! – голос её сорвался на хриплый, надрывный визг, который звенел в ушах, почти физически ощутимый. – Ты убил моего брата!! Моего брата, чёрт его подери! Да чтоб ты в аду сгорел!

Каждое слово было выплюнуто с такой силой, словно она пыталась испепелить его одним лишь своим дыханием. Её тело сотрясалось от ярости, но из-за стягивающих верёвок, она могла лишь беспомощно дёргаться, лишь ещё сильнее врезая ткань в кожу. Глаза её горели лютой, животной ненавистью, устремлённой прямо на Мунджо.

Мунджо же, казалось, ничуть не испугался. Его взгляд был прикован к ней с вниманием хищника, который наблюдает за агонией своей жертвы, наслаждаясь каждым её движением, каждым проявлением отчаяния. На его губах вновь появилась та самая, едва заметная, но отвратительная улыбка, лишенная всякой человечности. Он медленно, неторопливо приблизился, затем опустился на корточки прямо перед ней, так что их лица оказались почти на одном уровне. Мягкая, почти невинная улыбка вновь тронула его губы, делая его облик ещё более жутким в контрасте с её болью.

— Я дам тебе эту возможность, — произнес брюнет спокойно, его голос был обволакивающим, словно ядовитый туман, абсолютно лишенным агрессии, но оттого ещё более зловещим. — Но ты тоже сделаешь кое-что.

Его рука, двигаясь с пугающей нежностью, опустилась на её коленку. Он медленно погладил ткань, касаясь её кожи сквозь одежду. Она молча уставилась на него, её взгляд был пригвождён к его глазам, пытаясь разгадать следующую, неизбежно ужасную часть его предложения.

Мунджо, истолковав её молчание как некое извращенное согласие или хотя бы готовность слушать, удовлетворенно кивнул, его улыбка стала чуть шире. И продолжил, не отрывая взгляда от её лица, в котором он, вероятно, уже видел своё будущее творение.

— Ты убьёшь всех в этом никчёмном общежитии, чтобы никого больше не осталось в живых, — его голос, низкий и томный, казался неестественно спокойным в предложении столь чудовищного. Слова, словно гипнотические волны, проникали в сознание Сухён, обволакивая разум, заставляя её внутренний мир медленно плыть, погружаясь в мутный туман. Это был голос, который не требовал, а просто констатировал факт, будто это уже решенное дело, её неизбежная судьба.

Сердце Сухён заколотилось, загнанное в угол безысходностью. Её алые губы дрогнули, и из них вырвался хриплый, почти неслышный вопрос, пропитанный отчаянием:
— Ты думаешь, я способна на такое?

Мунджо в ответ лишь улыбнулся ещё шире, и эта улыбка была настолько неестественной, что казалось, она вот-вот разорвёт его лицо. Он ничего не ответил, лишь продолжил сверлить её взглядом, полным холодной, расчетливой решимости. Затем, без единого слова, он вытащил из кармана длинный, тонкий нож с отполированным до блеска лезвием. Один резкий, отточенный взмах — и веревки, стягивавшие запястья Сухён, ослабли, освобождая её руки. Затем он вложил в её ладонь холодное, ощутимое острие. Металл был неожиданно тяжелым, его поверхность гладкой и безжалостной.

Сухён, не проронив ни звука, не выказав ни тени колебания, поднялась со стула. Её тело, только что скованное и дрожащее, теперь двигалось с какой-то жуткой, механической грацией. Она не посмотрела на Мунджо, не взглянула на брата, лишь устремила пустой, отсутствующий взгляд в направлении выхода. Без всяких сомнений, без малейшего колебания, она пошла вперёд, в сторону двери, словно марионетка, управляемая невидимыми нитями чужой воли. За другими жертвами.

Она двигалась, словно по маслу, сквозь коридоры общежития. Двери распахивались беззвучно, каждый удар ножа был точным и неотвратимым. Всё происходило с пугающей лёгкостью, будто в дурном сне. Было что-то пугающе настоящее в этом моменте, в каждом крике, в каждом выплеске крови, в каждом стоне, который она подавляла в себе. Последнее время она была подавлена, лишена всякой воли, эмоции были словно заморожены. Но сейчас, в этом кошмаре, все её сдерживаемые чувства, недосказанные слова, копившиеся месяцами обиды и ярость, словно мощный поток, хлынули наружу. Они выплеснулись в каждом движении, в каждом ударе. И вместо страха или отвращения, она почувствовала лишь странное, извращённое облегчение, сменяющееся безудержной эйфорией. Её сознание помутилось, граница между реальностью и безумием стерлась, и в этот момент она была свободна, свободна от самой себя, от своей боли, от своего мира, погруженная в кровавый, безумный танец.

***

Окровавленный нож в руке казался продолжением её собственного тела. Неуловимым фантомом, Сухён вернулась в ту же душную комнату, откуда начался этот кровавый марафон. Её шаги были настолько легки и бесшумны, что даже воздух не шелохнулся. Мунджо сидел на стуле, спиной к ней, неподвижно уставившись на мёртвое тело её брата, которое всё ещё висело в петле, словно чудовищное украшение. Эта картина, увиденная вновь, разожгла в Сухён искру дикого, обжигающего гнева. Она уже не чувствовала отвращения или страха — лишь чистую, концентрированную ярость, которая давала ей жуткое спокойствие.

Приблизившись к нему на расстояние вытянутой руки, она действовала без колебаний, с отточенной, смертоносной грацией. Лезвие ножа блеснуло в тусклом свете, и Сухён, почти не целясь, резко, но точно вонзила его в шею Мунджо. Это был не удар, а скорее толчок, пронзающий плоть с лёгким хрустом, который был слышен только ей одной. Кровь тут же хлынула, тёмной струёй окрашивая воротник его рубашки, но Сухён не отдернула руку. Напротив, она оставила нож на месте, как зловещий символ завершенности.

Его тело дрогнуло, но не было ни крика, ни стона, лишь хриплый выдох. И тогда, в этом страшном моменте, когда жизнь покидала его, Сухён наклонилась. Её губы, всё ещё влажные от слез и крови, коснулись его рта в поцелуе. Это был прощальный поцелуй, самый страстный и горячий, самый возбуждающий в своей извращённой агонии, и самый умиротворяющий. В нём смешались боль и освобождение, ненависть и странная, жуткая близость, которую она, возможно, никогда не испытывала. Это был поцелуй, запечатывающий их совместный путь, их извращённую связь.

— Прощай, Лапуля... — тихий, хриплый шёпот Мунджо едва различимо вырвался из его горла, словно последние, умирающие листья. В его глазах, которые он тут же закрыл, мелькнуло какое-то странное, фаталистическое принятие. На его губах, уже окрашенных кровью, появилась едва заметная, но теперь уже искренняя, спокойная улыбка. Улыбка человека, который достиг своей цели, пусть и ценой собственной жизни.

Сухён не ответила. Она лишь безжалостно, холодным взглядом посмотрела на его умирающее лицо. Её пальцы, безжизненно-бледные, коснулись его щеки, ощущая странную теплоту угасающей жизни. Это было прикосновение нежности, смешанной с отстранённым любопытством. Спустя несколько долгих мгновений, когда его дыхание окончательно замерло, и тело обмякло, она выпрямилась. Нож, всё ещё торчащий из его шеи, блеснул в полумраке. Сухён посмотрела на мёртвого Мунджо, на мёртвого брата, на окружающий хаос. И, словно стряхнув с себя последние остатки человечности, она просто развернулась и пошла дальше. В её глазах не было ни слез, ни сожаления, лишь пустота и жуткая, неестественная решимость, которая вела её в неизвестность.

***

Бледный, безликий свет больничной палаты, проникающий сквозь жалюзи, казался тусклым и равнодушным. Сухён лежала на идеально заправленной кровати, белизна простыней подчеркивала болезненную бледность её кожи. В её руках покоилась книга, раскрытая на середине, но взгляд был прикован к одной точке на странице, не скользя по строкам, не впитывая слова. Она просто держала её, словно часть некоего ритуала, который уже не имел смысла.

Мир вынес свой вердикт: её признали невиновной. Вся ответственность за кровавую резню в общежитии была возложена на Мунджо, которого представили как обезумевшего убийцу. Её же действия, тот последний, смертоносный поцелуй с ножом в шее, были трактованы как акт самозащиты, последняя, отчаянная попытка выжить. Логично было бы предположить, что теперь она должна испытывать облегчение, возможно, даже радость. Но внутри не было ничего. Пустота. Глухая, звенящая пустота, которая поглотила все эмоции, все чувства.

Она ощущала себя словно оболочкой, покинутой собственным сознанием, инвалидом души, которая уже не способна соображать, чувствовать, даже реагировать. Это было состояние, хуже любой физической боли, — полная, оглушающая немота разума. Настолько ей было плохо, что её собственное существование казалось лишь далёким эхом.

За это время, пока её тело медленно заживало, а разум оставался в коме, двери её палаты бесчисленное количество раз распахивались, впуская в неё вереницу лиц. Врачи, психологи, полицейские, журналисты — все они приходили, чтобы расспросить, понять, получить ответы, которые она не могла дать. Голоса сливались в неразличимый гул, вопросы звучали как бессмысленный набор звуков. Она даже не утруждала себя тем, чтобы поднять голову, когда слышала знакомый скрип дверных петель, знаменующий очередного визитера. Её взгляд оставался прикованным к книге, к этой единственной, бессмысленной точке на странице, пока тень очередного человека не падала на неё, поглощая её в своём безмолвном, равнодушном ожидании.

Сухён, погруженная в своё небытие, даже не подняла головы, пока над ней не возникла тень.

— Госпожа? — мягкий, почти сочувствующий голос раздался над ней. Это была молодая женщина в полицейской форме, её взгляд был полон какой-то искренней, но немного неловкой заботы. Она приблизилась к кровати, не нарушая личного пространства, но достаточно близко, чтобы Сухён могла её видеть.

Медленно, с усилием, которое казалось огромным, Сухён отвела взгляд от страницы. Она неторопливо убрала книгу, положив её на прикроватную тумбочку, её движения были вялыми, словно она двигалась сквозь толщу воды. Затем, с не меньшей медлительностью, её глаза поднялись и встретились с глазами полицейской. В них не было ни прежнего безумия, ни ярости, ни даже отчаяния – лишь стеклянная, безжизненная пустота, будто все внутренние огни давно погасли.

— Я сюда пришла, чтобы вас поблагодарить, — продолжила офицер, её голос понизился, стал ещё мягче, словно она говорила с крайне хрупким созданием. — Я не представляю, что вы пережили... это ужасно, правда. -

На лице полицейской промелькнула тень искренней печали, её губы чуть дрогнули, выражая сочувствие, которое Сухён не могла принять. На это, Сухён лишь чуть заметно изогнула губы в подобии улыбки, которая не коснулась её глаз. Это было скорее механическое движение лицевых мышц, чем проявление истинного чувства. Затем она едва заметно кивнула, символический жест благодарности, который был сделан не от сердца, а от того, что так было принято, так требовали социальные нормы. В этом кивке не было ни тепла, ни живости, лишь пустое эхо былого человека. Она оставалась там, в своей внутренней тюрьме, недоступная ни для сочувствия, ни для благодарности.

— Завтра будут похороны вашего брата, — продолжала женщина, её голос был пропитан тягучей, приторной жалостью, которая начала давить на Сухён. — Я надеюсь, что вы уже оправились с таким горем... это очень тяжело...

Полицейская говорила без умолку, словно отсчитывая минуты жизни, которые могли бы быть потрачены на что-то другое, на что-то более настоящее. Каждое её слово, каждый звук сочувствия, казалось, накапливался в палате, заполняя её невыносимой тяжестью. Пустота внутри Сухён, которая раньше была спасительной, теперь превращалась в раздражение. Эти слова, этот бессмысленный поток утешений, были чужеродны, они не могли проникнуть сквозь толщу её омертвевших чувств. Они лишь царапали её изнутри, вызывая глухое, нарастающее бешенство.

Она хотела, чтобы это прекратилось. Хотела, чтобы женщина ушла, чтобы снова наступила тишина, которая не напоминала бы ей ни о чём. Внутренний дискомфорт достиг своего пика. Не открывая глаз, Сухён издала слабый стон, имитируя усталость.

— Мне... мне нужно поспать, — прошептала она, её голос был едва слышен, как шелест осенних листьев. В нём не было никакой искренности, лишь желание избавиться от навязчивого присутствия.

Полицейская, казалось, не сразу поняла намёк. Замешательство на мгновение исказило её лицо, но затем она кивнула, приняв эту жалкую попытку избежать дальнейших разговоров.

— Конечно, конечно... Отдыхайте, госпожа, — произнесла она, в её голосе всё ещё чувствовалась та же навязчивая забота.

Сухён, не дожидаясь окончательного прощания, лишь едва заметно кивнула, символически поблагодарив, и медленно повернулась на бок, отворачиваясь к стене. Её тело замерло в позе спящего человека, но глаза оставались открытыми, уставившись в пустоту. Она слышала, как полицейская тихо вышла, как дверь бесшумно закрылась, оставляя её одну наедине со своим безмолвным кошмаром.

И вот тогда, в этой звенящей тишине, наступила жестокая, леденящая душу правда, скрытая за фасадом её «невинности». Печально, что на самом деле Мунджо не убивал её брата. Она сама, Сухён, совершила это.

*Флешбэк*

Девушка медленно открыла глаза, ощущая тягучую тяжесть и пульсирующую боль, разливающуюся по виску от недавнего удара. Комната была знакомой — тусклый свет пробивался сквозь жалюзи, окрашивая стены в бледно-серый оттенок, а воздух был наполнен запахом стерильности и затхлости одновременно. Медленно, словно через густой туман, она обнаружила неподалёку силуэт — это был её брат.

Внутри неё взорвалась буря ярости и гнева. Каждая клеточка тела содрогалась от неудержимого потока эмоций. Она вспомнила — это он сдал. Её брат, обманул, предал, специально подстроил всё так, чтобы она не смогла сбежать. Его предательство ощущалось острее любого физического удара, и руки  зашатались, тело подрагивало, будто мелкая лодка на разбушевавшемся море.

В нескольких шагах неподалёку лежал шприц; фигура холодного железного инструмента манила и пугала одновременно. Но её взгляд тут же упёрся в стеклянную вазу — прозрачная и хрупкая, она отражала тусклый свет, словно приглашая к безумному решению. Неспешно, почти механически, девушка схватила вазу, почувствовав тяжесть холодного стекла в ладони.

Подойдя к брату, она села рядом. Его чёрные волосы не развеивались, лицо было бледным, усталым, иногда дергающке. Сердце её колотилось, кровь бешено бурлила, заставляя каждую секунду ощущать смертельное напряжение.

Она подняла вазу и нанесла первый удар — резкий, несправедливый, полный гнева и боли. Чону еще не очнулся; в его бессознательном состоянии он не мог сопротивляться, и теперь точно не проснется. Ваза треснула, распалась на мелкие осколки, осыпаясь под ногами, словно символ разрушения последних связей.

Схватив самый острый, зазубренный отломок, девушка стала с отчаянием и жестокостью наносить удары по шее и лицу, по каждому участку, куда только могла дотянуться. Каждый удар был как выстрел, наполненный горькой смесью ненависти, скорби и внутренней пустоты. Кровь хлестала яркими пятнами, смешиваясь с холодным полом.

Пока она, словно одержимая, вершила эту страшную кару, внезапно резкий, болезненный удар по голове оборвал её безумный смерч. Тьма накрыла сознание, размывая звук, свет и всё, что было вокруг, оставляя лишь пустоту — ту же пустоту, что теперь стала её новым домом.

*Конец флешбэка*

Медленно, с какой-то извращённой, сомнамбулической грацией, Сухён повернулась. Её взгляд, пустой и остекленевший, скользнул по прикроватной тумбочке, где лежала её книга. Та самая книга, что была её единственным спутником в палате, та, которую она так и не читала. Рядом с ней покоилась ручка, чёрная и строгая.

Она протянула руку. Движения были отточенными, без малейшего колебания, словно каждый мускул тела подчинялся лишь одному, скрытому приказу. Пальцы сомкнулись вокруг обложки, и книга, с её непрочитанными страницами, оказалась в её руках. Затем она взяла ручку.

Не раскрывая книгу на той странице, где она остановилась "читать", Сухён открыла её наугад, на абсолютно новой, чистой главе. Её взгляд остановился на стройных рядах печатных слов, невинных и ничего не подозревающих. И вот тут, без единой задержки, она начала.

Сначала она перечеркнула целую страницу, проведя ручкой длинную, жирную черту поперёк всех строк. Поверх этой черты, поверх каждой буквы, каждого предложения, она стала методично писать одно-единственное слово: «Умри».

Её почерк был аккуратным, даже каллиграфическим, но каждое «Умри» казалось выгравированным на бумаге невидимым лезвием. Она не спешила, словно выполняла важную, священную миссию. Скрип ручки о бумагу был единственным звуком в палате, монотонным, гипнотизирующим..

Страница за страницей, слово за словом, книга превращалась в нечто иное. Из хранилища историй она становилась кладбищем, где каждое слово было похоронено под надгробным словом «Умри». Её глаза, бесстрастные и пустые, следили за тем, как чернила медленно высыхают, как они навсегда въедаются в волокна бумаги. В этом акте не было ни гнева, ни печали – лишь абсолютная, леденящая душу отстранённость.

Она продолжала, без устали, без сомнений. Пока книга не закончилась. Последняя страница, последний штрих и последнее «Умри».

****

Дорогие друзья..)вот и подошла к концу эта история.😌

Я хочу выразить огромную благодарность всем вам за эмоции и чувства, которые вы дарили мне своими отзывами, наполненными теплотой и любовью. ❤️🥺Это был поистине незабываемый опыт. Конечно, финал оказался далёк от "счастливого конца", но для этой истории, на мой взгляд, он подходит наилучшим образом. Ведь Мунджо никогда не был пай девочкой, как и наша Сухён теперь.

В целом, я искренне рада за этот опыт, проведённый вместе с вами.
Большое спасибо❤️‍🩹❤️‍🔥