Отель "Мелководье"

Какой бы была моя жизнь, если бы я не родился тем, кем являюсь сейчас? Нет смысла гадать, но я все так же перестраиваю слагаемые в своей голове, прекрасно осознавая, что от этого их сумма никогда не изменится.

Точно ли я виноват в том, что все так произошло?

Паром причалил на остров быстрее, чем было ожидаемо. Но персонал был готов и к этому, заранее отправляя своих работников на встречу гостей.

Ведь отель «Мелководье» всегда предоставляет сервис исключительно по высшему классу.

Машины подъезжают к зданию, а юноша, поправляя очки, с презрением оглядывает его сквозь лобовое стекло, с уже приевшейся привычкой закатывает глаза.

Прежде он видел этот самый отель лишь на подсунутом ему буклете, не особо вглядываясь в архитектуру. Но даже пару раз мелькнув глазами на картинку, в жизни он оказался именно таким, каким был изображен на бумаге. Кажется, здесь застыло даже само время.

Кованные ворота создавали впечатление, что при их открытии должен раздаться противный слуху скрип, но этого не произошло. Вода в фонтане показалась Ноа красной из-за того, как в идеальной глади отражалось здание из терракотового кирпича. Взглянув на которое, можно было различить в окнах такое же бордовое свечение, а все благодаря алым портьерам.

Это место от крыши и до идеально выстриженного газона, от симметричных окон и приятного глазу шрифта на вывеске — все было пропитано какой-то странной атмосферой, в которой нельзя было угадать какой сейчас на дворе год и где вообще это находится. Идеальное место для психиатрической больницы, нежели для отеля.

Швейцар с натянутой улыбкой поклоняется гостью, забирая из рук небольшой чемоданчик, в пару движений складывая его на свою багажную тележку. Парень нахмурился, глядя на примечательную бордовую форму работника с вышитым на ней узорчатым гербом. Ноа никогда не любил подобное внимание к деталям, считая это бесполезной мелочью, лишь в очередной раз понимая, что это лишь дешевый пафос.

- Сэр, прошу, пройдите к стойке, там вас встретят.

Ничего другого не остается, как последовать словам швейцара. Чем ближе он приближался к массивным дверям отеля, тем больше поражался тому, как здание перед ним увеличивается в размерах. Ничего удивительного, ведь это физика, но мерзко было чувствовать себя, словно оловянный солдатик перед столь вычурным местом, которому лет в несколько раз больше, чем самому Ноа.

Перед ним учтиво открывают двери, вновь приветствуя и кивая головой. Парень никак не отвечает, склонив голову, проходит внутрь.

Вид снаружи, оказывается, был приятнее.

Внутри все было в тех же тонах – плетенные ковры, багеты у замысловатых картин, даже обои, что слегка отходили от стен. Явно их не переклеивали специально – сохраняли антураж, еще больше придавая винтажности всему окружению.

Ноа не любил старье. И не считал это чем-то красивым.

Неизвестно сколько деревьев было вырублено чтобы создать мебель хотя бы для первого этажа. Сама стойка администрации, столы, стулья, да и кажется этот дряхлый рояль – даже оно было из темной древесины. Это дуб? Или, может, венге?

Света от ламп совсем нет, этот мир словно и правда застыл во времени. Повсюду лишь множества свечей в украшенных высоких латунных подсвечниках. Ноа позволил себе усмехнуться, неужели это такая попытка сэкономить на оплате за электричество?

- Здравствуйте, мистер Ландау. Приятно видеть Вас в качестве нашего постояльца. Ваш номер двести два, второй этаж. Багаж уже доставлен. Вас проводят.

- Не нужно, я сам.

Ноа отмахивается, не взглянув на девушку, стоящую на ресепшене. Он замечает под стойкой стационарный телефон с барабанным циферблатом. Такого старья парень не видел уже лет пятнадцать так точно. Как вообще хозяину этого места могло прийти в голову создать нечто подобное в своем отеле? Или, быть может, это просто нежелание вкладываться в ремонт и усовершенствование?

Юноша быстро поднимает ключ с номером со стойки, сразу замечая, где находится лифт. В кабинке уже стоит пожилой мужчина, полностью поседевший, даже усы его были светлыми. Он дружелюбно кивает, пропуская парня вперед, нажимает нужную кнопку. Ноа отходит на шаг подальше, не желая соприкасаться даже плечами с бордовым пиджаком работника.

Выходит, так же быстро, как и зашел, не прощаясь, слыша что-то в след. Открывает дверь номера, замок чуть клинит, и не успевает парень раздраженно подумать о том, как ему все больше не нравится это место, как дверь поддается, приоткрываясь, приглашая юношу в темноту.

Кажется, девушка за стойкой предупреждала его о проблемах со светом, вот только Ноа прослушал все её слова. Ожидаемо, основное освещение не работает, лишь пару небольших бра у широкой кровати, застеленной, кажется, тысячами слоями покрывал и одеял. И снова эти алые обои, обивка мебели, портьеры.

Ноа морщится – как же он не любил красный цвет и все его возможные оттенки. А этот чертов отель, кажется, полностью утонул в этом багровом озере.

Юноша устало выдыхает, расстегивая верхние пуговицы белой рубашки, протирает глаза под очками. На свой чемодан даже не взглянул – все так же стоит в углу, ожидая хозяина. Ноа не нужны свои же вещи, ему вообще здесь ничего не нужно, но приехать сюда пришлось.

Присаживается на кровать, доставая из дипломата небольшой, но исписанный блокнот, проверяя информацию.

«19.30. Четвертый этаж. 422 номер.»

Взглянул на часы – осталось пол часа до назначенного времени. Пришлось подойти к ожидавшему его чемодану, монотонно разбирая вещи. Так и пройдет это время, а затем он постучит в нужный номер, заходя в помещение.

- Приятно познакомиться, мистер Ландау.

Ноа не ответил, поправляя очки.

- Присаживайтесь.

Монотонно-бархатный мужской голос, кажется, заполнил не только саму комнату, но и всё сознание парня. Мужчина указывает на кушетку рядом с собой, а Ноа лишь фыркает себе под нос – он до последнего не верил, что окажется у мозгоправа.

- Прошу, не стесняйтесь.

Ничего не остается, как подчинится. Мельком оглядывает говорившего – Ноа никогда не любил врачей, особенно тех, что копаются в голове, называя это лечением. Статный вид, рубашка из явно дорогой ткани, светлые волосы, таких напыщенных блондинов Ноа за свою жизнь повидал не мало. За такими людьми всегда тянется длинный шлейф из пафоса и эксцентричности, что не могло не вызывать противоречивых эмоций.

- Борис Романов.

- Я в курсе.

Ноа прикрывает глаза, кое-как уложившись на этой идиотском, по его мнению, подобию мебели. Все в этой комнате казалось нелепым, выдернутым из контекста, не сочетаемым. Мужчина лишь по языку тела парня сразу понял, что пациент будет не из простых.

- Расскажите о себе. Все, что посчитаете нужным.

- Вам же присылали всю информацию. Зачем повторять?

- Одно дело читать о вас, а уже совсем другое, слышать все лично от своего пациента.

Ноа осекся, дернув щекой при слове «пациент». От Бориса не прошла мимо эта эмоция, и он сразу стал делать пометки в своем блокноте.

Парень приоткрыл глаза, разглядывая полутемный кабинет врача. Мысленно ухмыльнулся – кажется, в отличии от всего отеля, здесь не было никаких оттенков алого или бордового. Темно-зеленые цвета вперемешку с коричневым, интересное сочетание. Как грязная земля и засохшая трава. Обои в широкую полоску, вся мебель, ожидаемо, из того же дерева, что и фойе, расставленные по полкам бессмысленные вещи, которые больше походили на ненужный хлам, чем на памятные безделушки. Да, явно целый лес был вырублен для создания такого интерьера.

- Вам нравится то, что видите? – мягко спрашивает Борис, заметив то, как юноша разглядывает его кабинет.

- Нет.

- Рад, что вы со мной искренни. Считаю честность одним из главных человеческих достоинств.

- Я здесь не за тем, чтобы вы меня хвалили.

- О, спасибо, что напомнили. Давайте начнем нашу сессию.

Ноа выдыхает, приняв неизбежное. Откидывает голову на неудобную кожаную подушку – поморщился, не желая представлять сколько людей касались её за все время.

- Хочу услышать всё от вас, мистер Ландау.

Юноша хмурится, не желая вообще говорить, но начать все-таки придется. Почему-то он думал, что все это пройдет легче, точнее, он лишь хотел так думать.

- Давайте начнем с простого, – Борис листает блокнот, внимательно наблюдая за пациентом. – Кто вы, откуда родом. Как ваша семья, какие отношения. Где учились, где работали.

Ноа еще раз глубоко вдохнул, собираясь с мыслями. Напомнил себе, что иного выхода нет, даже если придется позволить себе влезть кому-то под кожу.

- Ноа Ландау. Двадцать восемь лет. Родился в Ньюпорте, Род Айленд. – слова давались тяжело, даже такие простые факты о себе.

- Когда вы родились? Мне нужна точная дата.

- В первый день осени.

- Как лирично. – мягко улыбнулся Романов.

- Нет, это просто факт, – Ноа отвел взгляд, но сразу же вновь закрыл глаза. – Семья... Мы не так близки, я плохо помню все, что было связано с детством.

- Вы выглядите так, словно уже родились взрослым человеком, мистер Ландау.

Ноа проигнорировал его слова.

- Отец дантист, много работал, мало участвовал в моей жизни. Мать работала в страховой компании. Окончил местную школу, поступил в колледж в Портленде. Работаю...работал брокером, это вы и сами знаете.

- Очень понимающе со стороны начальства было предоставить вам лечение в моем отеле.

- Это не... - замялся Ноа, но нужных слов он не нашел.

- Поговорим поподробнее об инциденте, который привел вас сюда.

Ландау сглотнул, тяжело выдыхая носом, кивнул.

- Это произошло месяц назад. У меня и до этого бывали... подобные моменты. Но еще никогда это не выходило за рамки моих личных проблем.

- Мистер Ландау, – голос Бориса резко стал ледяным. – Вы размозжили парню голову системным блоком. Это не похоже просто на рамки «личных проблем».

Ноа резко задержал дыхание, слова били по ушам тугим хлыстом. Он еще раз сглотнул, переваривая мысли.

- Никогда не было ничего подобного.

- Вы же понимаете, что это не оправдание. Я здесь за тем, чтобы помочь Вам.

- Вернете моему коллеге жизнь?

- Нет, но постараюсь спасти вашу.

Ноа выдыхал, рассказывая свою историю. Борис слушал его, не перебивая, затем просил остановиться на тех моментах, которые проявлялись у Ноа в детстве и когда у него начались проблемы.

Парень и сам не знал, когда именно это произошло. Сначала говорил, что в средней школе проявились первые вспышки агрессии. Ожидаемо, Ноа был из тех, кто служил грушей для битья для местных подростков, но сам никого физического вреда не причинял. Он умел причинять его морально, за что и несколько раз поплатился разбитой губой или сломанным ребром.

- Что было причиной? – Борис не отрывался от записей. – Может, какое-то слово, или задели кого-то из ваших близких?

- Нет.

Это был хороший вопрос, Ноа и сам пытался найти на него ответ, но ситуации всегда были разные. Когда-то его спровоцировал чей-то цвет волос, затем девушка, что всегда держала в руке крестик, раздражая его, ведь сам Ноа был атеистом. А когда-то он сбил кормушку для птиц на каком-то дереве, ведь по какой-то неясной ему причине ему не нравилось, что у дома летают много черных ворон.

- А ваш... усопший коллега? Что вызвало ваш гнев?

- Военный жетон.

- Военный жетон? – переспросил Борис, приподнимая брови, перечеркивая что-то в блокноте.

- Военный жетон. – так же равнодушно повторил Ноа.

- Тема войны для вас особенная? Может, ваш отец...

- Нет, – отрезал Ноа, пресекая домыслы. – Мне плевать на войны. И на тех, кто туда отправляется.

- Это весьма необычно. Вы правы, эти детали словно никак не связаны.

- Я не удивлен.

- Но у всего есть смысл, мистер Ландау. И мы его обязательно найдем.

Ноа выдохнул, закусив губу. Ему придется терпеть этого Романова, терпеть то, что в его голове будут копаться, а он не сможет быть против. И самое отвратительное – Ноа знал, что это ему не поможет. Придется просто выдержать эти месяцы добровольно-принудительного лечения, пока шумиха с убитым им человеком не уляжет. К своему счастью Ноа был ценным сотрудником и даже такой поступок, как убийство на рабочем месте сойдет ему с рук, и кампания прикроет нужные и ненужные рты, если Ландау пройдет так называемую «реабилитацию».

Ноа было плевать, что он стал причиной чьей-то смерти. Он не знал, но почему-то не винил себя во всем произошедшем.

Послышался стук в дверь, что для парня стал спасительным. Эти пара часов с врачом шли невероятно медленно, Ноа поймал себя на уже знакомой ему мысли, что время здесь словно остановилось.

- На сегодня все, мистер Ландау. Жду вас на следующей сессии.

Парень не ответил, вставая с уже надоевшей ему кушетки. Лишь сухо кивнул в ответ, открывая дверь, встречаясь глазами с невысокой девушкой.

Про Ноа часто говорили, что он довольно холодный и отстраненный, один его взгляд говорил многое. Юноша был удивлен, встретив еще более закрытого человека, чем он сам. Это было понятно лишь по её бесстрастным зелёным глазам.

«Засохшая трава» - опять подумал Ноа, сравнивая цвет её глаз с выцветшими обоями. А все сухое очень быстро загорается, если где-то найти хоть малейшую искру.

- Мисс Харрис, прошу вас.

Девушка не удостоила Ноа своим взглядом, лишь едва толкнулась плечом, заходя следом. Да и сам парень не любил таких, как она. Длинные светлые волосы уложены так, словно на них страшно дыхнуть. Обтягивающее черное платье, пошлый вырез на ноге. Хотя, кому-то он покажется элегантным. Родинка под глазом, за что сразу цепляется взгляд, но и она не дает жизни отстраненному выражению лица девушки. Лишь чертов серебряный крестик, висящий на шее, заставил Ноа резко развернуться в сторону, уходя прочь.

Ладони рефлекторно сжались в кулаки, пока девушка легкой походкой прошла уже к знакомой ей кушетке, привычным движением закинув на неё ноги.

- Как всегда вовремя. Спасибо за пунктуальность, мисс Харрис.

- Лэйн, – тихо произнесла девушка. – Я же просила называть меня просто Лэйн.

- Соблюдаю этикет со своим пациентом, мисс.

Девушка прикрыла глаза, расслабляясь. Что они будут разбирать сегодня? Или, попробуют гипноз? Лэйн уже не помнила, какая по счету сессия у неё с Романовым. Расслабленный голос мужчины, итак, вводил в транс, заставляя девушку рассказывать уже знакомые ему истории и травмы из её жизни.

Бориса лишь раз за разом удивлял тот факт, что Лэйн, как и предыдущий его пациент, тоже не считала себя виноватой в содеянном. И если Ландау ограничился (ну, или пока что), одной жертвой, то для мисс Харрис мужчина был далеко не первым психиатром в её жизни.

- Да, закрыла двери. Да, на замок, что нашла в амбаре.

- Какого цвета был замок?

- Черного, с налетом ржавчины. Как и цепь с толстыми звеньями. У скважины были несколько царапин, я не попала в неё с первого раза.

Мужчина пересматривает свои записи касательно этой ситуации – Лэйн всегда отвечала одинаково, не путаясь в деталях.

- Мне никогда не нравилась эта часовня, Борис.

- Да, вы говорили, мисс Харрис. Спасибо за откровенность.

- Я не говорю это для того, чтобы вас порадовать. Я ведь знаю, что вы опять будете это спрашивать.

Романов выдохнул, мягко кивнув.

***

12.3. Они же, схватив его, били, и отослали ни с чем. 12.4. Опять послал к ним другого слугу; и тому камнями разбили голову и отпустили его с бесчестьем.

Лэйн не уставала от очередных сессий – она уже позабыла такое слово, как усталость. Вокруг неё рутинно, однообразно, и она сама слилась с окружением, словно став его неотъемлемой частью. Так сильно походила на сам кабинет Романова, состоящий из множества деталей, которые складывались в общую картину только в том случае, если знать историю каждой мелочи.

На полках можно было рассмотреть разнообразные статуэтки животных и птиц, картины, которые благодарные пациенты дарили своему врачу. Даже шкура бурого медведя на полу придавала этому месту особый антураж, оставалось только догадываться — это очередной дар или Борис сам когда-то лишил это животное жизни, оставив себе трофей.

Пациенты Романова сменялись с каждым месяцем, Лэйн даже не запоминала их лиц – в этом не было никакого смысла, ведь они рано или поздно покинут отель, в отличии от неё.

Это теперь её дом? А что это вообще такое – дом?

Дом, это то место, где тебе говорят, что делать, и ты послушно это выполняешь? Дом, это то, где ты спишь, среди таких же оставленных детей, как ты сам? Дом, это там, где тебя кормят? Тогда да, отель стал для Лэйн домом. Или она все это время думала не о «Мелководье»?

Здесь, хотя бы, не кружится голова от приевшихся ею терпких запахов сырости вперемешку с церковным воском. Может, были еще какие-то благовония, но их Лэйн уже и не вспомнит, к счастью, они все для неё лишь одна вонь, а этих запахов девушка уже не встречала давно.

Прислонившись о прохладное стекло, стоя у окна, Лэйн склонила голову, наблюдая за выселяющимися постояльцами. Кто-то здесь остановился как турист, развлекая себя охотой, гольфом, экскурсиями по живописному озеру, или еще чем занимают себя люди, которым некуда тратить деньги.

Таких, как она, было не так уж и много, но и те задерживались ненадолго. Никто не был здесь так долго в роли пациента, лишь Лэйн.

В отеле она уже два года. Значит до этого еще год или полтора она находилась в далекой лечебнице на краю какого-то штата. А незадолго до этого...

Лэйн мягко улыбнулась, прикрывая глаза.

Нет, она не садистка, и искренне считала, что с ней все в порядке. Может, не она сломанная, а другие?

Лэйн было двадцать, когда она заперла часовню. Нет, она не сходила с ума, взяв на себя ответственность вершить судьбы, она просто решила отплатить тем же, что когда-то сделали с ней.

Может, в девушке было много общепринятых минусов. Это не мешает ей жить, ведь в этом и прелесть жизни – быть особенным. Ведь так?

Мягкой поступью, тихо шагая по плотным коврам в коридоре, стук её каблуков глушится тканью. Она спускается на ужин – всегда сидя в отдаленном столике ресторана, что находится на третьем этаже. Лэйн всегда надевает элегантные, пусть и немного откровенные платья в темных, глубоких оттенках – ведь это не грех, родится красивой?

Девушка прекрасно смотрится в роскошном интерьере ресторана, ей идет разгуливать между массивных колонн, сидеть за идеально засервированным столом. Её наряды всегда прекрасно сочетаются даже с красной обивкой стульев, а взгляд такой же бесстрастный, как всю вычурное убранство, в котором нет души, только звенящее пошлостью изящество. Лэйн подходила этому месту, а место подходило ей.

Её знает лишь персонал отеля, чаще всего обходя стороной. Для быстро сменяющихся постояльцев она такая же, как и все вокруг. Обычная. Или пытается быть такой?

Заводит светские беседы, односложно отвечая. Изредка проявляет мнимый интерес к тому или иному гостю, что наградил её своим вниманием. Но Лэйн надолго не хватает, опуская взгляд, она возвращается к своим выдуманным делам, занимая своё время.

Стук каблуков глушится о плотный ковёр, пока девушка ступает по коридору. Кажется, даже с закрытыми глазами она найдет сюда дорогу.

- Какая эмоция вами двигала, когда вы решились на поджог?

Самая искренняя и чистая, Борис. Та, которая даёт силу вставать с утра, открывать глаза, пытаясь прожить еще один день.

- Ваши родители. Вы знали, что они будут там?

Конечно. Ради этого я туда и пришла.

- А те дети, что так же оказались в часовне. Вы были близки?

Нет, это лишь приёмные сыновья и дочери моей семьи. Я одна была рождена своими родителями. Только я была их настоящим ребенком.

- Почему именно поджог?

В тот день было жарко. Там всегда было жарко, это же Северная Каролина. Странно, что мы все не сгорели, просто стоя на солнце.

- Почему именно в тот день, а не в любой другой?

Потому что это был мой день рождения.

- Значит, хотели сделать этот день еще более особенным.

Я родилась знойным летом, хотя все думали, что глубокой зимой. Она мне всегда нравилась больше, хотела бы я ещё раз увидеть снег.

- Вы никогда не раскаиваетесь. Почему?

Потому что нет смысла молить о прощении, если ты искренне не чувствуешь вины за содеянное.

Привычные вопросы – привычные ответы. Кажется, это может продолжаться вечно, но Лэйн не против. Это лучше, чем лечебница или тюрьма, в которой она должна была находится. Романов каким-то чудом узнал о массовом убийстве на религиозной почве в одном из штатов, а затем достал Лэйн из психиатрической лечебницы, доставив к себе в отель. Может, связи Бориса или потребность в практике с таким пациентом сыграла роль, а может, все вместе, ведь Лэйн так или иначе все еще находится здесь.

Кончиком пальца проводя по узкому переплету девушка даже не задумывается о названии книги, пока достает её с полки библиотеки. Книг на этих полках было бесчисленное множество, и все они были разные — редкие издания вперемешку с многотиражными экземплярами, история древних цивилизаций на одной полке со средневековыми сказками. А затем Лэйн уходит обратно к себе в номер, тихо читая, засыпая прямо с ней в руках.

Пока она здесь, она может просить у своего лечащего врача все, что захочет. А он просит от неё лишь одного – правды. Но почему-то требуемая правда его не устраивает.

Главное, что эта правда устраивает саму девушку.

Пока она тихо спит, на улице уже стоит глубокая ночь. В отеле не принято шуметь, лишь на первом этаже, где находится ресторан. Пока сомелье вещает о терпких нотках очередного полусладкого, горничная тихо проскакивает внутрь коридора, прихватив с собой припрятанную бутылочку прямо из-под стойки этого самого сомелье, что лишь подмигнул ей в ответ.

Лифт поднимается на пятый этаж – особенный. Здесь живет сам Борис Романов и самые привилегированные гости их отеля. А в самом дальнем номере, скрытым от всех ненужных глаз, находится дверь, что сливается с узорчатыми обоями, ведь и сама покрыта ими, исключая лишь тонкие вырезы.

- Должен будешь. Если Борис узнает, пришибет и тебя, и меня.

- Как будто ты против. Чахнуть здесь ведь и тебе не нравится.

- У меня работа. А ты всегда можешь уехать.

- Не могу, и ты это знаешь.

- Иногда мне кажется, что ты просто не хочешь этого.

- Знаешь, лучше помолчи и отдай мне бутылку.

Полутемный номер оживает от легкого хохота молодых людей. Юноша подкидывает в воздухе бутылку, затем ловко открывая её припрятанным штопором. Девушка хлопает в ладоши, поражаясь ловкости, садится на пыльный диванчик, закидывая ноги.

- На, переоденься. Терпеть не могу эту чертову форму.

- Знаешь, я тоже ненавижу красный.

- Я люблю красный. А форму – нет.

Девушка ухмыляется, но все же уходит в небольшую ванную, чтобы скинуть с себя плотный твидовый костюм, что приходилось носить даже горничным в холодное время года. Брошь с гербом отеля падает вниз, но девушка не обращает на это никакого внимания, ведь у неё таких еще полно. Свободная футболка и флисовые штаны, пусть и мужские, но ощущаются на коже гораздо лучше, чем вынужденная одежда персонала.

- Как день?

- Такой же, как предыдущий, – хмыкая, отвечает девушка. – И такой же, как завтрашний.

- Ламия, ты же, насколько я помню, любишь обыденность.

- Даже к хорошему успеваешь привыкнуть.

Девушка распускает высокий хвост, темные волосы рассыпаются по плечам, касаясь поясницы. Устала даже кожа головы от напряжения за целый день, Ламия выдыхает, прочесывая пряди.

Парень ухмыляется виду расслабленной подруги, делает глоток из замысловатого хрустального бокала, аккуратно держа его за хрупкую ножку. Глотая, хмурится, цокая языком.

- Не могла что-то получше найти?

- В следующий раз сам забалтывай сомелье, умник.

Парень протягивает Ламии точно такой же бокал, наполненный украденным вином. Девушка нерешительно делает первые глотки, хмурясь точно так же, как и друг.

- Ты прав, Каин, оно отвратительно.

- Горькое.

- Нет, потому что оно тоже красное.

Парень задорно смеется, зарываясь ладонью в свои аномально светлые волосы. Садится на подоконник, вглядываясь в глубокую темноту, дает второй шанс мерзкому вину, делая еще пару глотков. Все равно другого у них нет.

- Как твои сессии? – буднично спрашивает Ламия, опираясь на торец кровати, склонив голову.

- Ты знаешь, как. – тон голоса Каина не выражает ничего хорошего.

- Многие же уезжают, – девушка отводит взгляд, словно опасаясь этой темы. – Может, и у тебя получится.

- Не получится.

- Прошло ведь уже десять лет.

- И пройдет еще столько же, – Каин протирает лицо ладонью. – И может, еще.

- Что, Борис настолько плохой отец?

- Он мне не отец, – отрезает парень, допивая остатки вина в бокале, доливая им с подругой еще. – Дядя.

- Запамятовала.

- Нет, ты просто решила мне напомнить об этом. Опять. Зачем-то.

- Да, – ухмыляется девушка, прищурившись. – Мне нравится, что ты такой особенный.

- Не хочу быть особенным.

Каин залпом выпивает весь бокал вина, пока Ламия, наблюдая за ним, отворачивая голову в сторону. Она не очень-то любит вино и алкоголь в целом, но приходится частенько выкрадывать его, ведь Каин по-другому не уснет.

Кошмары для пациентов «Мелководье» это что-то обычное, но в случае юноши это, действительно, особенный случай. И сам парень, как уже говорила Ламия, действительно особенный.

Ведь Романов не держит родственников к себе настолько близко. Просто потому, что их больше у него не осталось.

Каин был тем, кто приложил к этому руку.

***

Если можно было бы отмотать время, то я бы обязательно вернулся обратно. Я бы хотел посмотреть на самого себя стороны, увидев свои собственные руки в крови. Сказал бы себе – это правда я? И сам я бы себе ответил – конечно. Разве ты видишь здесь кого-то еще?

Я родился глубокой зимой, кажется, где-то в феврале. Может, у Бориса есть мои точные записи о дне моего рождения. Настоящего. Но и они менялись – нужно было скрыть всю информацию обо мне, о том самом дне, когда, кажется, часть меня была безвозвратно утеряна.

Гринвич. Я не посещал этот город, да и саму Англию с того самого дня, как своими руками задушил своего собственного брата.

Борис часто мне говорил, что некоторые из его пациентов не чувствуют вину за содеянное. Мне кажется, я в их числе, но, в отличии от них всех, я заставляю себя быть виноватым. Раз за разом возвращаюсь в тот самый день, собирая крупицы отрывков воспоминаний воедино. Мои ладони, сжатые на тонкой шее старшего брата. Закатанные глаза, красные капилляры, взбухшие вены. Кажется, я и сам не могу дышать, глядя на то, что происходит.

Затем и он перестает дышать. Я этого хотел? А если и правда я, то зачем?

Жаль, что на этом мой кошмар не кончился.

Если что-то я пытался вспомнить по отрывкам, что у меня остались, то и было бы то, что я предпочел забыть. Надрывное рыдание матери. Звук, что навсегда будет стоять у меня в ушах, а её безумные глаза, в которых, кажется, больше никогда не будет места любви, которая была когда-то направлена на меня. Крик отца, то, как он падает на колени. Выстрел, затем еще один.

Остался лишь только я. Я этого хотел? А если и правда я, то зачем?

Заученным текстом в голове промелькнул номер телефона дяди, что всегда радовал меня своим присутствием. Этот раз не был исключением – только вот он больше не улыбался, приехав так быстро, как только смог. Или он всегда жил с нами? Я не помню.

В тот день меня больше не стало существовать. Как и, в целом, нашей семьи.

В тот день родился Каин.

Хоть и Борис никогда не был религиозным человеком, почему-то в моем случае он решил наградить меня этим именем, словно клеймом. Так странно, все еще пытается сделать всё, чтобы я это забыл, а собственное имя, словно насмешка, всегда будет напоминать о том дне.

- Эй, ложись. Тебе уже хватит.

Каин приоткрывает один глаз, встряхнув головой. Ламия помогает парню лечь на кровать, накрыв одеялом, забирая из сжатой ладони хрупкий бокал, который чудом не треснул. Юноша тянет к ней руку, но девушка лишь проводит пальцами по его волосам, уходит из номера.

Ламия всегда уходит, как и все, к кому Каин пытается приблизиться.

Может, ей с ним страшно, но тогда зачем она помогает ему, составляет кампанию или изредка выбирается в небольшой городок?

А может, вдвоем быть виновными не так тяжело.

***

Папа всегда будет рядом.

Постояльцы сменяются с каждым днем даже быстрее, чем разливается вино по бокалам в их ресторане. Ламия тоскливо наблюдает за каждым гостем, что покидает двери их отеля, даже не оставив на чай.

Край мужских брюк не достают до их туфель, оставляя небольшое расстояние, скрытое тонким носком, прикрывая кожу. Если бы девушка была маленькой девочкой, она бы задорно оттягивала их вниз, щекоча.

Чье-то мужское бедро касается столешницы, пока его обладатель, держа в руке бокал тонкими пальцами, что-то оживленно рассказывает, щелчком подзывая к себе официанта, ведь бокал уже стал пуст.

Ламия проходит мимо, заглядываясь на это широкое бедро, желая прижаться к нему щекой.

- Пожалуйста, Борис. Это мой единственный шанс.

Романов вальяжно сидит за своим креслом, потирает переносицу. Нервно качает ногой, обдумывая что-то в своей голове.

- Нет.

Ламия сжимает жесткий ковёр под своими пальцами, выдыхая сквозь плотно сомкнутые зубы. Поднимает голову, тянется к покачивающейся туфле, словно завороженная.

- Прекрати.

Борис встает, протянув девушке руку, помогая опереться на ноги. Та оттряхивает себя, продолжает глубоко выдыхать, выпуская чужую ладонь из своей.

Романов не любит, когда к нему сами приходят. Он привык выбирать своих пациентов самостоятельно, словно подбирая экспонаты в его необыкновенную коллекцию. Хоть он и принял решение, но почему-то все еще не прогнал эту девушку из кабинета, где она не должна была появится.

- Всё ведь не так просто. Я прав?

Ламия отводит взгляд, поджимает губы. Глаза Бориса сверкнули едва видимым любопытством.

- Я прошу от пациентов лишь одного – честности. Лишь в таком случае мы можем помочь друг другу.

Девушка кивает, хотя даже не успела подумать. Она знает, что не пожалеет, точнее, что не сможет пожалеть. Борис жестом указывает ей на кушетку, и ей ничего не остается, как подчинится.

Это был первый день, когда Ламия появилась в отеле.

Сейчас она уже смутно вспомнит детали, ненужные воспоминания перекрыла привычная ей рутина, но она не привыкла жаловаться. Разве что, Каину. Они удачно пересеклись на каком-то из этажей, и, в частности, благодаря их эфемерной дружбе, Борис все же посчитал девушку достойной его собственной коллекции.

Тихий стук в дверь, а в ответ, тишина. Ламия устало выдыхает, не любит, когда приходится навязывается.

- Уборка. Мистер... - быстро сверив по блокноту имя постояльца, девушка не успевает поднять взгляд как дверь номера открывается. – Лан...

- Ландау.

Блокнот дрогнул в руке, ничего не оставалось, как кивнуть в ответ. Юноша отходит в сторону, пропуская Ламию вперед, презрительно оглянув вычурный костюм горничной. Девушка привыкла к подобным взглядам, с первого раза и не разобрать, обычный это постоялец или пациент, оказавшийся здесь явно не просто так.

Но, вид номера говорил сам за себя – обычный человек не может придерживаться столь идеальной чистоты. Перфекционизм прослеживался даже в развешанных на вешалках костюмах – точно под линейку, не иначе.

Ноа прикрывает дверь, оборачиваясь к застывшей девушке. Ему даже польстила её реакция, хотя, на самом деле, парень уже успел отвыкнуть от социума.

Даже тележку закатывать не пришлось. Лишь поправить чуть скривившийся пододеяльник и поменять постельное белье.

- Вы так работы меня лишите. – с легкой улыбкой проговорила Ламия, пока парень сидел на стуле, что-то выписывая из книги.

- Что?

Ноа развернулся в пол-оборота, а взгляд девушки мельком скользнул на его ремень, но также быстро вернулся обратно к лицу, ведь на него было смотреть гораздо спокойнее.

- Имею в виду, что вы необычайно чистоплотный для мужчины.

Парень не ответил, возвращаясь к тексту. Эта фраза показалась ему неуместной, Ноа вообще не привык к тому, что вторгаются в его личное пространство, пусть даже во временную комнату в отеле.

- Можете заказать ужин прямо в номер, если не хотите спускаться.

Парень усмехнулся. И правда, он крайне не желал покидать помещение и пересекаться с другими людьми, даже с персоналом. Он еще даже не успел привыкнуть к Романову, с которым уже провел несколько сессий. Изредка видел ту блондинку с крестиком на шее, вот и весь его социум. И эта новенькая для него горничная, если она станет чаще заходить в его номер.

А Ламия знала таких людей, как он. Лишь по его взгляду стало понятно, что этот человек не потерпит около себя чужих, хотя вокруг него все чужое. Просто что-то в большей степени, что-то в меньшей.

- Ты принесешь? – не отрываясь от чтения произнес Ноа.

- Если потребуется.

- Потребуется.

Ламия кивнула, поправляя одежду, поспешно покидая номер. И правда – через несколько минут на ресепшене раздался звонок по внутренней линии отеля из номера двести два. Девушка подхватила поднос, возвращаясь к мистеру Ландау, а тот даже наградил её взглядом, сухо кивнув в знак благодарности.

Обслуживающий персонал жил в подобных номерах, что и постояльцы, правда в более простых условиях. Кровати меньше и без такого большого количества одеял и покрывал, подушек. Предметов интерьера было совсем немного, Ламия самостоятельно покупала понравившиеся сувениры в местных лавках, пытаясь создать какое-то подобие уюта. Бра работало одно из двух, но и этого уже было достаточно.

Даже в нерабочие дни ноги сами несли её на первый этаж, разглядывая гостей. Брюки, пальто, рубашки, расстегнутые пуговицы. Все, что напоминало о нём, приносило и боль и притягивало одновременно.

Поднимаясь на пятый этаж, уже по привычке выкрав вино, Каин встречает девушку своей уже в какой-то степени родной ей ухмылкой. Вдвоем они лишь болтают о прожитом дне, пока парень вновь не уснет. Ламия тихо прикроет дверь, спускаясь в номер четыреста двадцать два.

- Опоздали.

Смущенно склоняет голову, признавая вину.

Кушетка, вопросы, звуки соприкосновения шариковой ручки о бумагу.

- Что сегодня нового вы заметили, Ламия?

- Ремень. – тихо отвечает девушка, прикрывает глаза.

- Уже лучше.

- Кожаный. Черный.

- Он был похож на тот, что у вашего отца? Как и мои туфли?

- Нет, скорее, как тот, что у того гостя, что выехал недавно. Мистер Роуз, кажется.

- Меня радуют ваши внимания к деталям.

Потому что ничего больше мне не остается, как видеть тебя везде, папа.

Вечер был томный, кажется, я тоже родилась вечером. В конце первого месяца весны, когда наступает оттепель. Понятие неизвестное для этих мест. Хотя и в родном Ванкувере я не так часто видела снег. Может, лишь тающий.

Я не видела отца уже несколько лет. Кажется, со своего совершеннолетия. Может, после этого я просто больше не была ему нужна.

Им всем?

Я очень ждала свое двадцатипятилетие, словно это станет каким-то переломным для меня моментом. Словно все, что было «до» - прелюдия к чему-то особенному, словно я жду главное блюдо, сидя за столом в любимом ресторане, оставив в желудке для него свободное место.

Отец не позвонил и в этот день. Как и во все другие до этого.

Я не ждала и не скучала, хотя, может, обманывала себя. Его можно понять, сошедшая с ума от алкоголизма жена не лучший стимул оставаться в семье. Кажется, мама начала пить, когда я только пошла в первый класс, или может, чуть позже. Её силуэт для меня тогда уже размылся окончательно, в то время как фигура отца была все отчетливее. Строгие брюки, край которых не достает до кожаных туфель. Ремень, что плотно сидит на бедрах, и пальто, которое он наспех накидывал себе на плечи, какого-то тёмного цвета.

Маленькая я шутливо щекотала его лодыжку, оттягивая носок.

- Он смеялся?

Он всегда улыбался, когда я касалась его.

Нам всегда мешала мама. Отбирала у меня и без того маленькие радости, что я могла получить в детстве. Отец не терпел пьяных женщин, может, тогда я и поняла, что не буду любить алкоголь.

- У вас была нездоровая привязанность к собственному отцу?

Здоровая или нет, я не знаю. Как понять, что это такое, если ты не сталкивался с подобным? Я лишь помню охватившую меня злость, когда я вернулась домой, уже будучи взрослой, застав, в очередной раз пьяную мать, кричащую на отца.

Он этого не заслуживал.

Мать стала ему угрожать, я помню, как он испугался, когда она направила на него нож.

- Вы хотели защитить её?

- Кого – её?

- Это вы мне скажите.

Два тела лежали около меня. Мать с перерезанным горлом и отец, лицо которого было изуродовано, словно его несколько раз приложили об угол стола с неистовой жестокостью. Под алкоголем люди творят страшные вещи, может, поэтому я с осторожностью к нему отношусь.

- Вы все еще помните лицо своего отца?

- Край брюк, ремень, пальто, накинутое на плечи, и туфли.

Руки тряслись так сильно, что я еле была способна омыть их от крови. Я всегда не любила красный цвет, а после этого и еще больше. Помутненное сознание возвращалось, как прошла и тошнота. Мне ничего не осталось, как сбежать из квартиры, не заперев дверь.

- А как вы узнали обо мне?

- Нашла буклет об отеле в столе отца. Я наконец смогла открыть закрытые ящики.

- Значит, вашему отцу меня посоветовали. У него были проблемы?

- Моя мать. И я.

Я помню, как отец сидел за столом, пока я послушно сидела возле его коленей, опираясь на его бедро. Глаза были закрыты, я лишь помню его слова, что, кажется, навсегда отпечатались в моей памяти.

Не переживай, ведь я и так знаю.

Папа всегда будет рядом.