5 глава
Поздний вечер.
Небо — тёмное, как тушь. Только свет от настольной лампы разливался по листам перед Джуном. Он сидел у окна в номере отеля, перед ним — старая тетрадь и открытый перевод Корана, найденный в интернете.
Он тихо повторял, слово за словом:
— بِسْمِ اللَّهِ الرَّحْمَٰنِ الرَّحِيمِ
(Bismillāhi ar-Raḥmāni ar-Raḥīm)
> Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного…
Он повторил снова. Медленно. Ошибался. Переходил к следующей строке:
— الْحَمْدُ لِلَّهِ رَبِّ الْعَالَمِينَ
(Al-ḥamdu lillāhi Rabbil-ʿālamīn)
> Хвала Аллаху, Господу миров…
Его голос дрожал. Он не знал, зачем делает это. Но сердце... отозвалось.
Он закрыл глаза и прошептал по-корейски:
— 왜 네가 이 단어들을 사랑하는지 이제 조금 알 것 같아…
> «Теперь, кажется, я начинаю понимать, почему ты любишь эти слова…»
Он вспомнил, как Айша часто повторяла:
> "الحمد لله" — «Хвала Аллаху».
В моменты боли. В моменты радости. Даже просто, когда солнце выглядывало из-за облаков.
— Ты не просто веришь, — прошептал Джун, — ты живёшь этим.
Он прижал руку к груди.
— А я… я только учусь…
Он записал внизу:
> اللهم اهدني
(Allāhumma ihdinī)
О Аллах, наставь меня.
И впервые — не как бизнесмен, не как человек мафии, не как посторонний — он произнёс эти слова как человек, ищущий путь.
---
На следующий день. У Айши.
Айша подметала улицу перед лавкой. Джун подошёл молча, в руке — маленький свёрток. В нём — красиво вышитая салфетка с арабским узором. На ней было вышито:
> "الحمد لله على كل حال"
(Al-ḥamdu lillāh ʿalā kulli ḥāl)
Хвала Аллаху при любых обстоятельствах.
Айша прижала свёрток к груди, тихо улыбаясь. Она не знала, что он делал ночью. Но чувствовала — в его глазах стало больше внутреннего света.
--
Сеул. Частный клуб. Тайная встреча.
Отец Джуна, Кан Тэ Чжин, сидел в кожаном кресле. Его голос был низким, жёстким, не терпящим возражений.
— 그 아이, 내 아들이 아니게 변하고 있다.
> Geu ai, nae adeuri anige byeonhago itda.
Этот парень превращается не в моего сына.
— 낯선 여자 하나에 미쳐서… 이슬람이라니?
> Natsseon yeoja hana-e michyeoseo... Iseullamira-ni?
С ума сошёл по какой-то чужой женщине… мусульманке?
Один из мужчин ответил с насмешкой:
— 그냥 지나가는 감정일 뿐일 수도 있습니다.
> Geunyang jinaganeun gamjeong-il ppun-il sudo itsseumnida.
Может, это просто временное увлечение.
Кан Тэ Чжин ударил кулаком по столу:
— 아니, 그녀는 그의 정신을 훔치고 있어.
> Ani, geunyeoneun geuui jeongsin-eul humchigo isseo.
Нет, она крадёт его разум.
Он положил перед собой папку с документами и фотографиями Айши. Указал пальцем на снимок лавки.
— 이 여자를 무너뜨려야 한다.
> I yeojareul muneotteuryeoya handa.
Эту женщину надо уничтожить.
— 어떻게? 죽일 건가?
> Eotteoke? Jugil geonga?
Как? Убьёшь её?
Он покачал головой:
— 아니. 그녀를 더럽힐 것이다. 절대 아들이 원하지 않게.
> Ani. Geunyeoreul deoreophil geosida. Jeoldae adeuri wonhaji anke.
Нет. Я её запятнаю. Так, чтобы сын сам отказался от неё.
Один из японских партнеров заговорил на английском:
— You want us to spread lies?
— No. I want us to plant doubt.
> Нет. Я хочу, чтобы мы посеяли сомнение.
— We’ll leak her name in a humanitarian aid fraud. Something small. Quiet. No arrest. Just disgrace.
> Сольём её имя в деле о краже гуманитарной помощи. Без ареста. Только позор.
---
Следующее утро. Район Айши.
Женщина за прилавком шепчет подруге:
— هل سمعتِ؟ قالوا إنها سرقت مساعدات الفقراء.
> Hal samiʿti? Qālū innahā saraqat musāʿadāt al-fuqarāʾ.
Слышала? Говорят, она украла помощь для бедных.
— مستحيل… هي لا تفعل ذلك.
> Mustaḥīl… hiya lā tafʿal dhālik.
Невозможно… она бы так не поступила.
Айша стояла внутри лавки. Слышала каждое слово, будто нож в спину. Люди перестали здороваться. Некоторые уходили, даже не открыв дверь.
Она обхватила себя руками, лицо побледнело.
— يا رب… ما الذي يحدث؟
> Yā Rabb… mā alladhī yaḥduth?
Господи… что происходит?
---
Поздно вечером. Отель. Джун в одиночестве.
Он смотрел на экран телефона. Уже третий день Айша не выходила к лавке.
— 왜 안 나왔지?
> Wae an nawassji?
Почему она не вышла?
Он вышел на улицу, пересёк квартал, как всегда — без охраны.
Перед лавкой стояли два человека. Они говорили громко.
— هذه الفتاة تسرق وتدّعي التقوى؟
> Hādhihi al-fatāh tasriq wa-taddaʿī at-taqwā?
Эта девчонка ворует и прикидывается праведной?
— لعنة الله على المنافقين.
> Laʿnat Allāh ʿalā al-munāfiqīn.
Проклятие Аллаха — лицемерам.
Джун не понял всего, но слово «munāfiqīn» — «лицемеры» — он уже встречал в своих поисках.
Он сжал кулаки. Подошёл ближе.
— Hey! You got a problem?
> Эй! Проблемы есть?
Мужчины отпрянули, заметив его. Один ответил на английском:
— Ask your girl. Maybe she’ll tell you where the food went.
> Спроси свою девушку. Может, она скажет, куда делась еда.
Джун молча смотрел им вслед, пока те не скрылись. Затем повернулся к двери лавки.
Она была закрыта.
Место действия: гостиничный номер Джуна. Поздняя ночь.
Настроение: напряжение, злость, решимость.
Полутёмный номер утопал в тишине. Только свет от большого окна освещал лицо Джуна. Он сидел, уткнувшись в телефон — в новостной ленте и анонимных сообщениях всплывали фразы:
> "Арабская девчонка из лавки — крадёт у покупателей."
"Сладкая личика, но руки не чистые."
"Всё семейство — воры, брат сбежал из страны с долгами."
Джун медленно выдохнул. Он никогда не чувствовал гнева так остро. Это была не просто ложь — это было покушение на её честь.
Он нажал кнопку вызова.
— 여길 와. 지금. (Yeogil wa. Jigeum.)
Приди. Сейчас.
Через пятнадцать минут в номер вошёл его помощник, Ёнсу.
— 무슨 일이죠, 형님? (Museun irijyo, hyeongnim?)
Что случилось, босс?
Джун встал и кинул ему телефон.
— 이거 퍼뜨린 놈 찾아. 빨리. (Igeo peoteurin nom chaja. Ppalli.)
Найди того, кто это распространил. Быстро.
— 네. 확인해보겠습니다. (Ne. Hwagin-hae-bogetseumnida.)
Да. Сейчас проверю.
Ёнсу вышел, а Джун встал у окна. Он сжал кулаки. Всё внутри него кричало: «Не прикасайся к ней. Никто. Никогда.»
---
Спустя два часа
Место действия: склад за городом, здание, где обычно устраивают "разговоры".
Ёнсу открыл дверь.
— 잡았습니다. 사미르라는 놈입니다. (Jabasseumnida. Samir-raneun nomimnida.)
Поймали. Зовут Самир.
Джун шагнул внутрь. В центре на коленях сидел темноволосый мужчина с дрожащими руками.
— 왜? 왜 그녀에 대해 거짓말을 퍼뜨렸어? (Wae? Wae geunyeoe daehae geojismareul peoteuryeosseo?)
Почему? Почему ты распространял ложь о ней?
Самир замер. Затем пробормотал по-арабски:
— أُمرت… لم أكن أريد…
(Umirtu… lam akun urīd…)
Мне приказали… Я не хотел…
— من؟
(Min? — Кто?)
— والدك…
(Waliduk... — Твой отец…)
В этот момент всё внутри Джуна обрушилось.
Отец. Конечно. Он никогда не терпел "посторонних", особенно — мусульман. Джун вспомнил, как однажды отец с насмешкой сказал:
> "Ты что, женишься на покрытой арабке? Умойся холодной водой."
Он закрыл глаза. Стиснул зубы.
— 나는 그의 아들이지만, 나는 그가 아니다. (Naneun geuui adeurijiman, naneun geuga anida.)
Я его сын. Но я — не он.
Он подошёл ближе. Наклонился.
— 다음에 그녀 이름을 더럽히면… 넌 사라질 거야. (Daeume geunyeo ireumeul deoreophimyeon… neon sarajil geoya.)
Если ещё раз замараешь её имя… исчезнешь.
Он вышел, не оборачиваясь.