Глава 6
Драконье Крыло устроился на мягкой подстилке из выделанной шкуры, которая лежала у жаровни, источавшей слабое тепло. Пламя отражалось в его разноцветных глазах — один небесно-голубой, другой — глубокий зелёный. Он сидел спокойно, как будто ждал. Работорговец, стоявший неподалёку, переглядывался с охранниками и ухмылялся, будто предвкушая нечто большее, чем обычную сделку.
Наконец, Драконье Крыло поднял взгляд, холодный и спокойный, и произнёс негромко, но отчётливо:
— Работорговец… пока ты готовишь моих рабов. Молчеливого и Лёда. Я хочу посмотреть на ту кошку. И поговорить с ней.
Он сделал лёгкую паузу.
— Проведи меня к ней. Я поговорю сам. Один.
Улыбка на морде Работорговца стала менее веселой. Он слегка нахмурился, но кивнул, не задавая вопросов. Он знал, что не стоит спорить с тем, кто приносит дары из костей драконов и исчезает в башне, где даже ветер поёт по-другому.
— Конечно… — прохрипел он. — Идём. Она… рыжая. Только недавно поймана. Гордая.
Он повернулся и повёл Драконье Крыло вглубь лагеря. Камни под лапами были ровными, здесь редко ходили толпы. Они прошли мимо клеток, где сидели другие пленные — взгляды потухшие, тела сгорбленные. Никто не шевелился, лишь следили молча.
Наконец они подошли к самой дальней клетке, частично скрытой под брезентовым навесом. Работорговец махнул хвостом охране:
— Уйдите. Ошейник активен. Если будет буйствовать — её скрутит током.
Драконье Крыло кивнул и, не дожидаясь, шагнул ближе. За решёткой, прижавшись к углу, сидела она. Рыжая. Шерсть взъерошена, на шее — туго затянут рабский ошейник с тусклым камнем в центре. Её глаза были янтарными, живыми, злыми. Даже сейчас, несмотря на ссадины на лапах и свежий след ожога на боку, она не пряталась, не избегала взгляда.
Он остановился у самой решётки. Несколько мгновений просто смотрел.
— Ты не похожа на других, — наконец сказал он. Голос был мягким, почти задумчивым. — Ты сопротивляешься. Даже сейчас. Это редкость.
Она не ответила. Только моргнула — раз, медленно. Взгляд не дрогнул.
— Кто ты? — спросил он. — Почему у тебя нет крыльев?
Ошейник на её шее едва заметно вспыхнул, когда она попробовала было заговорить, но тут же сжался и ударил током. Кошка зашипела, но не издала крика, только злобно прищурилась. Драконье Крыло нахмурился и бросил короткий взгляд в сторону охраны, затем снова посмотрел на неё.
— Не отвечай. Пока. Я узнаю сам, кто ты. Слышишь?
Он подошёл ближе, опустился на корточки, так, чтобы их взгляды были на одном уровне. Тишина между ними была тяжёлой, насыщенной чем-то невидимым. Он не торопился, словно изучал каждую черту её морды, каждую царапину, каждый кусочек воли, что ещё оставался в ней.
— Тебя били током за то, что ты говоришь. Это значит, ты слишком опасна для слов, — он слегка улыбнулся. — Интересно.
Он поднялся.
— Я вернусь. Когда захочу. И поговорю… по-настоящему.
Драконье Крыло развернулся и, не оборачиваясь, пошёл обратно к Работорговцу. Тот стоял, ожидая.
— Готовь Молчеливого и Лёда. Скоро вылетаем. Но ту… пока не продавай. Я ещё решу, что с ней делать.
Работорговец только хмыкнул.
— Как скажешь, крылатый. Как скажешь.
Драконье Крыло устроился у жаровни, в уютной тени полога из потемневших от времени шкур. Под ним лежала мягкая подстилка из шерсти зверя, чьи когти, вероятно, до сих пор украшали чей-то трофейный пояс. Он выглядел спокойным, но глаза выдавали напряжённую сосредоточенность. Один — ясный, небесно-голубой. Второй — насыщенного изумрудного цвета. Он ждал. Работорговец стоял чуть поодаль, наблюдая и жуя что-то невнятное, похоже, косточку.
— Работорговец, — проговорил Драконье Крыло, не поднимая голоса. — Пока ты готовишь Молчеливого и Лёда… Я хочу посмотреть на ту кошку. Рыжую. Ту, что недавно прибыла. Я поговорю с ней.
Работорговец не сразу ответил. Его глаза прищурились, морда стала чуть менее самодовольной. Но спорить он не стал. Он знал, кто перед ним стоит.
— Конечно… Пойдем. Но будь осторожен. Эта… особенная.
Они прошли мимо клеток, где томились рабы. Кто-то сидел, свернувшись, кто-то смотрел в пустоту. У всех на шеях блестели тускло-серые ошейники с вживлёнными кристаллами. С каждой клеткой тишина сгущалась, словно воздух становился тяжелее.
И вот — самая дальняя, полузакрытая серой тканью, хранила ту, ради которой Драконье Крыло пришёл.
Работорговец махнул хвостом:
— Увидишь всё сам. Только не пытайся вытащить её наружу — ошейник рванёт её, если попробует сбежать.
Драконье Крыло подошёл ближе и остановился.
В углу клетки сидела кошка. Она прижалась к стенке, будто пыталась стать частью камня. Её короткая, ярко-рыжая, почти оранжевая шерсть тускло блестела даже при слабом свете. На груди, животе и нижней челюсти — кремовые отметины, словно языки пепельного пламени. Кончик хвоста был светлый, как выцветший шнурок. Ушки были острые, с чуть более светлыми кончиками. Зелёные глаза — глубокие, туманные, печальные и одновременно яркие. В них жила боль, но не покорность.
— Она без крыльев, — сказал Работорговец негромко. — Либо вырвали, либо родилась такой. Не знаем. Она не говорит.
На её правом плече и бедре — тонкие, розоватые шрамы. Рабский ошейник туго обвивал шею, камень в центре мигал, предупреждая: любое слово — боль.
Драконье Крыло присел на корточки. Несколько секунд он просто смотрел на неё. Их взгляды встретились. Она не отвела глаз. Не сжалась. Не заплакала. Даже не зарычала. Только смотрела — тихо и упрямо.
— Кто ты? — мягко спросил он. — Почему ты одна? Где твои крылья?
Она молчала. Камень на ошейнике слегка вспыхнул — она, видимо, попробовала ответить… и тут же дёрнулась, пригнув голову, когда ожог тока прошёл по телу. Она не вскрикнула. Только зарычала чуть-чуть, больше от унижения, чем от боли.
Драконье Крыло нахмурился. Он смотрел на неё с лёгкой, призрачной грустью. Словно видел перед собой не рабу… а нечто забытое, потерянное, обломок былой гордости.
— Не говори. Я пойму и без слов.
Он медленно поднялся.
— Я ещё вернусь. Ты не похожа на других. И мне интересно, почему.
Повернувшись, он пошёл обратно к Работорговцу.
— Готовь Молчеливого и Лёда. Мы скоро вылетаем. А эту... не трогай. Пока не трогай.
Работорговец усмехнулся:
— Понял. Только не забудь, кто тебе её припас…
Драконье Крыло не ответил. Только крылья его шевельнулись — и в воздухе будто что-то изменилось.
Они шли обратно через лагерь, между клеток, вдоль деревянных изгородей, где рабы и надсмотрщики сторонились крыльев Драконьего Крыла. Он шагал молча, но внутри него что-то зрело — не злость, не жалость, а необходимость. Непонятная тяга к той кошке, рыжей, с пепельной грудью и зелёными глазами, полными немого гнева.
— Работорговец, — заговорил он, не оборачиваясь. — Я хочу её забрать.
Работорговец хмыкнул. Его шаги затихли, он остановился, поднял голову, глаза заблестели хищным интересом.
— Так сразу? — в голосе мелькнула насмешка. — А ты крепко на неё уставился, крылатый. Предлагаешь мне… что?
Драконье Крыло обернулся. Его взгляд был твёрдым.
— Кусок мяса с дракона, что я разделал в южных скалах. Свежий. Целебный. И десять чешуек рыже-огненного цвета. Я отберу самые лучшие.
Работорговец приподнял брови, его морда расплылась в улыбке. Он кивнул, будто размышляя.
— Угу… хорошая сделка. Только... она пока дикая. Не подчинена. Брыкается, шипит, током её лупит, а она снова. Проблемная. Что ещё добавишь, чтоб я не жалел?
Драконье Крыло молчал. А потом его лапа медленно скользнула в сумку — глубокую, бездонную, полную трофеев. Пальцы нащупали гладкую, плотную ткань.
Он вытащил свёрток. Развернул. Там — сверкающая на солнце шкура. Плотная, гибкая, почти не повреждённая. Цвет — живой огонь, рыжий с золотом и медью. По краю — полоса, где срезаны чешуйки, но сама кожа осталась целой.
Работорговец вытаращился. Его глаза расширились, усы дёрнулись.
— Это что… это…
— Шкура того самого дракона, чешую с которого ты уже принял. Почти не тронута. Хочешь?
Тишина повисла на мгновение, а потом Работорговец расхохотался. Смех был сиплым, скрипучим, но довольным. Он хлопнул Драконьего Крыла по плечу.
— Согласен, крылатый. Забирай свою дикую. Но если сбежит — ты сам за ней гнаться будешь. И не вини меня, если когти тебе в глаз воткнёт.
— Не сбежит, — ответил Драконье Крыло спокойно. — Я найду, чем удержать.
Он снова посмотрел на клетку, где сидела она. Та самая. Упрямая, как уголь в костре.
И в груди его зажглось чувство — не интерес и не жалость. Скорее, предчувствие.
Эта история только начинается.