Глава 23. Зерна Сомнения.
От лица Летти:
– Взгляните на своего брата! Он буквально лезет к Люси! – Питер, взорвавшись, просто обвинял Августа. Яростно тыча пальцем в сторону юной пары, которая даже не догадывалась, что сейчас идёт самый разгар спора.
Майя вскинула голову, её лицо напряглось, а зеленые глаза метнули молнии. Чувствовалось, как она пытается сдержать поток эмоций, чтобы не опуститься до базарной ругани, но голос всё равно прозвучал с рычащей интонацией:
– Что за бред ты несёшь, Питер?! Какое тебе дело до Люси и Августа? Они не дети, чтобы ты их пас, как гусей! Это наша семья, и ты не имеешь права указывать, кто и что делает!
Питер презрительно усмехнулся, его взгляд прошёлся по Майе, а затем, словно лезвием, скользнул по мне, останавливаясь.
– Да я и не удивлен, – он кинул оценивающий взгляд, полный едкого презрения, – учитывая, кто является его родственниками... Видимо, у вас это в крови – вечно лезть куда не следует и приносить проблемы.
Питер никогда не говорил о нас, о любой семье, с такой откровенной, едкой враждебностью. Да, он мог быть высокомерным или злиться, но эта направленная, почти въевшаяся злость, этот приговор всей нашей семье - это было нечто новое, нечто, что мы бы непременно заметили, если бы оно таилось в нем раньше. Казалось, будто это не его собственное, искреннее негодование, а словно кто-то посеял в его сознании крохотное, ядовитое зерно сомнения и неприязни, и оно проросло, развернувшись в эту открытую, жуткую агрессию. В тот момент, когда он говорил о нас с таким презрением, мне стало жутко, ведь это был уже не тот Питер, которого я знала; это был Питер, чьи чувства были отравлены и, казалось, манипулируемы чьей-то невидимой рукой.
В этот момент что-то внутри меня оборвалось. Кровь закипела, словно расплавленный свинец, разливаясь по венам.
– Закрой свою пасть, Певенси! – Вскрикнула я угрожающе, голос сорвался на рычание, а руки сжались в кулаки так, что побелели костяшки. – Пока я не всекла тебе в глаз! – Я уверенно сделала шаг вперёд, каждый мускул моего тела натянулся, готовый к броску. Голубые глаза блестели неконтролируемой, дикой агрессией, отражая ярость, что клокотала в груди.
Эдмунд, видя, как наезжают на его брата, вклинился между нами, пытаясь разрядить обстановку, но его голос звучал неуверенно:
– Хватит, давайте все успокоим свой пыл, и...
Питер, словно наслаждаясь, перебил его, кидая в спину Эдмунду подлую ухмылку:
– Эдмунд, что за притворство? Ты же согласен со мной, насчёт Августа, разве нет? – Как же Питер подставил брата этой фразой, поджигая фитиль уже не только в моих глазах, но и в глазах Майи.
Я резко переключила свой гнев на Эдмунда, внутри всё сжалось от обиды, смешанной с яростью.
– О, так вот как! – Язвительно выплюнула я, глядя ему прямо в глаза, словно испепеляя взглядом. – Значит, вы все это время шептались за спиной, какие мы плохие? И вы только сейчас решились об этом сказать? Как же вы нас терпели всё это время? Какие же вы, Певенси, хреновы лицемеры! – Злилась я всё больше и больше, чувствуя, как лицо пылает, а сердце бешено колотится о ребра.
Слова, полные яда, вырвались из меня, и я видела, как лицо Эдмунда искажается от злости. Он не сдержался, слушая оскорбления о его семье, и сделал шаг вперёд, его глаза горели не менее ярко, чем мои.
— Да ваша семья - сплошное лицемерие! - вырвалось из него. — Вы даже друг с другом грызетесь из-за всяких пустяков, из-за ваших идиотских характеров! — Припоминал он мне ту ссору с Августом в Зачарованном лесу, его голос звучал жестко, словно камень, брошенный в меня.
Удар пришелся точно в цель. Обида, жгучая и острая, пронзила меня насквозь.
– Ты ни черта не знаешь о моей семье! – Прорычала я, едва сдерживая дрожь в голосе. Каждое слово Эдмунда било по самому больному. – Ты не имеешь никакого права так говорить, не зная нас. Не зная, через что мы прошли!
– Ха! Тоже мне загадка! – Издевательски протянул он, его глаза сузились. – Что тут знать-то?! Ты просто злобная девчонка, которая вечно ходит с лицом, словно ей все что-то должны! Тебе так страшно быть хоть чуточку нормальной, что ты прячешься за сарказмом и грубостью! Ты слишком эгоистична, Летти, чтобы показывать хоть какие-то эмоции, кроме гнева и издевки! Только и умеешь, что шипеть на всех вокруг! Ты просто маленькая, избалованная девочка, которая вымещает всю свою злость и недовольство на других!
Его слова, словно раскаленный уголь, больно обожгли меня изнутри. "Злобная", "эгоистична", "маленькая, избалованная девочка"... Каждое из них било точно по самому больному. Неконтролируемая ярость и жгучая обида на мгновение слились в одно ослепляющее чувство. Я не думала, не соображала, просто действовала на инстинктах, как загнанный зверь.
Резкий, оглушительный шлепок заставил всех замолчать. Моя рука, словно ведомая чужой волей, с невероятной силой врезалась в щеку Эдмунда. След от пощечины выступил моментально – красная полоса, словно ожог, проявилась на его коже.
Я резко, почти с судорожным выдохом, отвернулась, не желая смотреть на его лицо, на то, что я только что сделала. Но даже в этом мгновенном движении, я почувствовала, как к моим глазам подступают обжигающие слезы. Горло сжалось, а в груди заклокотала такая боль, что казалось, вот-вот разорвет. Эдмунд попал в самую цель, и мне стало невыносимо стыдно, что он это увидел, что я позволила себе быть настолько уязвимой.
Я не могла оставаться там ни секунды больше. Сделав глубокий, прерывистый вдох, я рванулась прочь, словно спасаясь от самой себя, от этой обнажившейся боли. Каждое движение было резким, отчаянным. Я бросилась в гущу леса, не разбирая дороги, ветки хлестали по лицу, но я не чувствовала ничего, кроме жгучего желания исчезнуть, раствориться, убежать от этих раздирающих меня эмоций. От обиды, злости, стыда и жуткой, всепоглощающей боли.
Эдмунд остался стоять посреди поляны, застыв в абсолютном оцепенении. Его рука инстинктивно потянулась к горящей щеке. В его глазах читался шок, смешанный с медленно нарастающим осознанием того, как же сильно он накосячил.