Глава 45. Юля
– Знаешь тот самый магазин? – переспрашиваю отца.
Он тяжело вздыхает, выпрямляется в кресле, упирает локти в колени и складывает ладони в замок.
– Да, Юля. Знаю.
Резко отворачиваюсь к перилам. Глядя в глаза, разговаривать просто невозможно. Хотя, видит Бог, папа на меня ни разу в жизни даже не прикрикнул.
Все психологи в голос утверждали, что произойди ситуация с Афанасьевым и дружками с какой-нибудь другой девочкой, подверженной домашнему насилию или постоянному порицанию родителей, последствий было бы гораздо больше.
Хотя и у меня их немало.
Словно кометой по касательной, прохожусь взглядом по лицу отца. В следующем году ему пятьдесят пять, но смотрится он гораздо моложе. Я его люблю так сильно, как только может любить дочь.
Всецело. Уважаю и боготворю. Каждый мой день, каждое решение, любое чувство в груди – это результат воспитания этого сильного, мудрого мужчины.
Я честно думала, что мне никогда не встретить человека, хотя бы на двадцать процентов соответствующего папиному жизненному опыту и уравновешенному характеру. Но я смогла. Черт возьми, я ведь даже не искала. Стоило только из дома выйти.
– А про дарителя откуда знаешь? – практически шепотом спрашиваю. – И знает ли мама?
С опаской поглядываю в окна дома.
– Мама ничего не знает, я… думал, ты сама захочешь с ней поделиться.
– Спасибо, – выдыхаю.
– А узнал я. Хм, не поверишь, от Даны Морозовой.
Округляю глаза в ужасе.
Если Дана говорила папе те же слова, что и мне, я просто умру. Умру со стыда. Прикрываю глаза ладонями и еле сдерживаю слезы.
– Ну, ты чего ревешь, Юлька? – спрашивает отец, резко поднимаясь с места. – Голова заболит.
Подходит и обнимает крепко.
– Я сейчас со стыда сдохну, – сквозь пальцы проговариваю.
Папа смеется. Смеется, блин!..
– Для меня тоже, так скажем, ситуация непривычная. Давай не будем усугублять её слезами. Мы всегда были достаточно близки, чтобы говорить на самые разнообразные темы, не испытывая при этом душевный дискомфорт. Надеюсь, так и останется.
Убираю руки от лица и тоже обнимаю папу. Утыкаюсь лицом в мягкую ткань футболки и в тысячный раз благодарю Бога за своих родителей.
– Что Дана сказала? Не верь ей, пожалуйста, не верь, – оправдываюсь.
– И не собирался, – тихо произносит папа. – Я серьезно поговорил с её отцом, больше Дана тебя не потревожит. И наше общение с ней на этом исчерпано, как и моё гостеприимство по отношению к дочери друга. Мирон рассказал мне, что произошло в нашем доме. В месте, которое мы с мамой создавали с любовью, чтобы вы всегда чувствовали себя защищенными, тебя обидели. Я был очень зол, Юля.
– Ну, я ей ответила, – скромно отвечаю и давлю смешок.
Папа вздыхает тяжело.
– А кто удивился? Вся в мать, Юля, – он снисходительно произносит и приглаживает мои волосы. – Удивлен, что от Даны вообще что-то осталось.
Теперь и вовсе подхихикиваю. Только папа так может. Развеселить меня в такой ситуации. Потом вдруг вспоминаю о Дане. И о том, что с нами произошло.
Истерически всхлипываю, дышу часто.
– Он ведь уедет, пап?
– Данил Милохин?
– Угу.
– Уедет, – подтверждает.
Сердце в ноги ухает со скоростью света.
– И как мне с этим справиться, пап?
– Ну-ну, моя девочка, – он осторожно похлопывает меня по спине. – От любви в разлуке ещё никто не умирал. Не надо драматизировать, Юля. Это жизнь. В ней происходят разные вещи. Какие-то серьезные – смерть, болезнь, предательство близкого. Какие-то не очень серьезные. Человек обязан ко всему адаптироваться, как-то выплыть… Справиться.
– И ничего нельзя сделать? – по-детски интересуюсь.
Мне девятнадцать завтра. Веру в чудо ещё никто не отменял.
– Я бы не стал оскорблять Данила своим участием после того, как он сам два года назад попросил взять на себя ответственность, – произносит отец. – Конечно, я сопротивлялся. Предлагал различные схемы, дядя Глеб готов был поддержать.
Боже!
Почему Милохин такой вредный? Неужели нельзя было согласиться на помощь?.. Его узколобость одновременно злит и восхищает.
Слушаю дальше ровный голос отца:
– Вырубить обдолбанного Афанасьева Данил смог бы и одним-двумя ударами, но как твой рыцарь сам признался – слишком уж он разозлился в тот вечер. Слава богу, этот червь – младший Афанасьев жив остался.
Виновато опускаю голову.
– Кстати, я видела его недавно. Он мне угрожал и смеялся надо мной.
Вздрагиваю, с какой силой мои плечи обхватывают крупные ладони. На лице у папы удивление и непонимание.
– Почему сразу не сказала, Юля?
– Да как-то, к слову, не пришлось, – пожимаю плечами.
– Юля, – злится он. – Я завтра же встречусь с его отцом, который гарантировал мне, что его выродок на пушечный выстрел к тебе не приблизится. Мирон, – смотрит папа куда-то за меня. – На день рождения завтра сопровождаешь сестру.
– У меня приёмка на объекте, – отвечает брат, нахмуриваясь.
Складывает руки на груди и плечом прислоняется к дверному косяку.
Смотрю то на одного, то на другого.
– Соболева попросим, – говорит Мир, извлекая телефон из кармана джинсов. – Он в этом «Неоне» прописался и, между прочим, не хило мне задолжал.
***
Шум звонка заставляет меня вздрогнуть.
Всю пару я намеренно не поднимала глаз и нашего препода, кажется, это вполне устраивает.
Что ж. Меня тоже.
Утро моего девятнадцатилетия началось с шикарного букета белых роз, доставленных курьером. Записки, конечно, не было. Но она мне и не нужна.
Скидываю в рюкзак все принадлежности и поправляю сарафан.
– Юля Гаврилина, останься, – окрикивает Милохин.
Горько вздыхаю, потому что выскочить из аудитории незаметно не получилось. Слабо улыбаюсь однокурсникам.
Прислоняюсь к стене и рассматриваю его…
Светло-серый костюм, голубая рубашка, аккуратно уложенные светлые волосы. Ничего нового не вижу, но прорезь на сердце всё равно рвётся по шву, который я так бережно стежок за стежком создавала всю эту неделю. Отвыкая от него.
– С днем рождения, – откашлявшись, произносит Данил, едва закрывается дверь.
– Спасибо… И за цветы.
Он отворачивается к окну. Пока мы оба молчим, рассматриваю причудливые тени на потолке.
Потом вдруг срываюсь:
– Дань, ты… не приходи в клуб вечером, пожалуйста, ладно? Я на эмоциях тебя тогда пригласила, а сейчас жалею…
– Я…
– Не приходи, не надо, – повышаю голос. – Я не хочу.
Трудно дыша, замечаю, как Милохин бессильно роняет голову.
– Хорошо, Юля. Как скажешь…
Мне физически больно наблюдать за тем, как он потирает грудь, ослабляет галстук и, стянув его через голову, откидывает на подоконник.
От волнения мои руки и ноги тяжелеют, словно чугунные якоря, тянущие за собой ко дну, но я делаю рывок – пересекаю аудиторию и щекой прислоняюсь к широкой спине, обвиваю руками торс.
Улавливаю знакомый аромат и вспоминаю твердость мышц.
Больше не реву. Пожалуй, разговор с папой так подействовал. Я всю ночь только об этом и думала.
Партнерство, дружба, любовь – те формы взаимодействия, когда в экстренной ситуации жизненно необходимо определить того, кому сложнее. Потому что добивать того, кто страдает – это не про светлые чувства.
Не про доброту. Не про меня. Не про нас с ним.
А из нас двоих сложнее Милохину.
Именно Дане необходимо уехать из города, где он родился и рос, ему предстоит изменить свою жизнь, переквалифицироваться, именно он сейчас пострадавший. И все мысли, которые в данный момент бьют потоком в голову… они ведь не про жалость. Они про уважение.
Я его люблю. Я его уважаю.
Я… его отпущу.
– Прости, – произносит Данил сдавленно.
Мотаю головой.
– Мне не за что тебя прощать, – признаюсь, прижавшись виском к сердцу, которое бьется как сумасшедшее. Пытаюсь уловить его отчаянный ритм, запомнить, воссоздать в голове, научить своё сердце биться точно так же…
Чтобы у нас было хоть что-то общее.
Хоть что-то.
Он такой большой. Большой, живой, теплый.
Боже, ведь никакой он не Айсберг… Нет!.. Точно не Айсберг!..
У меня получилось.
Прикрываю глаза.
Получилось.
Отчаянно моргаю.
Получилось.
Прикрываю глаза и пытаюсь унять рвущуюся из груди наружу боль.
Получилось… отогреть его сердце!
Эта мысль – единственное, о чем я думаю, когда, приложив все женские силы, что во мне есть, отлепляюсь от любимого тела и не дыша выбегаю из аудитории…
______________________________________
Звездочки)
Люблю❤️
Извиняюсь, что долго не выпускала истории, просто отключили связь, и вот только дали.