Глава 30
Юля
Настоящее время
(спустя пять лет после событий, описанных в предыдущей главе)
- Ну и как вам у нас, Юлия Михайловна?
Заведующий педиатрическим отделением встретил меня возле лестницы. Иван Иванович сиял как медный пятак и, если бы не слишком дорогие часы на его руке, возможно, даже произвел бы приятное впечатление.
Часы вызывали вопросы. Такие, например, как: «Почему не запущен новый аппарат МРТ, который наш фонд оплатил еще полгода назад?» Или: «Как так получилось, что вместо хорошего ремонта и новой мебели во всех палатах приличными выглядели лишь випы?»
- Всё замечательно.
Я поправила белый халат. Его мне выдали еще утром, но после удобного медицинского костюма немецкой клиники привыкнуть к этой неудобной форме не получалось.
- Коллеги уже успели выразить благодарность за новую кофемашину? - Улыбка на лице заведующего стала еще шире. - Она наша спасительница! Особенно в ночные смены.
Он так и напрашивался на неудобные вопросы. Но пугать его своей бдительностью не стоило. Для поиска ответов в фонде имелась служба безопасности. Мой образ безобидного одуванчика приносил гораздо больше пользы. Тем более в случаях с такими заведующими.
- А на обход вас пригласили? - Иван Иванович продолжал успешно рыть себе яму. - После ваших последних подарков детишки больше не боятся врачей. Фонендоскопы потрясающие. Только японцы могли додуматься сделать фонендоскопы с подогревом и усилителем громкости. А отоскопы какие! Другие клиники теперь нам завидуют.
На этот раз мне даже зубы пришлось стиснуть. Последним подарком был аппарат узи. Его заведующий заказывал лично. Выбрал не самую удачную, хоть и дорогую модель. Только вот в кабинете узи до сих пор стояло старое оборудование. Про новый аппарат там ничего не слышали, и никакого обучения никто не проходил, хотя отчеты в фонде свидетельствовали об обратном.
- Нет, на обход меня не приглашали, но, если вы не против, я бы с удовольствием поучаствовала.
Последнее не входило в мои обязанности куратора. Все, что требовалось клиникам от фонда - это деньги. Но за неделю в Питере я уже соскучилась по малышам. Мои немецкие пациенты остались в Гамбурге.
Здесь для всех я была не доктором, а денежным мешком без дна и калькулятора. Да и после вчерашнего светского вечера в одном слишком знакомом доме стоило отвлечься.
К счастью, у заведующего было слишком хорошее настроение. Он не стал интересоваться у коллег, почему важного гостя не пригласили на обход. Вместо звонка дежурному врачу Иван Иванович взял меня под руку и сам повел в сторону палат.
Дальше все было родным и до боли знакомым.
Заинтересованные или испуганные лица детей.
Одни и те же анализы.
Лечение...
На подобном мероприятии я была не первый раз. Год назад, когда Филипп Фурнье, тогда еще просто друг, привез меня в больницу, молча выдержать весь обход было слишком трудно. Подходы к лечению настолько отличались от тех, к которым я привыкла за пять лет, что иногда кричать хотелось: «Не нужно!», «Зачем?»
Чтобы я не наговорила лишнего, Филиппу приходилось сжимать мою руку и каждый раз, когда терпение начинало лопаться, выводить из палаты.
«Медицинские протоколы в разных странах сильно отличаются. Тебе лучше смириться с этим сразу», - потом в лифте пояснял он.
«Ты ничего не сможешь изменить. Это чужая система. Она рабочая. У нее есть свои плюсы, но минусы нам трогать нельзя».
«Или принимай все как есть, или не участвуй».
Филипп редко позволял себе говорить со мной так жестко. Обычно оберегал как хрустальную вазу. Пылинки сдувал. Но в тот раз меня разрывало на части от беспомощности и спасти могла только голая, суровая правда.
За еще два таких визита я почти смирилась с ней. Научилась молчать, когда хотелось самой провести осмотр и вычеркнуть половину лекарств из списка назначений. Поднаторела и в искусстве держать лицо.
Сейчас все эти навыки только закрепились. Вместо того чтобы поправлять врачей, я улыбалась малышам. Вместо того чтобы забрать фонендоскоп и самой слушать каждого - раздавала игрушки.
Лишь в последней палате не смогла смолчать.
Здесь у меня не было вопросов к назначению доктора. Не удивляли и результаты анализов. После консультации можно было спокойно уйти и дальше заниматься своими делами. Но мама мальчика, которая, вероятно, приняла меня за интерна, заставила остановиться.
- Извините, можно у вас попросить... стаканчик кофе? - заламывая руки, взмолилась она. - Я заплачу. Здесь в автоматах только растворимый, а мне он не помогает.
- Давление низкое? - Я всмотрелась в бледное лицо молодой женщины.
- Я уже сама не знаю. - Она опустила взгляд. - То слабость. Такая, что подняться не могу. То так... общее самочувствие, странное.
- Перепады настроения, усталость?
Какой бы хорошей ни была моя практика, но ставить диагноз с одного взгляда я не умела. Лишь догадываться. И сейчас эта догадка была такой острой и болезненной, что сдвинуться с места было сложно.
- Да. И настроение. Я себя ненормальной ощущаю. Такая нервная. То смеяться хочется, то плакать... - Она покосилась в сторону своего ребенка. - А еще мама...
- Так, может, вы скоро снова станете мамой?
- Вы думаете...
Узкие ладони с обручальным кольцом легли на плоский живот, и во взгляде женщины отразилось потрясение.
- Внизу, в аптеке, есть тесты. Могу вместо кофе купить вам один.
- Да... А вам не сложно?
Мамочка растерянно оглянулась по сторонам. Судя по тому, как быстро она согласилась на такую проверку, причины для подозрения у нее были.
- Нет. Сейчас принесу.
Я решительно опустила вниз дверную ручку. Сделала шаг в коридор. Но уйти не успела. Будто очнувшись после долгого сна, женщина неожиданно догнала меня и схватила за руку.
- Спасибо вам... - быстро заговорила она. - Я как-то и не подумала о беременности. Но по времени все сходится! В прошлый раз меня точно так же мутило.
Красивые карие глаза заблестели от слез.
- Вы удивительный доктор, - не дав мне ответить, продолжила мамочка. - Наверное, мало кто сможет всего лишь по настроению и слабости заподозрить беременность. Это талант.
На бледных щеках проступил румянец, а уголки губ потянулись в стороны.
Похоже, в тесте на беременность уже не было никакой необходимости. Можно было обойтись лишь кофе. Некрепким. С молоком. И поздравлениями.
Только нужные фразы застряли у меня в горле и руки скользнули к собственному животу. Плоскому. Без маленького человечка, который к девяти месяцам превратил бы тело в воздушный шарик.
Нужно было собраться с силами и уйти в ординаторскую. Именно там стояла новая кофемашина - главная гордость педиатрического отделения. Но последние слова женщины буквально приколотили к холодной больничной стене. И непрошеные воспоминания накрыли с головой.
- Это не талант. Это опыт, - с трудом ворочая языком, произнесла я и, пока не развалилась по частям на глазах у незнакомки, решительно захлопнула дверь.
* * *
Кто-то становится взрослым в восемнадцать. Кто-то умудряется повзрослеть только к сорока. Моя «взрослость» наступила в двадцать два.
Как будущий врач, я сразу должна была понять, что со мной происходит что-то неладное. Хотя бы заподозрить! Но после неожиданного развода ни знания, ни интуиция не помогли.
СанСанычу приходилось возиться со мной, как с ребенком. Первые дни я белугой выла у него на груди из-за ухода Никиты. Потом две недели он уговаривал меня принять предложение вуза и уехать в Гамбург. А после - снова утирал слезы и запрещал возвращаться в Питер.
Сама не понимала, что меня туда так тянуло. Брак Даня смог расторгнуть даже без моего участия. Его партнер, Павел, прислал свидетельство о разводе вместе с протоколом назначения нового управляющего, будто это были обычные бумаги.
Новостей о Дани тоже нигде не было. Он исчез, словно и не было никогда знаменитого адвоката Милохина. Первое время я не могла поверить. Искала о нем любую информацию. Как последний мазохист, мечтала увидеть хотя бы имя в заголовке.
СанСаныч и Галина ругались со мной из-за этого. Один грозил изъять телефон и ноутбук. Вторая регулярно читала лекции, совсем как мой бывший муж. А в один из дней стало не до Дани и не до интернатуры.
Кровотечение открылось внезапно. По телевизору сообщили о каком-то судебном процессе. Настолько важном, что судья принял решение сделать слушание закрытым, и даже самые опытные журналисты не смогли выяснить подробности.
Новость была так себе. На экране мелькнул черный автомобиль. Точно такой же, на каком меня встречал водитель Дани. А потом репортеры повернули камеры в сторону таблички с названием суда.
Возможно, в сюжете было что-то еще. Вряд ли какое-то рядовое дело могло так сильно заинтересовать журналистскую братию.
Но я не досмотрела. Сразу после кадров с автомобилем пол подо мной качнулся. В глазах потемнело, и начался кошмар.
Подробностей того, что происходило в квартире, я не помнила. Все, на что хватило внимания - красная лужа у ног, которая с каждой секундой становилась все больше.
Ума не приложу, как бы я справилась, если бы не Галина. Именно она вызвала скорую помощь. Она держала меня за руку, пока машина везла нас в клинику. Рядом с ней я узнала и самую жуткую за последнее время новость.
Доктору пришлось трижды повторить диагноз. Первый раз я не расслышала. Второй - не поняла. Только в третий раз смысл слова «выкидыш» дошел до меня полностью.
Вместе с ним дошло и опустошение.
За свою практику я уже встречала женщин, переживших такую утрату. Думать об этом было страшно. Смотреть на них - больно. Для всех это было горе. И для тех, кто ждал малыша. И для таких, как я - кто и не догадывался о своем положении.
После всех медицинских процедур СанСаныч и Галина, обнявшись, плакали на узком диване возле палаты. Персонал приносил им успокоительное и чай.
А ко мне под ручку с горем пришла пустота. Скупая, тотальная. Без слез и без желаний.
Когда Даня ушел, я так и не поверила, что нашей истории конец. Даже в Гамбурге, словно собака, днями смотрела на дверь, ожидая возвращения. Представляла, как он войдет в квартиру. Бесшумно подкрадется и обнимет за плечи.
Тогда вместе с последней его частицей, которая жила во мне, ушла и надежда.
Всего за один день я стала взрослой. Без сожаления сняла свое обручальное кольцо. Удалила черновики сообщений - неотправленных, жалостливых. И с головой окунулась в работу.
Вместо одного ребенка у меня появились десятки маленьких пациентов. А чуть позже, вместо разбитого сердца, - целый благотворительный фонд.
Для сердечных ран не существует заплаток. Но я придумала свою собственную. Рядом с малышами внутри ничего не болело. А рядом с Филиппом Фурнье со временем стало спокойно и безопасно. Вначале как с другом. Потом как с самым лучшим помощником и консультантом. А месяц назад - как с женихом.
Прошлое редко давало о себе знать. Чаще во снах, чем в мыслях. Но вчерашний вечер в доме Дани, совершенно неожиданный для меня, и сегодняшняя мамочка выбили почву из-под ног.
- Ах, вот ты где! Я по всему отделению ищу тебя! - Филипп появился в коридоре, как раз когда я закрыла дверь.
Он словно почувствовал, что я в нем нуждаюсь.
- Меня пригласили на обход. Только закончили.
Я расстегнула халат. На сегодня дел в больнице не осталось.
- Отлично. Тогда я могу позвать тебя на ужин?
Филипп положил мою руку на сгиб своего локтя.
- Ты же знаешь, какая из меня компания после этой больницы?
- О да! - протянул жених. - Так я еще никогда не экономил!
- Тогда, может, просто погуляем? - Мой взгляд остановился на часах в вестибюле. - При желании можем успеть на экскурсию по каналам.
- Забыла? У меня морская болезнь. - Филипп погладил мою ладонь. - Так что не выйдет.
- Прости. - Внутри что-то дрогнуло, но я и вида не подала.
- Тебе не за что просить прощения. - Мужские губы мягко коснулись моей щеки. - Но в ресторан поехать все же придется.
Филипп распахнул тяжелую дверь. Позволил мне первой выйти на улицу.
- Я таки смог убедить Данила Милохина встретиться, - раздалось за спиной.
- Что?
Я развернулась так резко, что мы едва не столкнулись.
- А вот и он сам! - радостно воскликнул Филипп и, снова взяв под руку, повел меня в сторону огромного черного автомобиля. - Поразительно точный. Хоть часы по нему сверяй!
* * *
Я солгала бы, если бы сказала, что не представляла нашу встречу с Даней.
В первый год после развода сумасшедшая мысль о встрече иногда приходила в голову. Однажды, в конце второго года, со мной даже случилось что-то похожее галлюцинацию.
Казалось, что чувствую его рядом. Взгляд то и дело останавливался на стеклах или зеркалах. Я искала в отражениях знакомые черты. Дергалась, когда рядом мелькал кто-то одного с Даней роста и телосложения.
Непростое было время. Окончание интернатуры, моя первая попытка подпустить к себе другого мужчину - просто общаться, без поцелуев, объятий или чего-то большего.
Чуть под машину не попала, потому что постоянно оглядывалась. К счастью, игра воображения прекратилась сама собой. Клиника предложила мне работу. Молодой врач, который пытался ухаживать, переключился на другую, более сговорчивую коллегу. И в отражениях перестал мелькать тот, кто давно ушел из моей жизни.
Это был словно последний круг на воде. Брошенный давным-давно камешек больше не прыгал. Он уверенно ушел на дно вместе с надеждой на новую встречу.
Я была уверена, что прошлое навсегда закрыло двери. Однако у судьбы странное чувство юмора.
Прямо сейчас я шла по узкой дорожке к машине Дани. Мой жених выбрал именно его в консультанты для нового фонда.
- Может, вы пообщаетесь без меня? - У самой машины идти дальше совсем расхотелось.
Мне не было страшно или волнительно. Фамилия «Милохин» давно не вызывала никакой дрожи. Но после того омута воспоминаний, из которого я только недавно вырвалась, как магнитом тянуло домой. К псу, по которому ужасно соскучилась. К горячему шоколаду, который у Галины получался лучше, чем в самой элитной кофейне.
Я даже готова была солгать, что устала. Но выдумывать для Филиппа объяснения не пришлось. Дверь машины распахнулась, и вместо моего жениха другой мужчина бархатным голосом произнес:
- Здравствуй, Юля.
* * *
Даня
В последнее время я редко испытывал злость. Коллеги и партнеры были слишком предсказуемы для такой сильной эмоции. Выходки Кристины вызывали лишь раздражение. Однако Фурнье удалось заставить меня разозлиться.
Это был совсем не тот клиент, о котором я мечтал. Меня слабо интересовал размер его счета и доход, который наше сотрудничество могло бы принести юридическому бюро.
Кристина зря потратила свое время. Я так и не спустился вчера к гостям. А сегодня утром отказал секретарю мецената, когда тот пытался назначить встречу своему боссу.
В моем личном списке табу значилось лишь одно имя - Юлия Гаврилина. До сегодняшнего дня не существовало ни одной причины, из-за которой можно было пренебречь этим табу.
Я бы и теперь не пренебрег, если бы не одно но.
Истинные причины страсти Кристины к благотворительности стали понятны уже давно. Ее мало интересовали детишки, собачки или котики. Чаще всего участие Кристины ограничивалось крупной суммой денег, собранной на какой-нибудь пышной вечеринке, и фотографиями в журналах.
Точно такие же печатали французские журналы в статьях о другой женщине. О молодом враче, меценате, моей бывшей жене.
Кристина из кожи вон лезла, чтобы быть похожей на Юлю хоть в чем-то. Наверное, именно это раздражало в ней сильнее всего. Но в случае с Фурнье Кристина оказалась пешкой в чужой игре.
Не она привела мне нового богатого клиента. Не она была инициатором встречи. Еще вчера вечером я и не догадывался, что за моей спиной происходит что-то странное. Но сегодня днем, пролив литр слез над прощальным колье, Кристина созналась, что Фурнье вышел на нее сам.
«Клянусь, я не знала о нем ничего до прошлой недели», - заверяла она.
«Я никогда не спрашивала его о твоей бывшей жене и вообще не интересовалась ею!» - всхлипывала, глядя на красивый футляр из лучшего в Питере ювелирного салона.
«Он был так мил. Говорил, что много слышал о тебе и готов доверить новый проект лишь твоему бюро».
Оснований не верить Кристине у меня не было. Никакое ее признание не могло изменить точку в наших отношениях на очередную запятую. Но вот к меценату возникли вопросы.
Вряд ли такой человек мог не знать о нашем с Юлей браке.
Вряд ли чьи-то отзывы о бюро могли заставить его так настойчиво искать встречи.
Моя профессиональная паранойя пожарной сиреной вопила об опасности. Горький жизненный опыт так и шептал: «Жди неприятности!»
Но всего одно имя... то самое, табу, заставило засунуть все опасения в одно место и согласиться на встречу.
- Здравствуй, Юля.
Я сам вышел на улицу к бывшей жене. Сам распахнул для нее пассажирскую дверь. Фурнье и словом не обмолвился, что Юля будет присутствовать на переговорах. Мы договорились встретиться один на один сразу после больницы.
Хотелось стереть француза в порошок за его обман. Но еще сильнее сейчас было другое желание. Неправильное. Напрасное...
- Я помогу.
Она не просила о помощи. Она растерянно смотрела то на меня, то на Фурнье. Но я уже взял ее за руку и, шизея от того, как изменилась моя девочка, усадил на сиденье.