Часть 24
Qui nescit tacere, nescit et loqui — Кто не умеет молчать, не умеет и разговаривать.
Наконец-то освободился. Драко заваливается в свои комнаты совершенно выжатый, вываливая на стол все бумаги, и еще минуту держится за темное дерево, чтобы унять головокружение. Вздохнув, он подхватывает недочитанную книгу, и, по пути сбрасывая ботинки, топает в спальню, начиная читать на ходу. Свет там приглушен, поэтому приходится проморгаться, чтобы привыкнуть к полутьме комнаты. И зацепляется взглядом за Поттера на постели.
Тот спит.
Драко замирает, не шелохнувшись. Пальцы, державшие книгу, постепенно расслабляются, и лишь тогда он медленно, с максимальной осторожностью, чтобы не создать даже малейшего шелеста, закрывает ее. Кожа обложки тёплая от его ладоней, чуть шершавый край - знакомый, читаемый на ощупь, - касается его пальцев, прежде чем он откладывает книгу в сторону. Он двигается словно послушная, ласковая кошка, пришедшая к постели больного, боясь его разбудить, но всё равно увиваясь рядом.
Он смотрит на Гарри. Как будто впервые.
Драко аккуратно, не дыша, садится на край постели. Нагибается чуть ниже, подпирает висок рукой, а локтем аккуратно упирается в подушку. Его лицо оказывается почти на одном уровне с лицом спящего, и теперь Драко чувствует всё: тепло, идущее от другого тела, лёгкий, чуть солоноватый запах волос, смешанный с чем-то травяным от масел, которыми приучил его обрабатывать волосы после душа. Воздух между ними кажется зыбким, как водная гладь в абсолютной тишине.
Даже собственное дыхание он старается приглушить, поверхностное и осторожное - лишь бы не спугнуть это хрупкое состояние.
Лицо Гарри теперь видно во всех деталях, как в увеличительном стекле. Нос - чёткий, с ровным изломом. Губы, чуть приоткрытые во сне. Веки опущены, а под ними мелькают тонкие тени — следы усталости, которую Поттер всё это время старательно прятал. Длинные ресницы, почти белёсые на концах, подрагивают при каждом выдохе. Лоб чуть нахмурен, как будто даже во сне он продолжает нести за что-то ответственность.
Драко невольно улыбается уголком губ. Непроизвольно, нежно. Не потому что смешно - нет. Просто от того, что это всё так по-настоящему. Так по-человечески.
Драко замирает еще на миг, прежде чем осторожно улечься рядом.
Он опускается еще ниже, подогнув руку под голову, медленно, чтоб не издать ни малейшего звука. Не сбоку, нет - ближе. Почти вплотную. Так, чтобы не разбудить, не потревожить. Он устраивается так, чтобы не задеть руку, которую Гарри положил у себя на груди, чтобы ни одним своим движением не дать повода проснуться. Подкладывает ладонь под щеку, голова на подушке чуть развёрнута к Поттеру. Почти соприкасаются лбами, но не дотрагиваются.
Между ними - лишь дыхание, медленно и ровно текущие секунды.
Тихо сглатывает и тянет свободную руку. Медленно.
Пальцы подрагивают чуть-чуть — от осторожности, от того, как
сильно он не хочет разбудить, от того, что внутри скребётся что-то, чему он пока не дает имени. Потому что знает, стоит признать это окончательно, он не сможет избавиться от этого чувства никогда.
Костяшкой указательного пальца он касается переносицы — лёгкое касание, почти как дуновение. Потом проводит по прямой линии вверх, ко лбу, поглаживая это напряжение между бровями, будто может его успокоить, выгладить все тревоги, как гладят складки на ткани.
И все это время он смотрит.
Внимает.
Никогда прежде Гарри Джеймс Поттер не был так близко. Не телом — этого бывало достаточно. А вот так - близко до сути, до той тонкой нити, что тянется от человека к человеку, когда уже нет масок, нет ролей, нет защиты.
Сколько всего он сказал.
Не на официальном языке простых диалогов и забот, а на своём - этом странном, смущённом, запинающемся языке, где каждое слово звучит чуть громче, чем он сам того хотел. Сколько честности было в нём. Сколько доброты. И сколько волнения.
И это немного сбивает дыхание.
Потому что никто... никто не смотрел на него вот так. Не говорил с ним так. Не хотел защищать его не из-за слабости, а потому что считал сильным.
Драко продолжает смотреть.
Молча.
Ни звука, ни шороха.
Только этот лёгкий ритм дыхания, что касается его кожи.
Только это лицо, которое теперь кажется не просто красивым, а. чувственным? Удивительно настоящим. Он не пытается объяснить, что это.
Не сейчас.
Он просто даёт себе эти несколько минут.
Несколько минут на то, чтобы узнать его чуть сильнее — хотя бы глазами.
Драко некоторое время просто лежит.
Смотрит.
Словно сквозь полуприкрытые ресницы хочет запечатлеть в памяти каждый изгиб его лица, каждый тонкий штрих, каждую светотень. Щека Гарри чуть прижата к подушке, от чего уголок губ приподнят в едва заметной, почти детской улыбке.
Выбившаяся из общей гладкости волос прядь упала ему на висок, немного щекоча кожу.
Драко протягивает руку.
Кончики пальцев едва касаются.
Он убирает прядь с осторожностью, словно прикасается к фарфору. Чуть завивает её за ухо - медленно, тщательно, чтобы даже сам воздух не заволновался. Его пальцы проводят по линии скулы — не поглаживание, нет, скорее жест внимательный, бережный, как если бы он пытался понять — правда ли это? Не воображение, не сон.
Ещё одна прядь — сдвигается ко лбу. Он сдувает её тихим выдохом, а потом все же не выдерживает и мягко отводит большим пальцем, словно бы это было самое важное движение в жизни.
Всё напряжение уходит. Не резко, не сразу.
То, что сжимало грудную клетку последние дни, то, что пряталось за иронией, сарказмом, молчанием, - всё отступает, уступая место тихой тишине.
Драко чувствует, как мышцы плеч расслабляются, как сходит с лица привычная хмурость. Как будто сам Гарри, даже во сне, забирает у него всё тяжёлое.
Он лежит рядом, и впервые за долгое время ему не нужно притворяться. Не нужно думать, что сказать, как отреагировать, как сохранить лицо.
Можно просто быть.
Просто дышать рядом с этим человеком, зная, что тот — рядом, здесь, не ускользает, не прячется за маской доброго и вечно счастливого Героя.
В этом молчании нет напряжения. В нём - принятие.
Спокойствие. Странная, почти непривычная ласковость, которую Драко обычно не пускает в своё пространство, но теперь - позволяет. Может быть, впервые.
Он закрывает глаза ненадолго.
Просто слушает его дыхание.
Просто чувствует, как воздух между ними тёплый, как ладонь лежит рядом, как этот человек - тот самый, кто несколько часов назад говорил, что хочет защищать его от всего на свете - сейчас спит, уткнувшись щекой в подушку, и выглядит не героем, не спасителем и не символом силы.
Он выглядит просто собой.
Драко, не открывая глаз, улыбается уголками губ, развеселённый собственной мыслью. Как бы отреагировал Гарри, открой он сейчас глаза, и увидь Драко в такой..почти интимной близости?
Не той, что приписывают к постели и соприкосновению тел, а той, что чувственнее. Живее.
Что пробирается под кожу, подобно всему тому, что искренне говорил ему Поттер, переживая над каждым словом.
Наверняка, он бы хотел услышать объяснения этой ситуации. Может, не сказал бы об этом вслух...нет, точно не сказал бы, но так же точно хотел бы.
Только вот проблема в том, что Драко и себе не был готов это объяснить.
Он немного приоткрывает глаза, вновь пробегаясь ленивым, но таким внимательным взглядом по линиям профиля перед собой. Сегодня утром, снова говоря о любви, Гарри действительно заставил его расчувствоваться. Конечно, глупо было бы отрицать, что до сегодняшнего дня Драко обращал на него больше внимания, чем стоило бы, но...теперь это чувствовалось более особенно, что ли?
Гарри Поттер и раньше его восхищал. Тем, что всегда стоит на своём, тем, с какой добротой он относится к окружающим его людям, да и в целом... собой. Но тем же и раздражал. Гарри Поттер - сложная, но интересная головоломка, разгадать которую в прошлом было просто ему не по силам.
Но теперь что-то изменилось.
Появилась первая крупица из ещё, наверняка, сотни тысяч подобных, которая раскрывает его больше. Сегодня он впервые заметил такое отчётливое волнение на его лице, страх и, помимо всего прочего - ласку и покорность. И, готов поклясться, что запомнил каждую мельчайшую деталь, увиденную в этих чувствах сегодня. Так же, как и сейчас чётко завербовал в своей памяти его столь спокойный и умиротворённый вид.
И он хотел большего.
Может, это отголоски его прошлого эгоизма, но он искренне хотел подобраться к нему так близко, как подбирался сам Гарри. Своими словами, своей вечной уверенностью в том, что нравится Драко, а что - нет. Что он чувствует. Чем живёт. Он впервые признался себе в том, что хочет узнать его таким. Не тем, каким он становился рядом с ним - радостным и решительным, не тем, каким он был для остальных - героем, символом мира или солнцем. А таким, какой он на самом деле. В те редкие мгновения, когда все его маски трескаются, или он попросту остаётся наедине с самим собой.
Он остаётся так ещё какое-то время.
Не двигается, не шевелится, не дышит глубоко — просто остаётся. Лежит рядом, подложив руку под щёку, чуть сдвинувшись к краю подушки, чтобы видеть его лучше. Глаза не отрываются от лица Гарри, как будто тот мог исчезнуть в следующую секунду, стоит только отвести взгляд. И Драко не хочет упустить ни одной детали.
Он наблюдает, как у того иногда чуть подрагивают ресницы — неровно, сбивчиво, будто во сне он видит что-то яркое. Как едва заметно подрагивают уголки губ — словно отражая остатки какой-то мимолётной реакции на сон. Веки кажутся такими тонкими, что сквозь них проглядывают голубоватые сосуды. Нос — аккуратный, правильный, с легкой тенью от переносицы. А вот уши — слегка краснеют от тепла, и от этого Драко почему-то становится особенно тихо внутри. По-доброму.
Он продолжает перебирать пряди у его виска, кончиками пальцев поправляя волосок за волоском. Иногда пальцы почти не касаются кожи — просто скользят по воздуху, на миллиметр не доходя до касания. Чуть дольше задерживается у щеки, проводит тыльной стороной ладони по линии скулы. Очень аккуратно, чтобы не потревожить покой, который сейчас будто накрыл комнату плотной прозрачной вуалью.
И с каждой минутой ему становится всё труднее оставаться в этом молчании. Не потому что оно тяготит — наоборот. Просто... слишком хорошо. Слишком опасно привыкать к такому. К теплу рядом, к ровному дыханию, к тому, что хочется быть ближе. Что хочется — остаться. Остаться вот так, как сейчас — навсегда.
Но он знает: нельзя.
Поэтому, когда чувствует, что сердце слишком предательски мягко бьётся под рёбрами, а пальцы задерживаются у скулы чуть дольше, чем следует, — он медленно, очень медленно приподнимается. Почти беззвучно. Каждое движение — выверено, осторожно. Сначала опирается на локоть, затем плавно отводит руку от его лица, будто прощаясь. Следит за тем, чтобы подушка не зашуршала, чтобы ткань под ним не издала ни звука.
Поднимается так, словно в комнате спит не человек, а само воплощение хрупкого сна.
Он отодвигается чуть в сторону, замирая, снова бросает взгляд на спящего Гарри. Потом поворачивается, и его пальцы уже ложатся на обложку оставленной на краю дивана книги. Прикосновение — привычное, лёгкое. Будто бы всё вернулось на круги своя. Никакой близости, никакого тепла, никакого взгляда — просто книга, просто тишина, просто долгий день.
Он берет её в руки — неспешно, будто это часть ритуала. Садится так же, как сидел прежде, как ни в чём не бывало устраивается чуть боком, открывает на той же странице. Книгу раскрывает мягко, чтобы шорох бумаги не был громче тишины. Пальцы пробегают по строкам, взгляд — сосредоточенный, почти холодный.
Но глаза его всё же на секунду опускаются. Смотрят на Поттера. Тихо. Осторожно.
А после, со вздохом, он опускает взгляд в книгу, собираясь продолжить читать, но тут же вздрагивает. Гарри лениво приоткрывает глаза, улыбаясь ему. Первую минуту он ничего не говорит, просто тянется к руке Драко, поглаживая.
— Я слышал ваш разговор с Роном,— внезапно признается Поттер, не в силах больше молчать об этом.— Точнее, мы с Гермионой. Пошли искать тебя и...
Малфой отшатывается от него в секунду, прижимаясь спиной к каретке кровати, и обнимает колени руками — принимает защитную позу с наилучшим углом обзора. У Гарри щемит сердце от того, что Драко смотрит на него в мгновение покрасневшие и глазами, как загнанный зверь смотрит на охотника. Готовый броситься в ответ.
— Ты знаешь о его...— Драко не может выдавить из себя слово «чувства»: он надеется, что если это не озвучивать, то ничего и не изменится.
Гарри медленно кивает, пытаясь сесть ближе. Малфой автоматически шипит на него. Какова вероятность, что Поттер выберет лучшего друга вместо бывшего врага? Как и любая другая вероятность — пятьдесят на пятьдесят. Или да, или нет.
— И...как?— на пробу уточняет Драко, понимая, что смысла оттягивать нет - перед смертью не надышишься.
— Что «как»?— не понимает сначала Поттер, хмурясь, а потом, увидев его выражение лица, резко поднимает брови, прикрывая рот рукой.— Ты сдурел? Какой, нахрен, Рон?
— А зачем тогда заговорил об этом?— огрызается Малфой, отпихивая его руку, и крепче обнимает колени.
— Чтобы узнать о тебе.
Поттер произносит это так легко, так, как говорят о самой очевидной вещи в мире. И Драко замирает. И тихо матерится. Он все еще имеет огромные проблемы с доверием.
— Я не хочу говорить о войне.
— С Роном говорил,— возражает Гарри.
И да, Драко он бесил именно этим — вот этой своей привычкой идти напролом, вне зависимости от контекста и обстоятельств.
— Я не хочу говорить о войне с тобой,— исправляется Малфой, делая упор на последних словах.
— Почему?
Почему? Да потому что он и так выставлял себя жалким слабаком перед Поттером целых шесть лет, куда еще ниже падать? Потому что он не хочет жалости именно от Поттера. Потому что он хочет заботы исходя из сочувствия. Он может простить кому угодно, если его будут воспринимать как несчастного ребенка. Кому угодно, кроме Гарри Поттера.
С Гарри Поттером он всю жизнь мечтал быть наравне.
— Я понял,— бесит, что Поттеру даже не требуется ответ на заданный вопрос.— Это не жалость, сердце мое. Я хочу знать тебя.
— Ты меня знаешь.
— Я знаю только Драко Малфоя,— уверенно возражает Гарри.— Но не тебя.
Драко сам много говорил о том, что люди прячутся за приписанными им ролями, но, судя по выражению лица, не рассчитывал, что Поттер использует это против него.
— Собрания Пожирателей – не чаепития, Гарри,— предупреждающе выдыхает Драко, нервно облизнув губы.— Особенно внутреннего круга.
Внутренний круг. Драко понятия не имел, по каким признакам Лорд отбирал этих людей, и почему он сам туда попал. Возможно, из-за провала отца: Волдеморт вполне мог восполнять отсутствие правой руки ее уменьшенной копией, хоть копия пользы и не приносила. Он держал при себе не только полезных, но и забавных, по его мнению, личностей. Тот же Джагсон, большую часть времени просто куковавший в Азкабане, был не очень умелым или умным, но ему удавалось позабавить Лорда своей беспросветной тупостью и совсем уж слепым послушанием - он даже приказы конюшню вычистить всерьез воспринимал. Сам Драко же был для него забавным, потому что боялся. Лорду доставляло какое-то особое удовольствие его запугивать. Пожиратели специально топтались у его комнаты, шугали из-за углов или прямо на собрании, тыкали лицом в остатки «вечернего ужина», коей именовалась новая растерзанная грязнокровка. А потом хохотали над тем, как его выворачивает прямо на пол или на куски печени еще теплого трупа. Это смешило даже отца.
— Я это понимаю,— тянет в ответ Гарри, натыкаясь на острый взгляд.
— Не понимаешь. Тебя там не было.
И слава Мерлину, думает Драко. Потому что он совсем не хотел бы, чтобы его видели таким, каким он был в тот жуткий период соседства с Пожирателями и этой проклятой змеей, которая все норовила обвиться вокруг него. Особенно, чтобы таким его видел Герой.
— Думаешь, у нас тогда было веселее?— мягко интересуется Гарри.— Шахматы в лес мы не успели взять.
— Думаю, вы там и глазные яблоки не ели,— хмыкает в ответ Драко: да, Северус был прав, говоря, что черный юмор помогает справиться.— Так что наши вечеринки явно были футуристичнее.
Гарри на секунду морщится. Ему хватило и услышанной украдкой истории про проглоченное человеческое сердце, чтобы его тошнило еще два дня от представления подобной картины. Но он хотел знать. И Драко, и Северус молчали как партизаны, когда дело касалось событий того года, молчали так, словно оберегали какую-то тайну, только переглядываясь между собой. Конечно, Поттер понимал, что ни единая услышанная подробность ему не понравится, но он все равно хотел это слышать. Он был обязан, потому что это и его война тоже. В первую очередь его.
— Гермиона говорила, что у вас с Северусом судороги,— закидывает удочку Гарри, надеясь на обратную связь.
— У нее тоже,— пожимает плечами Малфой, облизнув губы коротким и нервным движением.— Это обычные последствия Круциатуса.
Именно на этом они с Гермионой и сошлись ближе, чем рассчитывалось. Тело до сих пор по памяти реагировало на сильные физические нагрузки и боль в мышцах как на поток заклинания, что и приводило к судорогам.
— Тебя...пытали?
— Всех пытали,— уточняет Драко.— С чего мне быть исключением? Лорд слабости к школьникам не питает, как ты мог заметить.
По большей части Лорд на все плевать хотел. На странность своих планов и явно хромающую реализацию этих самых планов. На свое максимально нелогичное поведение и такие же реакции. И на то, что выдавать Метку школьнику – ужасная идея. Еще и шлифовать это сверху приказом убить.
Он даже мысли не допускал о том, что Драко предаст его и расскажет все директору, потому что прекрасно знал о его безмерной любви к матери, поэтому держал ее на прицеле почти постоянно; Нарцисса стала работающим без осечек рычагов давления. Конечно, его не волновало и то, что Драко поймают на осуществлении этой ереси. По его мнению план он бы все равно не выдал, боясь за мать; а сам Лорд быстро бы избавился от оставшихся Малфоев, раз уж они оба под рукой.
— Он сам..?
— Много чести,— хмыкает Драко.— Лорд только отдавал приказы. А исполняли и другие.
Гарри не хочет спрашивать, но и заканчивать разговор, ничего не узнав, нельзя. Пока у Малфоя есть настроение разговаривать. Поэтому тихое «кто?» все же отражается эхом от стен комнаты.
— Тетка Белла, с ней Яскли, Джагсон, Долохов, Сивый, Макнейр,— по памяти перечисляет Драко самых «инициативных» в этом плане личностей.— Люциус.
Глухое «что?» едва слышно срывается с губ Поттера только на последнем имени. Конечно, Люциус Малфой никогда не был образцом праведности или пропагандистом семейных ценностей, но это уже слишком.
Неужели можно вот так? Собственного ребенка? Единственного сына?
— Он провалился, Гарри,— объясняет Драко, увидев его побледневшее лицо.— Этот провал стоил ему всего. Не было иного способа реабилитироваться перед Лордом и вернуть положение.
Справедливости ради, Круцио, отправляемое отцом, не было столь болезненны, как полученные от других. А по сравнению с заклятиями тетушку Беллатрисы вообще ощущались как щекотка. Но тогда Драко думал все о том же, когда пытался дышать между проклятиями, мельком глядя на Сивого. А мог ли отец возразить? И ответ был все тот же. Да, мог.
— Ты оправдываешь его,— неверяще шепчет Гарри, возмущенно вздохнув.
— Это факт, а не эмоциональная оценка. Тебе пора научиться их отличать,— совершенно спокойно советует Малфой.— То, что я впустил в школу Пожирателей, тоже.
— Ты не хотел.
— Он тоже не хотел,— уверяет Драко.— Я это чувствовал. Уж поверь.
Люциус Малфой вовсе не абсолютное зло. Он просто трус. Который породил такого же гнусного труса, как и он сам.
Как-то раз Гермиона сказала, что все хорошее, что есть в Драко, досталось ему от Блэков. И он вынужден с ней согласиться.
— Вы семья,— давит дальше Поттер.— Как он допустил...это?
Гарри не знает, как выразиться, потому просто указывает на самого Драко, в область груди, проводя ладонью в воздухе по всему телу.
— Никто не знал,— качает головой Малфой.— Мне удалось скрыть это даже от Северуса. Думаешь, Люциуса или мать обмануть тяжелее, чем его?
Стоит сказать, что и с мамой, и с Северусом он буквально ходил по лезвию ножа. Потому что они хитрые и в меру догадливые личности, а уж самого Драко с пеленок знают, как облупленного. В большей степени роль сыграли не его навыки во лжи или умение держать себя, а банальные обстоятельства. Просто не было ничего удивительного в том, что в подобной ситуации Драко был замкнут и сам на себя не похож.
— Либо я, либо мама,— признается Драко, когда Гарри все же пробивается через его броню, двигаясь ближе, чтобы взять за руки.— Не надо так смотреть. Ты бы тоже выбрал себя.
Да, думает Поттер. Он бы так и сделал. Когда Гермиону пытали он голос сорвал до хрипа, пока орал, прося занять ее место. Он бы выбрал быть на месте любого, оказавшегося в подобной ситуации. Любого человека. А здесь — родная мать. Которую нужно было защитить любым способом.
— И долго?
Вопрос, который он хотел задать еще давно. Тогда, когда первый раз запустил руку под чужую рубашку, нащупав страшный рубец. Тогда, когда Северус каялся, что не уследил.
— Это казалось дольше, чем было на самом деле,— передергивает плечами Драко, но дает Гарри себя обнять.— С осенних каникул.
Поттер прижимается спиной к каретке кровати, а Малфоя тянет себе между бедер, прислоняя к груди. Знает, что он не любит разговаривать глаза в глаза. Драко перекидывает ноги через его правую, прижимаясь щекой к плечу.
— Я старался оттягивать возвращение домой на каникулы как только мог,— продолжает он, выводя узоры на чужой ладони, слушая мерный стук сердца.— Но и оставаться я не мог, это было бы подозрительно.
Да и мама там была совершенно одна против всех. Потому что отец давно перестал быть для нее хоть какой-то защитой, а значит и мужчиной. Он потерял свой статус не только в глазах Лорда, но и в сердце жены.
— Его не хватало надолго,— тянет Драко, будто бы пытаясь смягчить ситуацию или успокоить Гарри, сердце которого волнительно заходится.— Всего минут пятнадцать-тридцать. Полчаса для Сивого ну самый максимум. Выдыхался он быстро....А уж себя подлечить должен уметь каждый волшебник, поэтому мне труда не составило.
Поттер только сжимает чужую руку. Это не его здесь нужно успокаивать и пытаться сберечь. А он знает, что Драко именно это и делает. Полчаса, да? Всего? Нет, полчаса подобного ужаса – никакое не «всего». И как может не составить труда залечивать сорванный до мяса кусок кожи?
— Родной,— зовет на пробу Гарри и смотрит в эти светлые глаза.— Я не испугаюсь, не отвернусь и не посчитаю тебя мерзким, пойми. Я люблю «тебя», а не то, «какой» ты.
Драко, чуть запрокинув голову, так и смотрит на него молча. Поттер видит, как у него подрагивают губы, как глаза наполняются влагой. И немного наклоняется, оставляя нежный поцелуй на кончике острого носа. Спустя еще секунду Малфой укладывает голову ему на грудь, сворачиваясь в клубочек, и начинает громко рыдать.
Он воет так отчаянно, что начинает звенеть в ушах, и Гарри едва может разобрать слова за этими всхлипами, затканиями и дрожащими сглатываниями. Драко рассказывает ему обо всем.
Как он упивался лечебными зельями перед визитом к Сивому, закидываясь даже горстями маггловских таблеток; как ему проходилось стоять перед этим зверьем совершенно нагим; как сильно щемило челюсть и как приходилось подавлять тошноту, когда оборотень толкался ему в глотку; как крошились зубы, пока он сжимал их, чтобы не взять от боли, пока Сивый рвал его изнутри и отцапывал куски снаружи; как его рвало каждый раз от вида мяса после смерти Элиота; как он рыл руками землю за поместьем, чтобы спрятать кольцо, оставшееся от доброго мужчины; как в эту же землю закапывал остатки жертв; как учился убивать и как сам старался не стать тупом, закопанным за заднем дворе Мэнора.
И Поттер слушает. Слушает, глотая слёзы. Слушает, баюкая Драко в своих руках. Слушает, извиняясь за то, что не знал, за то, что не подумал о нем тогда. Слушает, раз за разом напоминая, что все закончилось. Слушает, убеждая, что теперь все мучители наказаны. Слушает, обещая, что ничего такого больше никогда не случится. Слушает, оставляя поцелуи на соленых от слез щеках.
Слушает. Понимает. Принимает.
И любит Драко Малфоя еще больше, чем раньше. Но чуть меньше, чем будет любить его завтра.