Океаны

«Вы можете закрыть глаза на вещи, которые вы не хотите видеть, 

но вы не можете закрыть своё сердце на вещи, которые вы не хотите чувствовать.» 

–Честер Беннингтон

***

  Виталий почти незаметно нахмурился – его брови слегка свелись к переносице, а губы перестали изгибаться в полуулыбке. Инесса больше ничего не сказала и обиженно принялась рассматривать яркий маникюр на собственных длинных ногтях, а после и золотое обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки.

  Я снова отхлебнула из чашки и прикусила внутреннюю сторону щеки, силясь удержать рвущийся наружу злорадный оскал: если мачеха рассчитывала, что отец вот так просто расскажет ей о своих неприятностях, то она глубоко заблуждалась, ровно как и Виталий, который наверняка рассчитывал из-за маленького спектакля получить одобрение моего отца, всякий раз как Милявскому вздумается.

  Нет уж. Отец даже мне ничего не рассказывал о своих делах. Иногда посвящал Мирославу из-за совместной работы. Но в остальном, проделывал все махинации (законные или нет) в одиночестве. Так что, хоть он и впустил этих людей в свою семью, это ничего не значило и им не давало права лезть в его терки с бизнес партнерами.

  Однако как бы сильно я не ликовала в душе, если отец отчужденно посмотрел на свою вторую жену, значит у него действительно что-то случилось и точно что-то ужасное. Возможно даже из ряда вон выходящее.

  Но что?

  Шли ли за этим более серьезные последствия оставалось только догадываться...

  На самом деле из ряда вон выходящее событие произошло, когда Виталий, изображая на лице какой-то благоговейный трепет, со смущенной улыбкой осторожно наклонился к отцу и через локоть заглянул в его меню. Отец рефлекторно прищурился и одарил его подозрительным взглядом, Инесса замерла, точно в ожидании, а я непроизвольно напряглась. За все время, что мне или Мирославе доводилось разделять с ним общество за столом, никто из нас не допускал и мысли, чтобы подсесть к отцу и нарушать его личное пространство.

  Неужели Милявскому вздумалось разом разрушить отцовские принципы?

  Если да, то это так не сработает. 

  Отец слишком придирчиво относился к личным границам. Он даже мне, будучи ребенком, не разрешал садиться у него на коленях, как это принято в обычных семьях — тревожился, что испачкаю его костюмы. Наверное, поэтому и со строгостью требовал отсаживаться от него как можно дальше.

  Странно что это правило осталось для меня действующим уже и во взрослом возрасте. Конечно, тогда я не просилась на его колени — изжила представление о нормальном отце, а его компания стала окончательно неприятна, но при вынужденном собрании он всегда относился категорично к тому, чтобы я или сестра сидели с ним совсем рядом, а чтобы разглядывать с ним одно меню и речи быть не могло.

  Так что я сложила руки в замок, подперла ими подбородок и, особо ничем не выдавая себя, с выжиданием подглядывала, когда отец строго потребует от Виталия отодвинуться.

  Однако непреодолимая злость и жгучее чувство несправедливости с головой захлестнули меня, когда произошло то, чего я ожидала меньше всего, а если быть точным, то вообще не ожидала. Отец обнаружил, что на весь стол предоставили только две папки и, поскольку одна лежала между мной и Инессой, вместо того, чтобы потребовать у официантов еще одну, он любезно распахнул край своей и представил Милявскому лучшую видимость.

  Я едва не прыснула, но быстро совладала с собой, отхлебнула из чашки большой глоток горького кофе и, проглотив его вместе с нарастающей обидой, с разочарованием подметила, что жидкость кончилась.

  А я так и не притронулась к круассану.

  Подумать только! Если отец спустил Милявскому эту вольность, значит ли, что между ними установились более тесные отношения, чем я изначально предполагала? И когда они успели сдружиться?

  Интересно, а сократить между ними расстояние, тоже часть хитрого плана Виталия? Если нет — что же он не сделал заказ, пока отец стоял в вестибюле и вел переговоры с Гонсалесом?

  Виталий озадаченно поглядел на меня и снова его четко очерченные губы исказились в улыбке, правда, на сей раз в ней скрывалось что-то извиняющееся. 

  Неужели и он остро ощущал эту очевидную недосказанность между нами? Или, может, чувствовал себя неловко в моей компании? Еще бы, он ведь заранее был в курсе того, что не знала я. Но при этом вел себя как ни в чем не бывало. Наверное, он от того и не зашел в ресторан одновременно со мной — пытался хоть как-то отсрочить неизбежное.

  Я почувствовала как в сердце больно защемило и быстро отвела взгляд в сторону — он невольно зацепился за тяжелые шторы — и снова подумала о том, что неплохо было бы завершить весь этот нелепый семейный фарс, пора предпринять последнюю попытку, в которой я изначально потерпела поражение.

  Почему нет? Ведь свою роль я выполнила, спектакль сыграла на должной высоте: никому не нагрубила, познакомилась со сводным братом и разделила с ними завтрак.

  А если отец вновь не даст мне разрешение отправиться к Мирославе, тогда решено — просто встану и уйду. Даже оглядываться не буду. Все равно, что Инессу или Виталия это оскорбит и что потом — он заблокирует мою карточку. Отец не имел права насильно удерживать меня, во всяком случае, это незаконно.

  Я сделала глубокий вдох и, хотя внутри вся дрожала от возможной неизбежности застрять в этом ресторане еще на несколько часов, заговорила спокойным и ровным голосом — следовало показать отцу серьезность моих намерений.

— Отец, если позволишь, я отправлюсь к Мирославе, — выпалила на одном дыхании.

  Он оживился, поднял на меня глаза — в них промелькнул металлический блеск. Виталий повторил его движение, но в его взгляде искрилось любопытство.

— Ты ничего не поела, — с наигранной заботливостью ответил он, непринужденно, но театрально поглядывая в папку.

  Естественно, это то так. Благодаря ему мне теперь и кусок в горло не полезет.

— И свой круассан, — продолжил констатировать он, темпераментно окинув еду глазами.

  Я сдержанно улыбнулась. Уж что, но на самом деле знала — отца больше оскорбляло не отсутствие моего аппетита, а нежелание сидеть с ними за одним столом.

— Верно, — придала голосу как можно жалости, — но я не могу спокойно есть. Мне важно знать, что с ней все в порядке. 

  Это не было ложью. Я действительно хотела убедиться, что с сестрой все хорошо. К тому же, помимо Лоренса, стоило обсудить еще одну немаловажную деталь — что на самом деле она думала касательно мачехи и Виталия. Видела ли в них скрытую угрозу?

  Отец нахмурился. Его брови напряженно свелись к переносице, губы поджались — точно застрял во внутренней борьбе с самим собой, а на правой стороне лица заиграл мускул щеки.

  Я застыла в ожидании — не уж то снова откажет? Это что, новая мера наказания за непокорность Мирославы?

  Тогда не честно! Несправедливо! Почему я должна находиться здесь и отдуваться за ее отсутствие, пока она, вдалеке от этих неприятных личностей, где-то просиживается?

  Пусть в таком случае, если отца не устроило ее непоявление, он едет вместе с Инессой и Виталием к ней домой и там предъявляет свои претензии, а я с радостью останусь в стороне и понаблюдаю. Пришло время и Мирославе пострадать, потому что в этом ресторане я и лишней минуты не выдержу сидеть.

  Отец все размышлял над решением и не спешил оговаривать его вслух. Виталий не сводил с меня изучающего взгляда и, чтобы занять себя, я выдохнула и рефлекторно поднесла чашку к губам, но тут же заметив, что кофе давно кончился — на донышке запестрели коричневые остатки — скривилась и безысходно вернула ее на блюдце.

  Если он не отпустит, придется заказать еще одно, а затем еще и еще, и упиваться этим кофе до тех пор, пока у меня не образуется дыра в желудке, или не захочу в туалет — и в том и в другом варианте исход один: наименьшее количество времени в лицемерном обществе.

  Но когда отец, глядя сквозь меня, с пониманием выдохнул и коротко кивнул, я тут же забыла об этой маленькой неприятности и по телу разлилось облегчение, которое испарилось в миг, стоило ему коротко и простодушно добавить:

— Позвоню Игорю. 

  Я рефлекторно мотнула головой — только предателя не хватало. Его неумение держать язык за зубами на руку точно не сыграет. К тому же, томиться в его машине под унылые ноты джаза, тоже своего рода наказание.

— Она живет неподалеку, — поскорее заверила я, когда правая рука отца, запестрившая обручальным кольцом, потянулась к внутреннему карману пиджака, но тут же замерла на полпути, когда уставился на меня. — Всего лишь квартал пройти пешком.

— Как пожелаешь, — твердо отчеканил отец, а его запястье снова вернулось к папке.

  Вставая из-за стола, я поняла, что если отец до сих пор не определился с заказом, то на самом не хотел завтракать, а лишь развлекал себя изучением содержимого меню. Кажется, Гонсалес все-таки испортил ему аппетит. Непонятно, правда, осознанно или нет. 

— Передай Мирославе, — холодно процедил отец, не сводя глаз с папки, — я жду ее на ужине. Нам следует кое-что обсудить. Это не терпит отлагательств.

  Обсудить? Неужели я все-таки права и причина отсутствия аппетита отца состояла в том, что Гонсалес рассказал что-то страшное?

  Я кивнула, но тут же осеклась: надеюсь, это никак не связано с Лоренсом? Хотя, если здраво рассудить, какое это могло иметь отношение к жениху сестры? Она просила меня держать язык за зубами и заверила, что сама разберется в этой ситуации, к тому же, с минимальным риском для бизнеса.

  Теперь я сомневаюсь, что ее сердечные распри дошли до Гонсалеса.

  Значит, дело было в другом.

  Я почти отошла от стола, когда произошло то странное и непостижимое, что не поддавалось объяснениям логике, заставив замереть и съежиться.

— Может, я могу тебя проводить? — с нескрываемым нажимом спросил Виталий, поглядывая на отца — будто спрашивал у него разрешение. 

  Этого еще не хватало – неужели он тугодум и не понимает, что он — одна из причин почему я намерилась сбежать отсюда побыстрее.

  Я ничего не ответила: сжала челюсть и метнула на него быстрый и гневливый взгляд. Если откажу, то и сама могу получить отказ — тогда рухнул мой гениальный план. Молчаливо посмотрела на отца. Тот сверкнул глазами и поджал губы. Внутри меня точно все сжалось, а удары сердца тяжело отдавались в висках. При данном контексте, его жест означал, что я не имела право говорить «нет».

  Не глядя на Виталия, вместо ответа, я согласно пожала плечами — создала видимость, что в принципе не против его навязанной компании и, не оборачиваясь на мачеху, кротко и без всякой любезности пробубнила:

— До свидания Инесса, — и насколько позволяло замкнутое пространство, молниеносно ретировалась из ресторана, при этом больно задевая углы попадавшихся на пути деревянных столов.

  Стук моих быстрых шагов гулким эхом отдавался по голым стенам пустынного вестибюля. Не оглядываясь, я шла вперед, — чувствовала на спине жгучий и пронзительный взгляд Виталия — с каждым разом сильнее отдаляясь от него, слышала как он ловко сокращал расстояние между нами. Казалось, его тяжелые подступы вот-вот станут моей преградой — я непременно запнусь в его длинные худые ноги.

  Я уже собралась миновать вход в отель: стеклянные двустворчатые автоматические двери разошлись в стороны, когда очутилась рядом с ними и едва шагнула навстречу теплому парижскому солнцу, когда за моей спиной раздалось негромкое, но твердое «стой».

  Рефлекторно поджав губы, я не обернулась. Меньше всего хотелось смотреть ему прямо в глаза.

  Да и какой вообще в этом был смысл? Неужели Виталий собирался произнести речь извинений? Или же выкрутиться из сложившейся ситуации? Так или иначе, все сказанное им, точно прозвучит полным и лживым бредом.

  Я затылком чувствовала, как он молча прожигал во мне дыру.

— Даже не посмотришь на меня? — мои руки и локти покрылись гусиной кожей: в его низком голосе больше не слышалось привычных ноток дружелюбия, какие звучали утром в лифте, а лишь требовательный, холодный и металлический тон.

  Вот оно — истинное лицо Виталия Милявского. То самое, которое я встретила ночью в фойе.

  Наконец-то он снял маску.

  Напустив на лицо театральное безразличие, я оглянулась и почувствовала, как мое сердце невольно сжалось. Вопреки усилиям, от одного его взгляда по моему телу снова разлилось приятное тепло, а дыхание замерло в груди. Так же, как и прежде, я стала бороться с невольным желанием запечатлеть красоту его бездонных глаз.

  Глаз, способных без слов выразить тысячу эмоций.

— Понимаю, ты расстроена... — в его тоне слышалась почти незаметная тоска. Он не сводил с меня долгого взгляда и я отчетливо уловила в этой голубизне отголоски разочарования, уныния и чего-то еще, непонятного и скрытого. Уголки его губ опустились и, впервые в жизни, я с трудом совладала с желанием подойти и обнять его.

  А еще поняла, что если мы продолжим смотреть друг другу в глаза, то разговора не состоится. Поэтому уставилась на его черную футболку.

  Он неуверенно переступил с ноги на ногу.

  Расстроена? О, нет. Не расстроена. Зла! С одной стороны, мне хотелось запустить в милую физиономию Виталия любой предмет, что попадется под руку, с другой — стоило взглянуть ему в глаза и я чувствовала, как сердце колотилось быстрее, а желание увековечить его — блестящей разноцветной пылью растворялось в воздухе.

  Я шумно и терпеливо выдохнула, всем видом пыталась показать свое недовольство.

— С чего ты взял? — с напускной меланхоличностью протянула я, хоть эмоции периодически и брали верх надо мной — сомневалась, что раздавленный вид был уж так сильно заметен. 

— Ты побледнела, — задумчиво ответил он. Когда я снова невольно приковала взгляд к его лицу, то заметила, что он не рассматривал меня, а с безразличием глядел на улицу через стеклянную дверь, возвышающуюся за моей спиной. — На моем месте ты хотела бы видеть кого-то другого...

  Вот именно.

  Ботана. Хулигана какого-нибудь. Мачо.

  Да кого угодно. Только не его!

  Милявский с грустью улыбнулся, — на его правой щеке промелькнула ямочка — потупил взгляд в мраморный пол, зарыл правую руку в темные волосы и элегантно поддел длинными пальцами несколько прядей.

  Невольно глядя за его накаченное плечо, я заметила, что на нас с интересом из-за стойки регистрации посматривала симпатичная администраторша — девушка с темными волосами лет двадцати, одетая в строгий темный пиджак. 

  Я нахмурилась и с вызовом изогнула бровь. Увидев мое недовольство, она резко опустила взгляд на стойку, за которой стояла, с огромными завитыми буквами — названием отеля и белой каменной поверхностью.

— Ты должен был сказать, кем являешься, — почувствовала как против воли прикусила внутреннюю сторону щеки и вновь вернула глаза на его бледное лицо с острыми скулами.

  Тогда бы я не совершила ошибку.

  Он украдкой посмотрел на меня. Повторил мое движение — прикусил щеку — и уставился в собственные белые массивные кроссовки.

— Не хотел портить первое впечатление.

  Первое впечатление?

  Я фыркнула и одновременно пожала плечами. Каким же оно было настоящим? Когда он подошел на вечере и познакомился со мной или когда поссорился с Кирой?

— Не хотел, чтобы ты подумала, будто я нарочно влез в твою семью и пытаюсь все испортить...

  Рефлекторно скрестив руки, я подумала о том, что на самом деле мою голову часто преследовала подобная мысль и я не стыдилась этого. 

  Правда, от представления о том, что Виталий и есть тот человек, которого обязывалась на подсознательном уровне ненавидеть, меня начинало лихорадить и подташнивать.

  Возможно, где-то в потемках души, я отчетливо осознавала, что эта задаче мне не по силам.

— Если бы ты сказал, что являешься моим братом... — я не смогла договорить и сжала челюсть.

  Что тогда? Как бы я смогла поменять о нем мнение?

  Виталий был симпатичен. По-модельному не примечателен, но его глаза... Стоило в них заглянуть и невольно казалось, что Милявский был самым красивым человеком на земле.

— Кристина...

— Не додумывал вместо меня и устраивал этот спектакль... — и тут я встрепенулась: кое-что припомнила и почувствовала, как у меня опять свело желудок, а в груди точно пробили глубокую дыру. На самом деле, его знакомство на вечере не было таким уж внезапным. Он все продумал до мелочей.  — Ты ведь знал об этом еще вчера.

  Когда он мельком посмотрел на меня, жалостливо изогнул широкие брови, а после виновато опустил взгляд, я поняла, что оказалась права.

— Потому не дождался ответа с моим именем, а сегодня в лифте вел себя так, как будто мы давние знакомые.

— И снова ты замечаешь мелочи, — констатировал он глухо, глядя в пол.

  Может, для него это мелочи. Но для меня...

  Предательство.

  Я развернулась. Хотела показать, что говорить нам больше не о чем, но едва сделав шаг, застыла — почувствовала на правом запястье его теплые пальцы. Он легонько потянул меня назад и оказался совсем рядом: его подкачанный и твердый торс уперся в мои лопатки и, всего на миг, мне показалось, что воздух застрял в моих легких. Я ощущала его ровное сердцебиение, горячее дыхание приятно жгло мне шею, его грудь и плечи, в такт моим, вздымалась при каждом маленьком вздохе, а сладковатый запах тела вперемешку с нотками грейпфрута и одеколоном, тянувшемся от футболки шлейфом морского бриза, нещадно впились в стенки моего носа острыми клинками.

  Невольно сомкнув веки, я так и стояла на месте, не в силах вымолвить и слова. Не могла здраво мыслить пока он находился в подобной близости.

  Но и я не должна была позволять ему подобное.

  Потому что знала — могла не выдержать.

— Прости, — ласковым шепотом раздалось над моим ухом. По моему телу тот час забегали тысячи мурашек.

  Воздух в вестибюле тяжелым грузом пал на наши плечи — каждый из нас погрузился в свои мысли.

  Я лишь нервно сглотнула, пытаясь привести дыхание в порядок, и через силу угнетено отозвалась:

— Отпусти, — и еще сильнее зажмурилась.

  Хотелось ощущать его запах. Впитать его тепло до последней капли. Мечтала, чтобы он заключил меня в объятия и никогда не отпускал. Желала оказаться с ним в параллельной вселенной, где не существовало отца, его бизнеса, Инессы, сводных братьев и сестер.

  И где мы просто могли быть самими собой: Виталием и Кристиной — безрассудно влюбленными. 

  Но я не могла.

  Он был моим сводным братом. От мысли что это неизменно, я не могла так поступить. Это не правильно.

  Виталий послушно отпустил мою руку и я слушала, как он отошел на один шаг назад.

  Оглянулась. Увидела, что он задумчиво уставился на мое правое запястье, как будто что-то вспомнил. Тут же я оживилась, сама кое-что припомнила: жемчужный браслет — подарок отца.

  Кажется, я снимала его по возращения с торжества.

  Неужели потеряла вместо телефона? Может упал за кресло? Надо будет при случае поискать в номере.

— Давай начнем наше знакомство сначала, — тихо и с мольбой проговорил Виталий, всматриваясь в мое лицо. Глядя на него, я поняла, что и он сам не верил своим словам — в голубых глазах отчетливо читалась грусть, обида и сомнение.

  Как же просто это звучало. Начать все сначала.

  Я была бы не против, но изменить ничего нельзя.

— Забудем этот спектакль из ресторана. И в лифте. Пойдем к твоей сестре, кажется, Мирославе...

— Виталий, — терпеливо ответила я, но голос предательски дрогнул. Чувствовала, что не в силах сдержать подступающие слезы и, специально пытаясь их скрыть, театрально закатила глаза и выдавила из себя ту фразу, от которой не сомневалась — пожалею ни один раз.

  Он должен был окончательно понять, что дружбы между нами не будет.

— Я не хочу терпеть твое присутствие.

  Точнее, не могу.

  От мысли, что мои слова ранили его, у меня внутри свернулись все органы. Хотелось кинуться и обнять его, но я сжала руку в кулак так, что ногти больно впились в тыльную сторону ладони, и не двинулась с места.

  Разумеется, я не должна была так говорить. Но как в таком случае поступить по-другому? Это неправильно испытывать к нему что-то кроме ненависти. 

— Ладно тебе, — он дружелюбно вскинул рукой, но на его лице промелькнула тень тоски. Он с чарующей улыбкой, оголив ямочку, продолжил. — Уверяю, настанет день, когда мы вместе посмеется над этой историей.

  В ответ с напускной брезгливостью я фыркнула. Знала, что это этого не случится. Он снова закусил внутреннюю сторону щеки и поглядел на меня изучающе, точно пытался понять, действительно ли я говорила то, что думала.

  Уставившись в его кроссовки, я с тяжелым сердцем коротко и с безразличием ответила:

— Этот день не наступит. Никогда.

***

  Состояние, в котором я застала Мирославу, вломившись в ее квартиру, было не самым лучшим: длинные темные волосы растрепались и теперь торчали во все стороны — они ярко контрастировали с дневным светом, лившимся из большого окна, расположенного за ее спиной, вдали. Недоделанный макияж неприглядным пятном растекся по бледному исхудалому лицу, карие глаза бесстрастно уставились в деревянный порог, а запах пота и перегара разил через длинную темную футболку за километр.

— Проходи, — безразлично бросила она, пропуская меня внутрь убежища: студийной квартиры с серыми стенами, пропитанными затхлостью и спертостью.

  Честно сказать, еще сидя утром в ресторане, я думала отец обманывал, говоря, что она напилась так, что была не в силах назвать адрес таксисту, но сейчас...

  Всего на момент я представила, что было если бы отец и Инесса вдруг вздумали ее проведать. Это определенно вопиющий скандал. Вначале, они дождались бы, когда сестра приведет себя в порядок, а после стали бы отчитывать за неподобающее поведение и внешний вид.

— Это он тебя послал? — сиплым голосом вяло поинтересовалась Мирослава, грузно опускаясь в массивное кожаное кресло, и, подхватив со стеклянного журнального столика, стоявшего рядом, большую полупустую бутылку с темно-коричневой жидкостью, отхлебнула с горла.

  Я переступила с ноги на ногу и оглянулась. Заметила в углу комнаты, на полу рядом с двуспальной кроватью, на которой уместился кавардак из белых подушек и одеял, скомканную красную ткань и подловила себя на мысли, что это было ее платье. В целом, мое валялось примерно так же.

— Раз не сумел дозвониться, то решил отправить шпиона? — она сильно запрокинула голову назад и ее лохматые волосы неопрятно распластались по блестящему деревянному паркету. — Ждет, что ты прочтешь мне нотацию? 

  Конечно, на подсознательном уровне стало неприятно от ее слов, но сейчас, когда сестра была в состоянии апатии и меланхолии и мало на что реагировала, не имело смысла ввязываться в глупый спор. Тем более пытаться объяснять, что она делала что-то неправильно.

— Никакой я не шпион, — брезгливо фыркнула, хотя и понимала, что со стороны эта ситуация именно так и выглядела: пришла ведь я не вовремя, — и нотаций читать не собираюсь.

— А что тогда? Зачем пришла? — она даже не взглянула на меня, лишь приподняла голову и снова отхлебнула с горла.

  Я опустилась на пол посреди комнаты и сложила под себя ноги. Обернувшись в другую сторону, заметила кухонный гарнитур с серыми шкафами. Открытые, но пустые полки, как и затхлый запах в квартире, невольно надвинули на мысль, что Мирослава не появлялась здесь долгое время, в сейчас, оказавшись в серых стенах, еще не успела заполнить их жизнью.

— Отец просил передать, что ждет тебя на ужине, — решила выпалить я все и сразу. Если Мирослава разозлиться и вынудит меня уйти, хотя бы буду знать, что передала его слова и избежала наказания. — Он говорил о каком-то важном деле и был очень встревожен.

— Еще бы ему не быть встревоженным, — с нескрываемой неприязнью отозвалась сестра, не отрывая глаз от белоснежного монотонного потолка. — Дай угадаю... Ублюдок-Лоренс звонил? — почти выплюнула она брезгливо.

  Я почувствовала как мои брови удивленно поползли вверх, а рот слегка приоткрылся. Еще никогда в жизни Мирослава не позволяла себе оскорблять Лоренса. Так что же на самом деле произошло между ними?

  Я почесала затылок и отрицательно мотнула головой, но когда поняла, что она не заметила моего жеста, то коротко отозвалась:

— Нет. Отцу звонил Гонсалес.

  И тут я задумалась: возможно, звонок испанца как-то и был связан с Лоренсом или Мирславой? Может, оттого отец и вернулся после переговоров озлобленным?

  На лице сестры промелькнула тень грустной улыбки. Она снова смачно отхлебнула из горла. Я почувствовала досаду —терпеть не могла строить догадки — и поняла, что зря теряла время и дальше так продолжаться не могло: во-первых – неведение раздражало; во-вторых — на данный момент Мирослава едва ли годилась для здравомыслящего обсуждения жизненных приоритетов, а уж задавать вопросы про Виталия казалось полным отсутствием логики. Если она не намеревалась рассказать правду о том, что на самом деле с ней случилось, то и терпеть подростковые выходки, целиком не соответствующие ее взрослому возрасту, я не стану и просто уйду.

— Ничего не хочешь рассказать? — в моем голосе отчетливо слышалось нетерпение. Я скрестила руки. Самое время предпринять последнюю попытку.

— Не-а, — мелодично и безразлично пропела она в ответ.

  Я резко поднялась на ноги. У сестры это не вызвало никакой реакции, она продолжила равнодушно сверлить глазами потолок и периодически отхлебывала с горла.

  И зачем я вообще пришла? Могла бы вместо этого пойти гулять куда-нибудь.

— Ладно, — театрально взмахнула рукой. Может, если я покажу, что не имею желания копаться в ее проблемах, то она сама все выпалит? — Мое дело предупредить, — и с пренебрежением добавила, — если не хочешь, чтобы отец вторгся к тебе вечером, приходи в ресторан отеля где мы поселились, но перед этим приведи себя в порядок, а то охранник подумает, что ты с алкоголем на коротком поводке и не пустит тебя.

  Уж я знала как сестра была зависима от общественного мнения.

  Но хуже то, что оно не всегда совпадало с действительностью.

  Я повернулась спиной и быстрым, твердым шагом направилась в сторону входной двери, глотая горькую обиду, что сестра, как и всегда, не решила делиться с переживаниями.

— Уже уходишь? — изумленно, но сипло донеслось из-за моей спины. Я на полпути обернулась и повела бровью.

— Не вижу смысла разговаривать, пока ты в таком состоянии.

  Мирослава повернула голову в мою сторону и подняла глаза. Мое сердце невольно сжалось. В ее отрешенном и потерянном взгляде отчетливо читались все негативные эмоции, какие существовали на земле: от злости и обиды, до разочарования и подавленности. Это был одних из тех случаев, когда не нужно разговаривать с человеком, чтобы понять через что он на самом деле проходил. Достаточно просто заглянуть ему в глаза и ответ наведывался сам собой.

— Я расскажу тебе, — тихо и серьезно проговорила она. И хоть голос осип, я отчетливо расслышала как он дрогнул и увидела, что безразличие спало с ее лица. — Как и всем, сегодня за ужином.

— Хорошо, — обыденно пожала плечами и мысленно улыбнулась: все-таки кое-чего я добилась — она, наконец, расскажет, что на самом деле произошло между ней и Лоренсом. — Тогда я оставлю тебя, — почти развернулась, но тут же замерла, когда Мирослава полушепотом отозвалась:

— Не уходи, — и почти не слышно добавила. — Пожалуйста, — в ее голосе звучало столько боли и досады, что я почувствовала как желудок свелся в тугой узел и встала посреди комнаты, не в силах сделать и шага.

  Кое-что я поняла: не уйду. Не потому что сестра попросила меня остаться, а из-за того, что я не могла поступить по-другому. Оставить ее пока она в таком состоянии и нуждалась в помощи — было бы верхом подлости. Теперь совсем неважно будем ли мы говорить или просто молча смотреть друг на друга.

  Главное — я буду рядом с ней. Я нужна ей и она сама дала это знать.

  Мирослава посматривала на меня с такой растерянностью на лице, что я через силу вытянула губы в улыбке, в надежде, что это как-то ей поможет или хотя бы скрасит вечер и, садясь обратно на пол, добавила самым добродушным тоном, словно бы ничего за ним не скрывая:

— Только если ты проветришь комнату.