Через зубы
— Фейрвуд.
Я обернулась на звук голоса, сразу узнав это спокойствие, натянутое, как струна. Теодор Нотт стоял у стены, руки скрещены, взгляд вгрызается в меня, как всегда.
— Я не опаздываю, — парировала я, выпрямляясь.
— Пять минут до начала трансфигурации. С учётом вашей тяги к эффектным появлениям — это, можно сказать, рекорд.
— Может, я просто устала слушать ваши претензии к моему почерку, тону и вообще самому факту существования, — бросила я и пошла мимо него.
Он двинулся следом, не громко, но намеренно. Этот коридор был пуст — слишком рано для занятий, слишком поздно для завтрака.
— Интересно, — сказал он, всё ещё за моей спиной, — вы вкладываете в сопротивление больше энергии, чем в работу.
Я остановилась. Развернулась.
— Может, потому что ваша "работа" — это постоянные придирки. Вы устраиваете дуэль не по знаниям, а по терпению. Кто сломается первым?
— Тогда мне жаль. Потому что это вы.
Он подошёл ближе. Глаза тёмные, как затянутое грозой небо. Резкий, прямой, бескомпромиссный.
— Вы умны. Даже талантливы. Но ваш характер делает из вас проблему, а не ученицу.
— А вы предпочли бы покорную? С пустым взглядом, и чтобы кивала, когда вы читаете лекции, как будто диктуете пророчество?
— Я предпочёл бы профессионализм. А не ваши постоянные попытки показать, кто здесь умнее.
— Ну так докажите, — прошипела я. — Я устала быть виноватой только за то, что думаю иначе, чем вы.
Он сжал губы.
— Вы не думаете иначе. Вы просто спорите ради спора. Вам не важна истина. Вам нужно последнее слово.
— По крайней мере, я не прячу за снисходительностью своё раздражение!
— Потому что вы не умеете держать лицо! — резко сказал он. — Каждая ваша эмоция — на виду. Это делает вас уязвимой. Не сильной.
Я отступила на шаг, стиснув кулаки.
— Может, вы путаете силу с равнодушием? Или вы считаете, что эмоции — это слабость, потому что сами давно ничего не чувствуете?
Он замер. На миг.
— Удивительно, как часто вы пытаетесь анализировать меня, — тихо сказал он. — Хотя вас самого никто об этом не просил.
— А вы — насколько чаще судите обо мне, не зная ничего, кроме моих чернил на пергаменте.
— Ваши "чернила", — с холодной насмешкой бросил он, — это постоянные претензии на гениальность, за которыми нет системы. У вас всё — импульс. Нет дисциплины. Нет метода.
— А у вас — метод без души. Машина, а не преподаватель.
Его глаза сузились. Несколько секунд — ни звука. Только дождь где-то за окнами.
— Вы думаете, вы — исключение, — сказал он медленно. — Что вас нельзя загнать в рамки. Что к вам нужен "особый подход". Так думает каждый третий. Но знаете, в чём разница?
Я не ответила. Он и не ждал.
— Вы могли бы доказать, что вы действительно особенная. Но вместо этого вы спорите с каждым, кто не готов восхищаться вами вслух.
— А вы думаете, что уважение — это страх. Что если человек дерзит — значит, он не понял, кто здесь главный.
— Уважение — это не лесть. Это способность видеть, кто перед тобой, даже если тебе это не нравится. А вы, Фейрвуд, — не видите ничего, кроме себя.
Больно. Потому что немного — правда.
Я смотрела на него. Долго. Слишком.
— Вы не знаете меня, — сказала я, уже тише. — И не пытаетесь. Вам проще записать меня в список сложных. Вы боитесь студентов, которые не молчат.
— А вы боитесь, что никто не услышит, если вы не будете кричать, — парировал он. — Тишина — это тоже голос. Вам стоит научиться его слушать.
Он шагнул в сторону, собираясь пройти мимо, но остановился на полпути.
— У вас есть потенциал, — бросил он. — Но пока вы воюете со всеми подряд, вы — просто шум.
И ушёл. Чётко. Без театра.
Я осталась. Стояла в пустом коридоре, с сердцем, бьющимся где-то между гневом и чем-то ещё — неуверенным, неоформленным. Я не проиграла спор. Но не победила. А он... он услышал больше, чем я хотела сказать.
И, возможно, именно это бесило меня сильнее всего.