Майор Гром: Высокий Рейтинг

TW: изнасилование

«Какая же ты шлюха!»

«Только посмотрите на него!»

«Детка, аккуратнее с зубками, а то без них останешься».

Олег хрипит и рывком подскакивает на кровати, хватая ртом воздух. Перед глазами стоят слезы, и он спешит стереть их быстрым отработанным движением, воровато оглянувшись — точно никто не видел этот момент слабости? Точно никто потом не припомнит ему это, не начнет задавать вопросы? Точно никто не узнает о том, насколько на самом деле грязный и мерзкий этот темноволосый парень, сидящий сейчас на мягком матрасе и дрожащими руками сжимающий одеяло?

Страшнее всего — не переживать это раз за разом, стоит только закрыть глаза.

Страшнее всего — что кто-то (особенно кто-то рыжий и немного сумасшедший, но от этого не менее родной) узнает об этом… Страшнее всего — увидеть брезгливость, отвращение по отношению к себе, пусть Олег определенно это и заслужил.

Тяжело поднявшись с кровати и удостоверившись, что Сережа так и не проснулся, Олег разминает шею и на негнущихся ногах идет в ванную. Заснуть сейчас все равно больше не выйдет, даже пытаться не стоит, поэтому он просто займется чем-нибудь полезным. Например, приготовит завтрак для человека, которого он продолжает обманывать и который этого вообще-то совсем не заслужил. Что он сказал бы, если бы узнал, что уже не один месяц занимается сексом с человеком, который оказался не в силах отбиться и в итоге изменил ему?

Олег боится представить, о чем подумал Сережа в их первый раз после того, как все уложилось и все обиды отошли на второй план. Несмотря на то, что Волков больше не был таким позорно растянутым, учитывая время, прошедшее со спасения Разумовского из тюрьмы и до относительного его выздоровления, но Олег все еще не был похож на человека, не занимавшегося сексом с самого ухода в армию.

Конечно, Сережа ничего не сказал. Возможно, и правда не заметил, и так было бы лучше. Но что-то подсказывало, что скрывать подобное долго не выйдет.

У Олега руки все еще дрожат, когда он привычно надевает фартук, и он сглатывает перед тем, как взять в руки нож. Постепенно дыхание успокаивается, Волков двигается увереннее, как будто ничего не произошло и он не предал доверие Сережи, не изменил ему, как будто все так, как они мечтали: они вместе, любят друг друга, теперь никто их не разлучит. До армии Волков был бы в восторге от такого расклада… но теперь он всерьез задумывается о том, чтобы разойтись с Сережей, потому что так будет лучше для него.

Только смелости не хватает все оборвать.

— Олеж?

Сережа стоит в дверях, потирая заспанные глаза, как-то совсем по-детски ведя носом, принюхиваясь. На нем одна из смехотворных пижам — на этот раз фиолетовая с желтыми утятами. У Разумовского всегда был странный вкус, когда дело касалось гардероба, поэтому Олег уже ничему не удивляется вообще-то.

Волков оборачивается, глядя на часы. Надо же, за размышлениями полтора часа пролетели незаметно. Глаза горят, Олегу снова хочется спать, но позволить себе такой роскоши он не может. В последнее время стало совсем плохо, воспоминания накатывают все чаще, сильнее сжимая горло, выбивая из Волкова все силы бороться. Словно когда-то давно кто-то зажег спичку, которая теперь уже почти догорела.

— Ты проснулся, — Олег натягивает на лицо улыбку и указывает на стол. — Я уже завтрак приготовил. Садись, сейчас принесу.

— Ты спишь вообще? — привычно интересуется Разумовский. Это стало почти традицией — Сережа каждый раз задает этот вопрос, а затем усаживается за стол, не особо вслушиваясь в ответ. Потому что привык, что Олег — пташка ранняя. Так даже лучше вообще-то: Волкову хотя бы не приходится выдумывать оправдания и врать в очередной раз.

Когда Олег ставит перед ним тарелку, Сережа расплывается в довольной лисьей улыбке и откусывает едва ли не половину сэндвича, а затем закашливается.

— Не торопись, — улыбается Волков. Видеть Разумовского таким приятно: тот смотрит так по-доброму, влюбленно, и в его взгляде нет ни тени презрения. Ведь он пока не знает, что сделал Олег.

— Это офень фкуфно, — отзывается Сережа, запивая завтрак горячим кофе. Олег усмехается.

Какой же ребенок.

— Какие планы? — спрашивает он, когда Разумовский облизывается и откусывает еще часть сэндвича.

— Думаю немного поработать, а то мозг уже закис, — живо отвечает Сережа. — Я возьму твой ноутбук? А то мой сгорел, и я еще не отнес его в ремонт.

— Конечно.

Олег готов Разумовскому не только ноутбук — весь мир отдать, положить к его ногам и лечь рядом, как верный пес, лишь бы тот только продолжал быть рядом. Есть в этом что-то болезненно ненормальное, но Волков просто не умеет по-другому: это еще в детстве началось, когда он вечно таскался за Сережей, делал все, что было в его силах, а иногда даже больше — и после армии это только усилилось.

— Люблю тебя, — мягко говорит Сережа, перегибаясь через стол, чмокая Олега в щеку и поднимаясь из-за стола с кружкой недопитого кофе в руках. — Скоро закончу, и мы сможем заняться чем-нибудь вместе. Как насчет какого-нибудь фильма? Посмотрим что-нибудь?

— Посмотрим, — выдыхает Олег все с той же улыбкой, а в груди снова затягивается узел от этого признания в любви.

Сережа готов говорить о своих чувствах по тысяче раз на дню, не прекращая ни на минуту. И Волков тоже его любит, но слышать эти слова просто невыносимо, потому что в такие моменты особенно четко ощущается, насколько глубоко Олег увяз в собственной лжи.

Сережа этого точно не заслуживает.

— А вечером мы могли бы… ну, — Разумовский многозначительно улыбается, проводя ладонью по бедру Олега, обтянутому тканью домашних шорт, и тот сжимает зубы, кивая.

Еще одна вещь, заставляющая его ненавидеть самого себя — это то, что он так и не смог отпустить прошлое. Сереже нужен секс, в конце концов он молод, здоров, и Олег дает ему то, что он хочет, даже умудряется притвориться, что ему тоже это все очень нравится, так же, как раньше… Только вот в моменты, когда Разумовский касается его, целует, шепчет что-то на ухо, Волкову хочется выть, потому что перед глазами встают ненавистные лица, а в ушах раздается их довольный шепот.

И Олег одним только усилием воли не зажимается.

***

Сережа по-лисьи улыбается, оставляя короткий поцелуй на плече Олега. Это место словно загорается, Волков вспоминает, как один из тех парней, высокий, крупный, получивший в роте прозвище «Черт», оставлял влажные, мерзкие поцелуи в этом же месте, больно кусал, почти до крови, а потом зализывал место укуса. А Олег потом смотреть на свое тело, покрытое синяками, не мог.

Сережа шепчет: «Какой же ты у меня хороший, как я тебя люблю». А Олег слышит голос второго парня, чуть пониже, который вечно за Чертом таскался, из-за чего и получил прозвище «Хвост»: «Шлюха. Какая ты шлюха, Олег. Нравится, да, когда тебя ебут, как последнюю суку?»

Сережа осторожно вводит в него сначала один палец, затем еще, смазки не жалеет, хотя Олегу это не требуется — Разумовский просто слишком боится причинить боль. А Олег зажмуривается и простыни сжимает, почти чувствуя, как в него входит большой и толстый член Рыжего, вот так, без подготовки, насухую. Волкову больно, в глазах слезы собираются, хотя Сережа предельно аккуратен, даже слишком для такой шлюхи, как Олег Волков. Это фантомная боль, засевшая у него в голове, и Олегу каждый раз хочется прикрикнуть на Сережу, чтобы тот перестал его жалеть — Волков этого не заслуживает.

Сережа осторожно обхватывает член Олега, выдавливая на него смазку — чтобы не было неприятных ощущений. И двигает рукой так правильно, что у Волкова невольно стоны вырываются, он хрипит, сильнее цепляясь за простыни. А Олег почти чувствует, как Тимон, друг Рыжего, до боли сжимает его член, водит по нему сухой рукой, даже в слюне не смоченной, чтобы Волков хоть немного возбудился и перестал зажиматься.

Сережа улыбается, доводя Олега до оргазма языком, а тот в очередной раз удивляется, как ему это удалось, потому что Волкову казалось, что он никогда не сможет кончить. Ведь возбуждение почти пропадает, когда он чувствует укусы еще какого-то парня на своих бедрах, чувствует, как тот прихватывает зубами кожу на лобке, а затем кончает ему на живот. Олег чувствует, как сперма подсыхает, стягивает кожу, и ему чертовски хочется помыться.

Сережа не замечает. Сережа падает рядом и обнимает Олега, шепча ему на ухо нежности, а Олег улыбается, но, закрывая глаза, чувствует, как Черт напоследок болезненно шлепает по ягодице, что-то говорит своим дружкам и уходит, оставляя Волкова собирать свой начинающий рушиться мир.

***

— Олег! — слышит он взволнованный крик Сережи и несется на звук.

Что могло случиться за те полчаса, пока он убирал со стола? Зная Разумовского, это может бы все, что угодно — от пролитого кофе до разбитой головы, и Волков сжимает кулаки, надеясь только, что не увидит что-то… страшное.

Ворвавшись в зал, он замирает, оглядываясь. Кажется, никакого катаклизма не произошло. Сережа стоит рядом с небольшим кофейным столиком и смотрит на него, как на ядовитую змею: на лице его выражение чистейшего ужаса. Олег смотрит на столик и усмехается: кажется, его предположение о пролитом кофе оказалось верным. Он растекся по столу, почти добравшись до его ноутбука, и Волков качает головой. Примерно так сгорел ноутбук Сережи.

— Сейчас уберу, — тихо говорит он и разворачивается, чтобы сходить за тряпкой, но испуганный голос Сережи заставляет его замереть.

— Ол-леж… Эт-то что т-такое?

Разумовский с самого детства не заикался, поэтому сейчас слышать это… странно и немного пугающе. Олег поворачивается и видит, как Сережа указывает на ноутбук, поэтому подходит ближе…

В груди что-то с грохотом обваливается.

На экране ноутбука он, Олег, стоит на четвереньках, с членами во рту и заднице, на его лице слезы, а на спине темнеющие засосы. Рука его обхватывает еще один член совсем рядом с лицом.

И из всех возможных вариантов того, как Сережа бы об этом узнал, этот — худший.

Олег отступает, сглатывает, открывает рот, чтобы объясниться, но слова не находятся, поэтому он так и остается стоять, пока Сережа переводит взгляд с него на ноутбук и обратно.

Олег не знает, почему не удалил эти фотографии. Просто в какой-то момент, когда они пришли ему на почту от неизвестного, Волков собрал их в папку, как вечное напоминание собственного промаха. С тех пор он открывал их лишь раз, когда ему на мгновение показалось, что все может быть хорошо — тогда он вернул себя с небес на землю, потому что… потому что не может быть хорошо, пока ты врешь любимому человеку.

— Ол-леж… Это же не ты? — тихо спрашивает Сережа, тоже отступая назад.

— Я, — хрипит Олег.

Теперь Разумовский точно его возненавидит. Теперь он знает. И теперь он никогда больше не сможет видеть Волкова так же, как прежде.

И Олег сам все разрушил.

— Когда? — голос Сережи становится неожиданно спокойным, даже смиренным, и Олегу тошно. Он не должен так реагировать. Он должен возненавидеть Волкова, накричать, побить, но не стоять так, опустив плечи, словно бы даже осунувшись.

Олег ненавидит себя за то, что сделал Сереже больно. Он хочет уйти, сбежать, исчезнуть из его жизни и никогда больше не появляться. Разумовский ведь найдет себе другого человека, да? В конце концов, он молодой, красивый, не запачкавшийся, как Олег…

— В армии, — слова даются с трудом.

— Боже, — выдыхает Сережа и медленно оседает на диван, а Олег едва не срывается с места, не садится рядом и не кладет свои руки на его, как делал всегда, когда Сереже было плохо. — Это… Как это случилось? Ты… о боже!

Теперь это выглядит так, словно Разумовский что-то понял, что-то важное и жуткое. И Олег почти уверен, что это. Наверняка до него только теперь дошло, что Волков обманывал его все это время, что врал прямо в глаза.

— Я проверился после армии, я не болен, так что тебе нечего бояться, — зачем-то говорит Олег.

Это первое, что он сделал, вернувшись — отправился к врачу, чтобы удостовериться, что Сереже не опасно быть с ним. В конце концов, тогда ему казалось, что у него есть хоть какая-то надежда на нормальную жизнь.

— Олег, ты… Ты почему ничего не сказал? Ты… о боже… это же…

Сережа вскакивает и принимается ходить из стороны в сторону. Олег пятится и поджимает губы, когда Разумовский падает на колени рядом со столиком и, кажется, открывает и другие фотографии. И с каждой он словно тускнеет, вянет…

— Ты не сказал, — повторяет он. — Ты же… это же не было твоим желанием, да?

Олег кивает не в силах выдавить ни слова. Да и что он может сказать? Как ему теперь оправдаться?

Сережа издает странный полузадушенный звук.

— И ты ничего не сказал. Ты жил с этим столько… Блядь, Олег, да я тебя насиловал все это время! Я не думал… мне казалось, что это после армии ты зажался, что если я буду… черт…

Олег вздрагивает, когда замечает влажные дорожки слез на щеках Сережи. У того руки дрожат, он смотрит на них так, словно убил кого-то, а затем переводит на Волкова взгляд, и тот готовится уже увидеть в нем осуждение… но Разумовский выглядит виноватым.

— Сережа, нет! — жестко отзывается Олег, пытаясь игнорировать неприятные ощущения в носу, как если бы он готов был вот-вот разреветься. — Это только моя вина, я тогда мог отбиться, я мог что-то сделать, я…

— Чушь! — грубо прерывает его Сережа и даже самого себя пугается. Он вскакивает на ноги и в два шага преодолевает расстояние между ними, останавливаясь напротив Олега, но словно не решаясь коснуться. — Олег, в этом нет твоей вины. Слышишь? Эти ублюдки… Это все только их вина. Ты не мог ничего сделать, их было… сколько? Четверо?

— Пятеро, — машинально поправляет Волков, все еще сдерживаясь, чтобы не расплакаться.

Почему Сережа не испытывает к нему ненависти или хотя бы отвращения? Почему он выглядит таким виноватым? Почему он не выгнал Олега сразу же, как только узнал? Почему пытается убедить его в том, что в этом нет его вины? Ведь сам Волков прекрасно понимает, что все случилось только потому, что он дал слабину и не сделал ничего, чтобы отбиться.

— Не смей даже думать об этом! — рычит Сережа, словно мысли его прочитав, а затем неожиданно нежно касается его щеки. Олег не сдерживается и вздрагивает, а Сережа, заметив это, быстро отдергивает руку, выглядя, как побитый пес. И все-таки он находит в себе силы продолжить горячо говорить: — Олег, мы со всем справимся, я тебе обещаю! Ты не должен был от меня это скрывать, я бы помог тебе, слышишь? Почему ты молчал? Почему ты терпел то, как я… я…

— Ты не насиловал меня, — на грани слышимости отвечает Олег, и эта фраза становится спусковым крючком. По щекам начинают течь слезы, подбородок дрожит, как в детстве, и Волков уже не может остановиться. Он рыдает, всхлипывает, жмурится, пытаясь сделать хоть что-то, но все те эмоции, которые копились в нем все это время, выплескиваются вместе со слезами.

Он чувствует, как Сережа осторожно обнимает его, и утыкается ему в плечо. Кажется, Разумовский шепчет что-то успокаивающее, гладит его по спине, а Олег цепляется за ткань его футболки, словно за спасательный круг.

Он правда здесь, он правда рядом даже после того, как узнал обо всем, после того, как сам это увидел. Он правда не отвернулся, не ушел, он правда стоит сейчас здесь, обнимает его так мягко, как умеет только он.

Сквозь собственные всхлипы Олег слышит тихое: «Мы справимся».

И сейчас ему слишком хочется поверить.