Помоги мне

Поначалу я чувствую сонную вялость, у меня даже нет сил открыть глаза. Постепенно она пропадает, но не уходит с концами. С большими усилиями открываю глаза и пытаюсь сориентироваться в пространстве. Так, я снова в комнате, в которой провела последние несколько месяцев. За окном темно, льет грозовой дождь, а я сама лежу в кровати — переодетая в домашнюю одежду, заботливо укрытая одеялом; невольно вспоминается, что в прошлый раз я пришла в себя в ванной, а не в кровати.

Мне жарко, а глаза буквально закрываются то ли от усталости, то ли от чего-либо еще, но ясно одно — мне нужно поспать и только потом уже о чем-то думать.

Когда я просыпаюсь, настенные часы показывают десять утра. Я сажусь в кровати, прислоняясь спиной к стене. В эту же секунду мир вокруг меня плывет, поэтому мне требуется несколько секунд, чтобы восстановить четкую картинку перед глазами. Так, Эбигейл, давай вспоминать, что было вчера: выселение из отеля, преследование, нападение и... убийства. В сознании сразу же всплывают мерзкие трупы с простреленными головами. К горлу подступает ком, а я стараюсь выкинуть эту сцену из своих мыслей. Получается плохо, ведь не каждый день можно увидеть, как кого-то убивают, да еще из пистолета — слишком уж кровавая смерть.

Это получается, что я сейчас в доме один на один с... убийцей? Ох... подозревать человека в том, что он маньяк, и знать об этом — абсолютно две разные вещи! Теперь я знаю, на что он способен, знаю, что он может хладнокровно убить человека, ни на секунду не задумываясь! О нет... а если у тех мужчин есть семья? Что они будут делать, когда узнают о смерти близкого человека? Да, я осознаю, что они напали на меня, но... даже так они не заслужили смерти. Никто не заслуживает смерти.

Утыкаюсь лицом в колени, думая о том, что будет дальше. Рано или поздно он зайдет в эту чертову комнату, и что тогда будет со мной? Что-то мне не кажется, что после моего побега он будет совершенно спокоен. Нужно готовиться к худшему, но надеяться все же на лучшее. В конце концов, не убьет же он меня? Не убьет, иначе я бы сейчас не дышала.

Сижу в таком положении еще какое-то время, а потом внезапно слышу звук открывающейся двери. Мне даже не нужно поднимать голову, чтобы узнать, кто ко мне подходит, ведь я заранее знаю ответ. Как бы то ни было, я смотрю на Джерома Валеску; его глаза цвета стали не выражают ни ярости, ни презрения, кажется, что сейчас он находится в спокойно-созерцательном настроении, но достаточно лишь пары мгновений, чтобы заметить недобрый блеск в его глазах. Все остальное: брови, губы, спокойная походка — не выдает его недовольства, нарастающего с каждой секундой.

Он так же спокойно садится около меня и смотрит несколько секунд, пытаясь что-то найти в моем взгляде, выражающем неподдельный страх. Потом он резко, без особых усилий, хватает меня за горло, но не сжимает его, и припечатывает меня к стене. Рефлекторно тянусь руками к своей шее, чтобы освободиться, но Валеска другой рукой перехватывает мои запястья. Молчит еще несколько мгновений, а потом наконец произносит ледяным, недовольным тоном:

— Мне очень не понравилась твоя выходка, Эбби, — он делает небольшую паузу, пристально всматриваясь в мои глаза. — Я могу тебя наказать, могу причинить тебе нестерпимую боль... однако я не буду. Но запомни раз и навсегда: если ты сделаешь что-то подобное — пеняй на себя. Тебе все ясно?

Я еле заметно киваю, и он отпускает меня, но уходить не собирается. Вместо этого он окончательно принимает спокойный вид и спрашивает:

— Ты что-нибудь вообще ела за эти два дня? Помимо того завтрака в кафе, разумеется, — я удивленно смотрю на него, а он лишь усмехается. — Ангел, я не идиот и, конечно же, заметил тебя. Это не составило большого труда. Ну так?

— Один батончик, — отвечаю, но он даже не удивляется моему ответу. Слишком предсказуемо с моей стороны. — Но я много спала.

Он недовольно цокает языком и прикасается к моему лбу. Я тут же чувствую приятную прохладу, исходящую от его руки. Он вздыхает и отстраняется, а затем говорит:

— Все с тобой ясно. Лежи здесь, я принесу лекарства и еду, — он уже доходит до двери, но оборачивается и смотрит на меня. — Даже не думай вставать.

Он выходит из комнаты, а я все еще с недоумением смотрю на дверной проем: какой-то он странный, не такой как обычно. Мир снова начинает кружиться, и я принимаю положение лежа. Так гораздо лучше, хотя в целом мое состояние нельзя назвать хорошим.

***

После очень вкусного завтрака и очень невкусных таблеток я накрываюсь одеялом с головой и прикрываю глаза. Пока что непонятно, чего мне хочется — поспать или подумать. Вроде особой сонливости нет, но и мысли в голове проносятся с такой скоростью, что я не успеваю ухватиться ни за одну.

Пока я пытаюсь принять решение по поводу моего дальнейшего времяпрепровождения, Джером Валеска скидывает с меня одеяло и говорит:

— Не укутывайся.

— Почему? — спрашиваю я и снова начинаю закутываться в одеяло, но Валеска опять скидывает его с меня.

— Потому что так ты только будешь поддерживать высокую температуру, а нам ее надо сбить, — он отодвигает стул от письменного стола, ставит его к кровати и садится. — Я побуду здесь, пока тебе не станет лучше.

Я окидываю его взглядом, ища хотя бы какой-то подвох, а затем отворачиваюсь к стенке и прикрываю глаза. Пока что просто хочется абстрагироваться от внешнего мира и спокойно подумать обо всем, что случилось за последние два дня.

И первое, что я вспоминаю — фразу Валески о его матери. Он произнес ее с неким презрением и даже злостью. Но что она ему такого сделала, что он ее... ненавидит. Мой отец тоже пьет, но я чувствую обиду и порой разочарование, но никак не ненависть. Что вообще можно было сделать матери, что даже ее ребенок начал испытывать к ней негативные чувства? Я не имею ни малейшего представления.

Я где-то читала, что все проблемы идут из детства. Значит ли это, что мать Валески плохо на него повлияла и теперь... происходит то, что происходит? У меня больше нет каких-либо догадок, а эта — самая вероятная и реалистичная.

Что я чувствую к самому Джерому Валеске? Раньше чувствовала страх, но теперь... да, определенно я и сейчас испытываю страх, но в разы меньше; с одной стороны, я ощущаю безразличие, мне абсолютно все равно, но с другой — мне хотелось бы узнать его, понять. Я испытываю интерес к нему. И порой меня это пугает, но тогда я успокаиваю себя тем, что это, скорее всего, нормально: невозможно не интересоваться человеком, которого ты видишь каждый день, с которым живешь (вернее, у которого живешь).

И, наконец, что я чувствую к себе? Кажется, ничего. Временами я ненавижу себя за мое поведение в разных ситуациях, за мою наивность и... слабохарактерность. У меня никогда не получится жить так, как хочется именно мне, потому что я просто-напросто не верю в себя и даже не хочу поверить. Я бессильна.

Постепенно мысли начинают путаться между собой, и я засыпаю.

***

И вот уже лето. Я лежу на траве и смотрю на небо; сегодня много облаков, и потому я, подключив всю свою фантазию, пытаюсь разглядеть их форму: самое большое похоже на бабочку. Недалеко от меня сидит Джером Валеска, но я даже не смотрю в его сторону.

— Что ты там пытаешься разглядеть? — спрашивает он спустя некоторое время моего лежания на земле.

— Бабочку, — хотя и облако в форме бабочки давно уплыло куда-то на юг, я все же надеюсь увидеть его снова в воплощении нового. И вижу. — Вон там, смотри! Облако в форме бабочки!

Он ложится неподалеку от меня и тоже всматривается в небо.

— Скорее это летучая мышь, — скептически произносит он, продолжая смотреть на облако. — Да, это точно летучая мышь.

Я хмурюсь и пытаюсь представить вместо бабочки летучую мышь. Да, что-то и правда вырисовывается, но все же я вижу бабочку — большую, с большими крыльями. Красивая.

— А вообще это просто облако, — после минутного молчания выдает Валеска.

Сейчас так спокойно на душе. Не хочется даже ничего спрашивать, хочется просто бесконечно смотреть на такие красивые облака и придумывать что-то невообразимое. Вот они плывут, так умиротворенно и смиренно, что хочется слиться с ними и притвориться маленьким, курчавым, белоснежным облачком.

Вокруг так тихо. Слышен только шелест деревьев, изредка поют птицы. Легкий ветерок приятно обдувает лицо. Обычный спокойный летний день, не очень жаркий. Кажется, сейчас, в данную минуту, я ощущаю себя по-своему счастливой — меня ничего не заботит, даже похититель-насильник-психопат; не нужно думать об учебе, работе, отце, можно просто лежать и смотреть в небо, наслаждаясь прекрасными секундами. Даже тот факт, что меня держат здесь насильно, не играет никакой роли — я живу в мгновении.

***

Восемнадцатое июня, вечер, я сижу на диване в гостиной и читаю очередную книгу, какой-то детектив, который, стоит отметить, весьма скучный: всем обо всем известно, но только не главному герою. Пытаясь хоть капельку разобраться в его поведении, слышу тихие шаги — это Джером Валеска спускается вниз.

— Что читаешь? — интересуется он, поправляя галстук. Любопытно, куда он в таком виде собрался?

— Книгу, — саркастично отвечаю я, продолжая читать.

В последнее время я стала замечать, что Валеска первый вступает в диалог. Да и вообще в последний месяц в нем определенно что-то поменялось: взять хотя бы то, что он ни разу после моего неудачного побега не приставал ко мне в сексуальном плане. Что-то появилось в нем такое, о чем мне до сих пор непонятно. Как будто стал... добрее, что ли. Я не знаю.

— Что ж, мне нужно идти. Ключи под ковриком, еда в холодильнике, не скучай, — произносит он юмористическим тоном. — Ах да, обязательно посмотри телевизор, примерно через... два часа, — посмотрев на воображаемые наручные часы и состроив задумчивое выражение лица, выдает он. Показушник.

— Зачем?

— Узнаешь, — говорит он и уходит, оставляя меня в недоумении.

Я вздыхаю и откладываю книгу. Про ключи он точно шутит — в прошлый раз была такая же ситуация, я проверяла, никаких ключей там не было. А вот про телевизор действительно странно. Что такого я могу там увидеть? И что должна увидеть? Как всегда, вопросы есть, а ответов на них — нет.

Откидываю голову на спинку дивана и смотрю в потолок. Мысли в голове совершенно отсутствуют, чего-то хочется, но чего именно — без понятия. Есть не хочу, спать тоже, рисовать или читать надоело. Каждый день похож на предыдущий, как будто день сурка, хотя я и предпочитаю думать, что каждый раз что-то меняется.

Прохожу на кухню и делаю себе чай; внезапно осознаю, что за все мое пребывание в этом доме я ни разу не пила кофе. Нахмурившись, начинаю открывать все шкафчики, чтобы самой себе доказать, что кофе здесь есть, просто раньше я никогда его не замечала. Нет, кофе в этом доме отсутствует. Интересно, почему? Надо будет спросить об этом...

Возвращаюсь к дивану уже с чашкой зеленого чая в руках и включаю телевизор: не знаю, что именно имел в виду Валеска, но я посмотрю какой-нибудь фильм. Где-то внутри меня появляется жгучее желание посмотреть обычный, незамысловатый ужастик. Просто посмотреть, в конце ни над чем не задумываясь. Посмотреть и забыть.

Увы, по телевизору я нахожу какую-то трогательную мелодраму, в конце которой я наверняка буду плакать. Не то чтобы мне очень нравится данный жанр, скорее, он расслабляет. Смотришь как у людей там все хорошо, как они любят друг друга, умиляешься и плачешь. И так по кругу.

Через какое-то время фильм прерывается, я даже не успеваю понять, что происходит, как на экране появляется... какое-то мероприятие? Кажется, это прямой эфир. Но что такого в этом мероприятии (вроде бы это благотворительный вечер), что его сейчас показывают на всех каналах? Он какой-то особенный или чересчур важный?

Как ни странно, телевизор я не выключаю, потому что мне до жути любопытно, что будет происходить. Как только я вижу ведущего, то сразу понимаю, что это далеко не обычный благоприятный вечер, поскольку вместо обычного ведущего — Джером Валеска; но самое поразительное — он сам: его речь пропитана сарказмом и шутками, движения полны артистизма, а харизма будто сочится сквозь экран телевизора. Это абсолютно другой человек, и я удивляюсь настолько, что даже не в силах понять, о чем там говорят. Эта ситуация ставит меня в ступор.

Проходит сколько-то минут — по ощущениям минут двадцать — и на сцене появляется какой-то мужчина. Он что-то говорит про то, что в Готэме высокая преступность, да говорит это таким тоном, будто бы раскрывает никому до этого момента неизвестный факт, а после самоуверенным тоном заявляет, что он — герой этого города. И потом этот «герой» делает совершенно непредсказуемую вещь: убивает Джерома Валеску, вонзая ему в горло нож.

Кажется, я забываю, как дышать. Появляется чувство, будто бы кто-то ударил меня в солнечное сплетение; только ощущения в разы хуже. Кажется, что мир перестал существовать после его смерти, время остановилось, а вместе с ним и мое дыхание. Пытаюсь глубоко вдохнуть, но ничего не получается — грудную клетку словно сковали стальные прутья. Я не могу... больно...

Резко трясу головой из стороны в сторону в попытке разобраться в ситуации. Он... мертв? Проходит еще несколько секунд, прежде чем я окончательно осознаю: он действительно мертв, а все то, что со мной происходило на протяжении четырех месяцев — закончилось.

В этот момент я не ощущаю никакой радости, мне не становится легко на душе, наоборот, непонимание и тревога охватывают меня; мне абсолютно непонятно, зачем тот мужчина убил его, и от этого становится тревожно на душе. Что мне теперь делать? Неужели это все закончилось вот так... просто... в это сложно поверить.

Наконец отрываю свой взгляд от телевизора, со злостью выключаю его и только потом замечаю, что по моим щекам стекают слезы. Вот только почему? Так быть не должно.

— Так, Эбигейл, давай думать... — шепчу я себе под нос в надежде успокоиться.

Он хотел, чтобы я видела этот вечер. Но знал ли он, чем это закончится? Вспоминаю про «ключи под ковриком» и приподнимаю коврик около входной двери: нахожу не ключ, а какую-то записку. Беру ее в руки, хмурюсь и разворачиваю.

«Моя догадливая Эбби! Думаю, сегодня именно тот день, когда ты можешь покинуть этот дом, уйти и забыть все это как страшный сон. Ключи найдешь в сахарнице, дорогу, думаю, ты знаешь. Не садись в машину к мужчинам — это ради твоей же безопасности. Не падай духом и оставайся таким же прелестным ангелом!»

В конце нарисован улыбающийся смайлик. Странно в этой записке все, в особенности то, что он назвал меня по имени (в основном он называет меня ангелом) и употребил местоимение «моя». Он считает меня своей... это вызывает во мне довольно противоречивые чувства.

Трясущимися руками достаю сахарницу из шкафчика и обнаруживаю там ключи. Неужели все это время они лежали здесь, а я об этом даже не подозревала? Не буду спорить, это очень хитро — я ведь не использую сахар. Сжимаю в руках ключи и пытаюсь собрать все в единый пазл: значит Джером Валеска все же знал о своей смерти либо просто предугадал ее, иначе он бы не оставил эту записку, не говорил бы посмотреть телевизор...

Решаю, что ночью я точно не выйду на улицу, а потому отправляюсь прямиком в постель. Укрываюсь одеялом почти что с головой, но никак не могу заснуть: в голове снова и снова прокручивается все то, что произошло ранее. На душе все еще тревожно, и я ничего не могу с этим поделать. Я знаю, что мне нужно сейчас успокоиться, даже радоваться — я наконец-то свободна. Но... я не могу радоваться смерти человека, каким бы он ни был. Смерть никогда не бывает радостью.

Засыпаю я только под утро со слезами на глазах.

После пробуждения снова прокручиваю в голове вчерашний вечер. Чувство опустошенности окутывает меня с ног до головы, мне становится не по себе. Останавливаю свой взгляд на ключах: сегодня я уйду. Навсегда.

Одевшись, я подхожу к входной двери, вставляю ключ и поворачиваю его три раза. Дверь ожидаемо открывается, и я вижу перед собой улицу. Соленые слезы снова катятся по моему лицу. Отчего-то так хочется верить, что сейчас появится Джером Валеска и скажет, что это была шутка... но этого не происходит. Я глубоко вдыхаю свежий воздух и покидаю дом.