21
Отель встретил их стеклянной тишиной. После суток на ногах, под софитами, под командным рёвом, с гулом наушников и дёрганьем гарнитуры, эта тишина ударила по голове сильнее, чем любой шум. Дана и её команда добрались до отеля, уставшие, помятые, но с ощущением чего-то тяжёлого, неотработанного, незавершённого. Как будто съёмка закончилась, а война внутри неё — нет.
Каждый получил карточку от номера и поплёлся в лифт.
Кто-то что-то пробормотал о том, что в душ и в кровать, кто-то зевнул так громко, что порвал зевком воздух.
Дана шла вперёд. Молча. Быстро.
На автопилоте.
Но Андрей не отставал. Он был позади весь путь, в такт шагам, в такт её тишине. И когда дверь номера за ней даже не успела захлопнуться — она не успела даже дойти до ванной, как Андрей ввалился в комнату.
— Дана! Давай серьезно поговорим!
Она обернулась, уставившись на него, как на раздражающую занозу.
— Прямо сейчас?
— Да, сейчас, — он был раздражён. — Я уже сутки смотрю на тебя. Смотрю, как ты смотришь на этого черта Глеба. Как он называет тебя Черри. Как ты позволяешь ему это. И молчишь.
— А ты с какой стати мне что-то указываешь или запрещаешь, а? — вспыхнула Черри.
— Потому что я, чёрт побери, рядом с тобой уже полгода. А он появился на один день, всего на пару часов, и ты уже... плавишься, Дана. Ты срываешься. Ты молчишь, потом плачешь в гримёрке, потом снова ведёшь себя, как будто ты железная, а потом снова исчезаешь в себе.
— Я имею на это полное право, — отрезала она.
— Нет, не имеешь! Ты имеешь право говорить и делиться со мной, а не вести себя так, будто мне ничего не должно быть понятно! Кто он тебе? Почему у вас тату одинаковые? Почему он называет тебя Вишенкой и почему ты, блять, позволяешь?! А когда я однажды назвал тебя так, ты накричала, будто я перешёл границу! Объясни!
Она сделала шаг вперёд. В глазах блеснуло опасное.
— Потому что ты — не он.
— Ах вот как ты заговорила? — язвительно бросил он. — Ты выбираешь того, кто исчез? Кто тебя, по твоим же действиям, бросил и сломал? Он ублюдок, Дана, он...
— Пошёл вон, — Дана перебила его тихо.
Он не двинулся.
— Андрей, выйди. Сейчас. Потому что если ты останешься — я скажу то, за что потом придётся извиняться.
Она уже не кричала, а говорила, как лезвием резала.
Андрей стоял ещё пару секунд. Потом махнул рукой. И ушёл, хлопнув дверью.
В номере повисла тишина.
Дана стояла на одном месте. Дышала, как после бега. Медленно подошла к зеркалу. Стянула худи. Провела пальцами по тату на ключице — тому самому сердцу, шершавому, рваному, как их история. Сердцу, которое было не просто рисунком — оно было болью. Было напоминанием.
Потом скользнула пальцами ниже — по предплечью. Там, как всегда, была она. Тату, написанная его почерком. Координаты. Их квартира. Их дом. Их прошлое.
Дана присела прямо на пол. Согнулась, прижав лоб к коленям.
И наконец позволила себе заплакать. Не от боли. А от радости.
Он жив. Он рядом. Её Кот.
Тот самый. С которого всё началось. И с которого, возможно, всё снова начнётся.
Время было около семи утра, когда она вышла из номера, она так и не смогла уснуть. Глаза — опухшие, поверх них как всегда солнечные очки. Волосы — спутанные. На ней был лишь чёрный худи, растянутые треники и кеды. Но ей было плевать на её внешний вид.
Она ехала в такси, уткнувшись в ладонь, чувствуя пульс в висках. Город просыпался. Люди тянулись на работу, троллейбусы гудели, кофейни открывались. А она ехала туда, где был её один из самых надежных людей в этом городе, который может пустить её даже в такую рань.
Сима открыл дверь сонный, в пижаме и с кофейной чашкой в руке, волосы как после урагана. Он глянул на неё, и не спросил ни слова.
— Заходи, — только и выдавил он.
Дана прошла внутрь, не снимая обуви. Села прямо на пол посреди гостиной. Обняла себя за плечи. Молчала.
Серафим подошёл, присел рядом, обнял одной рукой.
— Он жив, Сим. Он рядом. Он смотрел на меня, как будто никто и ничто не изменилось. А я... я стояла и думала только одно — он мой. Он жив. Он стоит передо мной. Спустя столько лет мы встретились...
— Малышка... — тихо сказал Сима, гладя её по плечу.
— На съёмке, я специально обнимала Андрея, показывая Глебу, что у меня все прекрасно и без него, но знаешь что? Мне больно от моих действий. Но с другой стороны радостно. И знаешь, что самое страшное? — она подняла глаза. — Я хочу к нему. Я хочу, чтобы он меня обнял. Как тогда.
— Ты имеешь на это право.
— А Андрей что?
— Андрей... он бесится. Он лезет. Он давит. Он меня обвиняет, что я холодная, молчу, думаю не о нём. И я сегодня выгнала его. Потому что не могу больше. Не могу врать. Я не с ним в голове.
— Ты всё правильно сделала, — кивнул Серафим.
— Но вот, что я не понимаю... — Дана вдруг замерла. — Ты всё это время знал. Ты знал, где Глеб. Что с ним. Ты знал, что я буду снимать ему клип.
Она поднялась на ноги. Глянула на него сверху. — И ты нихуя мне не сказал.
Сима потянулся за сигаретой. Зажёг, вздохнул.
— Черри... родная. Ты знаешь, как я тебя ценю. Как я тебя люблю. И ты знаешь, что я всегда на твоей стороне. — он выдохнул дым, глядя прямо на неё. — Но я не мог.
— Почему?
— Потому что это было бы нечестно. Потому что ты должна была сама. Ты сама должна была его встретить, посмотреть ему в глаза, и понять — готова ты или нет.
Он сделал паузу.
— Я не давал ему твоих контактов. Он сам тебя нашёл. Он долго искал. Он ошибался. Он бухал, срывался. Он блуждал. И вот, наконец... нашёл.
Дана села на стул. Взяла сигарету у Симы. Глубоко затянулась.
— Но ты знал! — в голосе Даны дрожь. — Ты был рядом, ты видел, как я его забывала, как рвала из себя, как мне было херово! И ты ничего не сказал!
— Потому что это не моя история, Черри. А ваша, и это ваши дела. Я — только фон. Я не имел права вмешиваться.
Она откинулась на спинку стула. В груди — пульс, в голове — туман, в глазах — слёзы.
— Что мне теперь делать, Сима?..
Он сел рядом, положил руку на её ладонь.
— А ты просто будь честной. Впервые за долгое время — с самой собой. Всё остальное приложится.
— Я не знаю, что дальше.
— Но ты ведь хочешь сделать хоть что-то?
Она кивнула.
— Я хочу вернуть его запах. Его голос. Его ладони. Мои милые прозвища «Вишенка» и «малышка Д», которыми он меня называл. Даже его ебаную привычку вечно смеяться, когда не до смеха. — она затушила сигарету. — Но я боюсь.
Серафим сел рядом.
— Единственное, что я могу тебе сказать, так это, что он боится не меньше.
Наступила тишина.
А потом, впервые за много лет, Дана позволила себе уснуть у кого-то на плече. Там, где можно было не притворяться. Где не надо быть Даной Вэй. Где она снова могла быть просто Черри. Девчонкой, у которой снова появился шанс.