19
День съёмок тянулся, как бесконечный марафон, который требовал от Даны полной отдачи, железной выдержки и хладнокровия. Внутри неё бушевала буря эмоций — злость, обида, ненависть к Глебу за то, что он когда-то просто ушёл из её жизни, словно и не было ничего, и вместе с этим странная, почти запретная радость от того, что он рядом. Порой эти чувства сражались так яростно, что Дана сама не понимала, где заканчивается одна эмоция и начинается другая.
Смена образов стала словно катализатором этих переживаний. Когда стилисты надели на Глеба простую чёрную майку и потертые джинсы с белыми разводами, Дана невольно перевела взгляд на его ключицу, где отчётливо выделялось шершавое, рваное сердце — их общее тату. В этот же момент она сняла худи, обнажая свою ключицу с таким же рисунком. Андрей заметил этот момент: его взгляд упорно цеплялся за татуировки, как будто пытаясь разгадать их смысл, и в груди у него поднималась ревность, которая пряталась под маской спокойствия.
Дана же сдерживалась. Она ведь профессионал. Несмотря на всю эту внутреннюю бурю, она чётко командовала процессом:
— Свет на третий план, перенести фокус на Глеба!
— Камера два, плавно заехать на ключицу!
— Андрей, помоги парням с настройкой камеры!
— Глеб, поехали, твоя сцена — аккуратный шаг вперёд, взгляд в камеру через секунду, потом лёгкая улыбка.
Глеб пялился на неё, не отрывая глаз, словно пытался увидеть нечто большее, чем просто директора съёмок. А она, не в силах сдержать бурю эмоций, обнимала Андрея на зло Глебу, стараясь как можно крепче чувствовать его рядом, как якорь в этом шторме.
Съёмки шли почти без перерыва, плавно перетекая из одного кадра в другой, из одного образа в следующий — свет, камеры, звук, грим, костюмы, реквизит — всё подчинялось воле Даны. Она была на пике своей формы, её голос звучал твёрдо и безапелляционно, не позволяя себе ни одной слабости, ни единого пробела.
И всё же каждый раз, когда взгляд Глеба встречался с её, внутри словно срабатывала электрическая искра — короткая, но настолько сильная, что заставляла сердце прыгать в груди.
Почти до четырёх утра длился этот бесконечный танец на грани между работой и эмоциями. Крики ассистентов, треск техники и беспрерывный шум на площадке сливались с внутренним голосом Черри, который кричал одновременно: «Ненавижу» и «Рада видеть тебя».
Когда съёмки, наконец, закончились, и большинство уже начинали сворачивать аппаратуру, к ней подошёл Слэм — глаза его были уставшими, но искренними.
— Черри, извини, если что-то пошло не так и за то, что не предупредил на счет Глеба. Я ценю тебя и всё, что ты делаешь, — тихо сказал он.
Дана посмотрела на него и поняла, что злилась только на одного человека — на Глеба. Слэму она была благодарна, пусть и молчала.
В этот момент Глеб подошёл к ней, на лице — та самая улыбка, которая когда-то могла растопить лед.
— Черри, — тихо сказал он, — ты здесь, ты жива, и я рад, что с тобой всё хорошо.
Эти слова сдали внутренний заслон Даны. Сердце сжалось, боль прорвалась наружу, и внезапно она резко повернулась, хлопнула Глеба по щеке — словно пытаясь выместить всю накопившуюся обиду и отчаяние.
— Я жива?? Со мной всё хорошо??? — кричала она, голос дрожал и рвался на полусловах. — Да ты вообще знаешь... та в общем не важно!
Не выдержав, Дана повернулась и побежала к машине, где уже сидела её команда. На улице, у машины, терпеливо ждал Андрей.
Глеб крикнул вслед:
— Вишенка, стой, давай поговорим.
— Поговорим, — ответила она сдерживая слёзы, не оборачиваясь, — но не сегодня.
Он улыбнулся, и в этой улыбке была и грусть, и надежда. Он был рад даже такой реакции.
Андрей же наблюдал за всем этим молча, а по дороге в отель его мучили вопросы. Он попытался пробиться к ответам:
— Кто этот Глеб? Почему он называет тебя Черри? Почему Слэм тоже? Почему ты никак не отреагировала, когда он назвал тебя «Вишенкой», а когда я это сделал — ты накричала на меня?
Дана молчала сделала вид, что спит, повернувшись в окно, и в её голове продолжали крутиться мысли только о нём — о Глебе.
Этот день перевернул всё. Теперь оставалось только понять, что делать дальше.