глава 14
ТАРАХ!
Дверь еще одного класса с сильного удара ноги распахивается. С грохотом ударяется о стену так, что едва ли штукатурка не сыпется с потолка. Пусто. Снова пусто. Лишь одинокие парты и шкафы. Никаких следов присутствия сладкой парочки. Удар кулаком о стену.
Блять!
Он уже сбился со счету, сколько классов, кабинетов он обыскал в поисках этой гребанной заучки, что так треплет его нервы. Что заставляет сходить с ума снова и снова, что делает из него чертового психа. И она поплатиться за это. И этот сосунок тоже. Они все поплатятся за то, что заставляют его сейчас нервничать.
Какого хера ты так суетишься, Хенджин?
Какого. Гребанного. Хера?
Сердце стучит едва ли в горле, мешая дышать. Бесполезный орган. Определённо. Хван сейчас чувствовал себя гребанным сопляком. Сейчас такая была потребность увидеть эти огромные лазурные глаза, что спирало дыхание, что чертов зверь в душе скалился, рычал, дер длинные острые когти о стенки своей клетки.
Раздирая его изнутри.
Он найдет ее и убьет к чертям. Гребанная шлюха, наверное, уже позволила ему впихнуть в себя хер и оттрахать. Прямо. В этом. Платье. От которого ехала крыша. От которого мгновенно член терся о ткань брюк, которые становились сразу такими узкими, такими чертовски узкими, что хотелось схватит любую попавшуюся девчонку и опустить на колени.
Не любую.
Именно Йеджи. Сука, в этом белом платье, что так облепляет ее худую фигуру. Слишком худую. Практически незаметную. Тонкую, хрупкую. И эти чертовы руки на ее талии. Эти руки, которые хотелось вырвать с корнем, которые хотелось убрать оттуда любым возможным способом, даже просто вышвырнуть из этого зала из обладателя.
А потом этот поцелуй.
Это блядское показное лизание на публике. Перед ним. Он видел, он не мог ошибаться, она смотрела на него перед тем, как губы этого ублюдка накрыли ее. Ее чертовски вкусные губы. Он помнил. Тот, кто в клетке в груди, помнил ее губы. Тот, кто терзал его мучал, помнил, как стал покорным.
Ей.
Это была ошибка. Просто ошибка. Никакая девчонка не способна усмирить этого зверя, если даже ему самому это было не по силу. Еще одна комната. Пусто. Ее нигде нет. Снова руки о стенку в кровь. Просто внутри какое-то странное чувство. Не похожее на него. Совсем.
Что это, Хван?
Шлюха. Сука. Тварь. Где это все? Где вся твоя грязь, желчь, вырывающаяся так легко изо рта? Неужели парочка поцелуев сделала из тебя это ничтожество, что сейчас выглядит так жалко? Где вся злость, Хван? Что за гребанное отчаяние в глазах? Его не должно быть. Слышишь, сука, не должно быть!
Вышел в коридор, громко хлопнув дверью очередной пустой комнаты. Отрешенно посмотрел на руки, полностью сбитые костяшки. Отлично, ты становишься гребанным психом. Уперся лбом о холодное стекло, нужно было собрать все мысли в кучу, потому что это все впустую.
Просто подумать.
Все это слишком. Слишком для него. Почему он это делает? Потому что старуха сказала, что им надо зажечь гребанные салюты? Определенно нет. Так что это, Хенджин? Не хочешь объяснить?
Нет.
Не сейчас. Не готов.
Просто дорогой алкоголь в голове. Это все он. Не контролирует себя. Не понимает. Он подумает об этом. Обязательно подумает. Потом. Пока просто нужно найти ее. И наорать, встряхнуть хорошенько, сказать в лицо, какая она сука. Довести до слез, как он любит, как всегда делает. Вот это на него похоже.
Взгляд цепляется за белое пятно на крыше. Это она. Стоит у самого края. Одна. Он не может ошибиться. Только не сейчас. Это платье, длинные волосы, которые треплет ветер. Или он просто постепенно сходит с ума. Блять, что эта дура там забыла? Какого хера стоит на краю, совсем уже ебанулась?
Края.
Гребанные края.
И он не может отвести взгляда от этой идиотки. Такая тонкая, что, кажется, первым порывом ветра ее просто сдует нахуй оттуда, чтобы неповадно было. Дыхание перехватывает, когда она слегка пошатывается от порыва ветра, но не отходит от края. Стоит, наслаждается, обхватив тонкие худые плечи руками. Она не с Кимом. Почему-то этот факт заставил его губы изогнуться в ухмылке.
Маленькая дура. Полнейшая идиотка. Чертова сука.
Да, теперь эти оскорбления вылетали так естественно, что дыхание выровнялось.
Да. Вот так. Это просто… коньяк? Помутнение. Черт, неважно. Почему мысли сбиваются в один непонятный ком, если он не так уж и пьян? Зверь молчит, смотрит на нее, склонив изучающе страшную голову. Не гремит больше цепью, словно кто-то дал команду «сидеть», и неконтролируемое существо мгновенно подчинилось.
Мгновенно.
И тут вдруг. Неожиданно. Сзади нее черная фигура появляется. Полностью в черном. Не видно ни лица, ничего. И Хван срывается с места, не разбирая толком дороги, рвется на крышу, потому что вдруг подсознание нарисовало картинку летящей хрупкой фигуры в белом.
И пиздец.
Быстро преодолевает лестничный пролет, едва ли не спотыкаясь, не падая. Алкоголь как-то слишком быстро выветрился из организма. Словно и не было. Благо, тренировки сделали свое дело, и он не сдох на первых пяти метрах бега. Скрутило желудок, и он прекрасно узнавал эти ощущения.
Страх.
Он просто представил, на мгновение, на несколько секунд, что ее просто не станет. И как будто вывернули внутренности.
Наизнанку.
Заставляя захлебываться в собственных страданиях.
И злость, нереальная злость привычно заполняет сознание, вытесняя все вокруг, собственнически овладевая разумом. Потому что только он, сука, только он имеет право издеваться над ней. И больше никто. Остальные будут получать по роже. И зверь согласно завыл в груди, запрокидывая голову.
Губы исказила кривая ухмылка.
Но внутри что-то оборвалось, когда он выбежал на крышу.
Тут было пусто.
***
— Что, ублюдок? Будем отвечать за поступки? — грозный рык вырывался из глотки Джуна, рядом с которым стояло еще два парня, которые, казались совершенно не заинтересованными.
Они до чертиков похожи.
Раньше Вон не особо замечал этого, да и не хотел видеть эту схожесть. Но сейчас она была так очевидна, что он не мог не обратить на это внимание. Черен в ярости выглядела точно так же. Те же нахмуренные темные брови, те же ставшие практически черными глаза, испепеляющие его на месте.
Те же черты лица и густые темные волосы.
Но этот взгляд пробрал до мурашек.
— Чего тебе надо, Ли? — вздернув подбородок, вопросил Дживон, хотя прекрасно знал, что он хочет.
— Ты, сукин сын, едва ли не изнасиловал мою, блять, сестру, — прорычал он, чувствуя, что вот-вот слетит с катушек и его уже никто не остановит. — Сейчас я отхуярю тебя так, что ты потом неделю ходить не сможет, понятно? И если я еще хоть раз увижу тебя вблизи моей сестренки, можешь копать себе могилу.
Он больше не мог развозить сопли тут, поэтому грубый кулак тут же впечатался в лицо ублюдка, посмевшим тронуть его сестру. Его маленькую, светлую сестренку, которую никто и никогда не смел обижать, потому что знал, чем это чревато. Знал, что Ли узнает и разорвет его в клочья.
Черен.
Как она вообще умудрилась связаться с этим ничтожеством? Что там Лино говорил? Она все это время с ним встречалась? Нужно будет провести с ней воспитательную беседу. Маленький строптивый волчонок. Как же он по ней скучал за все это время. Очень скучал.
А этот еблан посмел в его отсутствие тронуть ее. И если бы не Минхо…
Еще один удар. Сильный, под дых, он даже не сопротивляется. Какого хера? Почему позволяет себя избивать? Насрать. Насрать на него. Он больше не будет оставлять свое сокровище на такое длительное время без своей защиты. Он даже не видел ее сегодня, что заставило поволноваться, но ему сказали, что она была на балу, и этот факт успокоил.
Может, отошла куда-то на пару минут?
В любом случае, он не хотел, чтобы она была свидетелем этого.
Он до ужаса не любил, когда она видела его таким. Яростным. Злым. Это зрелище явно не для нее. Ярость затуманила глаза, хотя он нанес пока только несколько слабых ударов, по сравнению с теми, которые он запланировал для этого ублюдка. Сука, ей ведь еще только шестнадцать, чем он, блять, думал?
В голове возникла эта картинка. Как он лапает ее, как она плачет и просит остановится, и снесло крышу к херам. Удар за ударом он наносил по обидчику, заставляя того хрипеть, но не вымолвить ни слова. Он молча принимал все удары, не пытаясь сопротивляться. А Волку было плевать. Пускай хоть бревном лежит, он сделает из него гребанную лепешку.
Еще. И еще.
— Джун, — послышался звонкий голос полный слез. — Прекрати сейчас же!
Он обернулся, посмотрев на сестренку. Она, как всегда, выглядела потрясающе, только Соджун возмущенно уставился на длину платья. Что, совсем прифигела, что ли? Ее шоколадного цвета глаза смотрели на него со злостью, болью и мольбой. Боже, он так по ней соскучился за этих гребанных четыре месяца.
Такая маленькая.
Такая хрупкая и слабая, и она нуждается в его защите. Потому это его обязанность. Оберегать малышку от всего плохого.
— Субин, уведи ее отсюда, и если я увижу на ней хоть один синяк от твоих лап, будешь отвечать лично передо мной, — прорычал он, оторвав взгляд от сестры, переводя на ее неудачливого любовника. — Рен, милая, мы потом поговорим.
— Джун, оставь его в покое, — попросила она, с опаской наблюдая, как к ней подходит парень, стоящий слева от Соджуна, лениво наблюдая за тем, как тот бьет человека.
Она знала, что так будет. Она знала, что не сможет его остановить. Понимала, что это, черт возьми, нереально. Что его гиперопекаемость – это большая проблема. И она просто-напросто не знает, что с этим делать. Кажется, что он до сих пор считает ее той маленькой девочкой, которой сломали куклу во дворе.
Но Вор сейчас и был той самой сломанной куклой.
Он лишь болезненно улыбнулся ей, пытаясь успокоить, показать, что с ним все в порядке, и она может идти. Он скоро подойдет. И она очень хотела бы поверить ему. Но все это было так искусственно, что становилось тошно.
Слезы, в которой раз, хлынули из глаз. Особенно, когда сильные руки перехватили ее и потащили в сторону по коридору. Она брыкалась, вырывалась, слыша звуки ударов, гулом отдающиеся в сердце. Но Субин, фамилию которого она даже и не знала, крепко перехватил ее за талию так, что дыхание перехватило.
Больно. Адски больно.
— Джун, — крикнула она громко, пытаясь достучаться. — Я не прощу, клянусь тебе, если ты сейчас не остановишься, я не прощу.
— Да заткнись ты уже, заебала верещать, — грубо рыкнул Субин.
Он не слышал. Он не слышал ее. Словно она была гребанным пустым местом. Никем.
— Ли, ты избиваешь парня за сестру, и полностью игнорируешь то, как с ней обращается твой же человек, — выплюнул Лино, тяжело дыша, выходя из темного коридора. — Соджун, все, он получил свое, хватит.
Она впилась взглядом в высокую фигуру, появившуюся из темноты. Он словно сейчас был надеждой, глотком воздуха в засуху, он сейчас был так необходим. Она не могла понять, в какой момент Минхо умудрился стать для нее гребаннной надеждой. Но именно надеждой он сейчас и являлся.
Но он даже не кинул на нее взгляда.
Даже не посмотрел, и от этого скрутило внутри.
— Лин, спасибо тебе, конечно, брат, — прошипел Джун, всего на мгновения оторвавшись от Вона, который что-то бессвязно говорил окровавленными губами, глядя на плачущую девушку. — Но свали отсюда, будь добр.
Больно.
Так чертовски больно, потому что вдруг ее снова начали тащить, и уже не стеснялись в движениях, крепко сжимая тело в грубых руках. Вырываться было бесполезно, но она лягалась ногами, наплевав на коротенькое платьице, которое задиралось при каждом движении.
Она уже ничего не видела из-за заставших глаза слез.
Всхлип. Еще, и еще. Откровенная истерика. И она, как волчица, запрокидывает голову. Как бы это ни было смешно. Наверняка, она сейчас выглядит просто ужасно с потекшим макияжем и растрепанной прической.
— Джун, блять, хватит, — рыкнул Лино. — Скажи своему псу, чтобы отпустил ее.
Не откликнулся. Даже свою чертову голову не повернул. Минхо крепко сжал кулаки, наблюдая, как Черен снова тянут куда-то в сторону, как она плачет, вырывается. Злость накатывала с новой силой, потому что она, блять, плакала.
Он не знал, почему слезы малышки так трогают. Почему при одном виде ее такой беспомощной, начинают ходить желваки не щеках.
Он нихрена не знал.
Но был абсолютно уверен, что хочет набить морду Субину, за то, что его руки делают ей больно. А ведь это все только ради сосунка, который и постоять-то толком за себя не может. Минхо брезгливо посмотрел на тушу, которая позволяла делать из себя гребанную котлету.
Соджун был зол. Лино никогда не видел его таким. Придется вмешаться. И он не знал, куда лучше податься. Вырвать Че из лап одноклассника, или же оттащить Джуна от сосунка. Сердце хотело первого, но взгляд девчонки говорил об обратном. Она умоляла его остановить это все.
И он сделает это.
Ради нее.
За шею оттаскивает Соджуна от Яна, которому сам бы от души набил морду, только так, чтобы Черен об этом не узнала. И тут же прилетает кулак в челюсть. Черт. Блять, Черен, ты ему за это должна поцелуй, как минимум. Губы украсила озорная улыбка. Началось.
Ли Минхо всегда любил хорошие драки.
***
Нетнетнет.
Дыхание сперло, а ком подкатил к горлу, едва холодный ветер начал трепать темные волосы. На крыше никого не было, совсем никого, все, что он видел сейчас, казалось бреднями сумасшедшего. Он был уверен, что тот тип хотел столкнуть Йеджи с краю этой гребанной крыши.
Этого просто не может быть.
Он, сломя голову, побежал к краю крыши, опасаясь того, что мог увидеть. На черном асфальте маленькую изломанную фигуру с длинными русыми волосами. И кожей, такой бледной, что и никакой штукатурки не надо. Зверь, который до этого был спокоен и тих, теперь рвался из клетки, жалобно скуля. Хван тяжело дышал. Он, блять, не разрешал ей умирать. Значит, она не могла.
Не имела гребанного права его ослушаться.
Всё сжалось, сузилось до размеров одного шага до края крыши. Он не хотел видеть то, что за этим шагом. Он боялся оказаться правым. Черт возьми, он боялся. Это было так чертовски редко, но сейчас из-за этого страха спирало дыхание, а мурашки на спине кричали о страхе. Вовсе не от холода.
— Кто-нибудь, — раздался едва слышный всхлип. — Пожалуйста, помогите.
Сраным ножом по сердцу этот желанный голос. Гребанный кислород попал, наконец, в легкие. Казалось, что впервые за этот вечер. Впервые, за всю жизнь. Он метнулся, чтобы вытащить ее оттуда.
Любой ценой.
И наорать так, чтобы ее ушные перепонки лопнули, чтобы сука поняла, как нельзя делать. Довела. Довела до сумасшествия. Идиотка.
Она зацепилась за какой-то выступ в стене, держалась еле-еле. И в ее глазах такой страх, которого он никогда в них не видел. Так она никогда на него не смотрела, как бы он ее не запугивал, как бы не унижал. Эти глаза такие огромные. Такого цвета он не видел ни у кого.
Только у нее.
— Йеджи, руку дай, — проговорил он, наклоняясь, чтобы помочь ей.
Она смотрит на него так удивленно, будто бы не верит. Думает, что ей мерещится. Он тоже не верит, что она висит на волоске от смерти, и он – ее последняя надежда. Хочется вытянуть ее оттуда, быстро и убить самостоятельно. Своими руками. Уничтожить за ее глупость. Какого хера она делала на этой крыше.
Только сначала вытащить.
— Х-хван, — заикаясь проговорила она. — Я… я боюсь.
Она дрожала. Крупной дрожью. Хватаясь руками за спасительный выступ в стене. Пальцы вспотели и скользили по шершавому камню, за который ей чудом. Неведомым чудом удалось зацепиться. Страшно. До одури страшно смотреть вниз.
Пять этажей.
Она не чувствовала опоры, это было ужасно. Она вот-вот сорвется. И останется лишь пятном на асфальте. Она не выживет. Слезы собрались в уголках глаз.
И его глаза. Такие сейчас темные, что она не знала, что страшнее. Высота или эти глаза. Она не могла сделать то, что он просил, потому что тогда придется висеть на одной руке, а это нереально. Она не сможет. В горле встал ком.
— Черт возьми, Йеджи, просто схватись за мою гребанную руку, ясно? — рыкнул он, отчего мурашки пошли по коже. — Слушай, я вытащу тебя, блять, как бы странно это не звучало, просто доверься мне.
Доверься мне.
Довериться? Хвану? Она бы рассмеялась, не будь ситуация столь плачевной. Не оставалось другого выхода. Слишком хочет жить. Она поняла это только сейчас, когда под ней было около пятнадцати метров высоты. Когда она держалась за один-единственный выступ, и не было никого, кто мог бы помочь ей.
Не было ни единой души.
И она не надеялась, что кто-нибудь появится.
Но он появился. Нашел ее. Каким-то непонятным образом он нашел ее, вселил надежду на спасение, именно, черт возьми, Хван был человеком, который спас ее жизнь и разрушил одновременно. Она отцепила руку, и он мгновенно перехватил тонкое запястье. Сжав так крепко, что наверняка останутся синяки.
Но было плевать.
Он вытащил ее.
Она чувствует землю под ногами, и теплую руку до сих пор не отпускающую ее. Она делает пару шагов, врезаясь в его грудь, крепко хватаясь рукой за его пиджак. Ее трусит. Не слабо. Вот сейчас он оттолкнет ее и скажет, какая она идиотка.
Да, идиотка!
Да, но она едва не умерла. Она могла бы больше никого не увидеть. Ни Вона, ни Бома, ни Черен… ни его. Такого опасного со своими льдисто-серыми глазами, такого темного, притягательного. Она, похоже, окончательно головой двинулась. Такие мысли просто не могли быть в голове у Хван Йеджи.
Просто. Не могли. Быть.
И явно это сейчас не губы Хван Йеджи впились в рот Хван Хенджина. Она сама не поняла, зачем она это сделала. Она не знала, что будет дальше. Она лишь понимала, что ей это чертовски сильно нужно. Просто необходимо. Как воздух. Плевать, что он сейчас ее засмеет, оттолкнет, пошлет, унизит.
Просто плевать с этой же крыши.
Ей это необходимо.
Его руки опустились на талию, резко притягивая к себе, прижимая всем телом, заставляя дрожать. Он ответил. Его губы смяли ее, проникая языком, сливаясь в едином танце страсти. Грубо, жестко, совсем не так, как в книжках. Совсем не так, как она мечтала в детстве.
Но от этого все равно дрожат коленки.
От его рук на ее талии. От его грубых рук, которые она не спутает больше ни с какими другими. И его вкус. Она чувствует алкоголь, но совсем не противный, а манящий, вкусный, притягательный. Она не могла напиться им, кажется, начиная пьянеть от его вкуса. От его губ.
От его поцелуев.
— Ты что творишь? — зашипел он, но она лишь больно укусила его за шею, поражаясь своей смелости. — Йеджи, блять…
Кожа его шеи. Такая нежная и мягкая, пахнувшая его дорогим одеколоном, который она узнает из тысячи. Она кусает, посасывает, оставляет свои отметины на его шее, пока его руки блуждают по тонкой талии. Руки зарываются в его густые, темные волосы, слегка оттягивая их.
Она хочет его.
Прямо сейчас.
Хван в замешательстве. Впервые в жизни он не знает, что делать. А она тянется к нему всем телом, целуя, вжимаясь, вжираясь в его рот так, что его брюки становятся нереально тесными. Он отвечает, потому что не может по-другому, потому что она сводит с ума, заставляя хотеть себя, как мальчишку.
Она нереальна.
Ее рот. Теплый. Мягкий. Влажный. Распахнутый до хруста. Целующий. Такой сладкий, такого ни у кого нет. Только у нее.
Бля-я-я.
Он не выдержит. Она такая тонкая и дрожит. Боже, она так дрожит, что становится страшно. Сжимает ее талию так, что, наверняка останутся следы от его пальцев. Он не знает, понятия не имеет, что она творит.
Но он уже не может остановиться.
Тянет за волосы так сильно, что изо рта вырывается стон, а губы припадают к ее шее, расплачиваясь за свою. Кусают так сильно, едва ли не до крови, заставляя ее выгибаться от боли, тяня его за волосы.
— Хенджин, — совершенно неожиданно вырывается из ее рта, который он тут же закрывает поцелуем.
Его имя, произнесенное впервые этими губами, звучит, как самое лучшее сочетание букв. Она такая низкая. Никогда это так не бросалось в глаза, как сейчас. Когда она стоит на носочках, целуя так неистово, так, что у него уже стоит. Стоит от простого поцелуя этой девчонки.
Никого он не хотел так, как сейчас ее.
— Если ты не остановишь меня прямо сейчас, я трахну тебя прямо на этой чертовой крыше, Йеджи, — прорычал он, вжимаясь в нее.
Показывая, насколько он готов. Только для нее. Уже не помнит ни одной девушки, ни одного гребанного лица, а их было ведь так много. Так чертовски много. Почему именно ей удается вытворять с ним такое? Сводить с ума. Сносить последние остатки самообладания.
Последний контроль.
Она снова целует, кажется, совершенно не слыша, что он ей говорит. Не обращая внимания. А руки проникают под платье. Под то самое платье, которое свело его с ума, которое так идеально смотрится на хрупкой фигурке. Идеальной, блять, фигурке.
Обхватывают ягодицы, сжимая их в руках, вырывая новый стон из пухлых, покусанных губ. Вспоминается ее поцелуй с Кимом, и он снова впивается в губы, стараясь полностью заглушить другого.
Больше никто и никогда.
Пускай только, блять, попробует.
Убьет. Уничтожит. Обоих.
— Только моя, — рычит он, прикусывая мочку ее уха, замечая, как она дрожит в его руках, совсем не от холода.
Зверь соглашается с каждым его словом, воет, запрокинув голову.
Она тянется к его рубашке дрожащими руками. Расстегивает все пуговицы, снимает, отбрасывает, а он совершенно точно не понимает, что происходит, кто это перед ним, и что она делает. Это не та, которая читает книги допоздна в библиотеке, не та, которая смущается при каждом упоминании секса.
Это чертова дьяволица в белом платьице.
Прижимается к его голой груди, дрожит, покрываясь мурашками, когда он стягивает с нее треклятое платье, отшвыривает в сторону. Оно ненужное. Лишнее. Отвлекающее от главного. Ее тело такое худое и бледное в свете луны.
Белое белье. Светлые волосы на плечах. Упругая грудь. Окончательно сносит крышу.
Она трясется. На этот раз от холода, пока он любуется ее телом. Ее совершенным телом. И снова. Целует каждый миллиметр ее кожи, оставляя отметины, красные, такие, чтобы каждый парень, каждый, сука, знал, что она принадлежит ему. Только ему.
Его девочка.
Он не контролирует свои мысли, черт, рядом с этой девчонкой он ничего не контролирует. Сам на себя не похож. Это не Хван Хенджин. Это кто-то другой. Подхватывает за ягодицы и опускает на холодный пол, но ей не холодно, судя по покрасневшим щекам, по разгоряченному телу.
— Пожалуйста, — хнычет она, притягивая его за собой на пол. — Хенджин.
Разрывает светлый, такой простенький лифчик, обтягивающий упругую грудь среднего размера. И впивается в затвердевшие соски зубами, сосет, покусывает, растирает твердые горошины идеальной, идеальной, мать ее, груди, которая просто создана для его размашистой ладони.
Член пульсирует, трется о стенки брюк от возбуждения.
Кладет руку на клитор, массажируя, растирая, проникая кончиками пальцев. Блять, она такая мокрая. Такая чертовски мокрая для него. Влажная, теплая, податливая, распахнутая для него.
Так надо. Сейчас. В нее.
Так чертовски надо, что он рычит, стягивает с себя ненужные, лишние, сковывающие брюки вместе с боксерами, выпуская член, уже готовый, уже твердый. Она ошеломленно смотрит на него, краснеет, вызывая улыбку. Впервые искреннюю улыбку от него.
— Сделай это, — стонет она, притягивая его за шею, впиваясь в нее пальцами. — Хван, сделай это.
И он входит, прорывая что-то невидимое. Мгновенно. Во всю длину, заставляя ее кричать и сильно, так чертовски сильно вцепиться в его плечо, кусая крепкими зубами до крови. Он чувствует, как теплая струйка течет по груди. Но ей это надо, иначе закричит. Он позволяет, хотя никому и никогда не позволял. Ни одной из его девушек. Только ей. Только сейчас.
Ступор.
Гребанный ступор.
Она еще не была ни с одним. Ни с одним из этих ублюдков. Никто к ней не прикасался. Он, блять, первый у нее. Ни Ян, ни Со, ни гребанный Ким, только он. Остановился, пытаясь принять это, осознать. Ему она позволила перейти эту грань. Почему? Почему она не сказала?
— Тебе придется объяснить, Йеджи, — прошипел он, становясь медленнее, нежнее, запечатывая поцелуй на ее губах с привкусом своей крови.
Он двигался чертовски медленно, тягуче, сладко, целуя покусанные мягкие губы, впервые в жизни заботясь о том, что чувствует она, а не он. Какого хера так много всего впервые с ней? Смотрит на напряженное лицо, зажмуренные глаза, не понимая, чего она добивается.
Что ей надо? Как она это делает?
Такая тугая, влажная, теплая, принимающая его полностью зажмурившись, стараясь закусить губу, но он не дает ей сделать этого. Перехватывает ее рот, грубо врываясь языком, что так контрастно с его движениями внизу.
— Хенджин, — снова вырывается у нее уже не с болью, с наслаждением.
— Расслабься, просто расслабься, — шепчет он ей на ухо, чувствуя, что вот-вот подходит к концу. — Моя девочка.
Она не верит. Не верит, что перед ней Хван. Это просто не может быть он. Из его рта просто не могут вырываться такие слова. В них слишком много нежности. Слишком много этого странного чувства, которому она еще не придумала названия, прячась у него на груди, почему-то именно сейчас стесняясь посмотреть ему в глаза.
Почему-то стесняясь своей наготы, что глупо, после того, что между ними произошло. Особенно когда он излился куда-то в сторону, ложась рядом с ней на холодный пол крыши. Задрожала от холодного ветра, и он резко притянул ее к себе теплыми руками, которые только что дарили невыносимое наслаждение.
Безумие.
Они обезумели сегодня. На холодной крыше пансиона.