1 глава.Я вора любить не буду.
1988 год, 1 сентября
— Видишь, Светка, дал Бог.
Шевцова замерла, оборачиваясь — чёрт ладана, боится. Хрипловатый голос подзывал её, но сам бессмертный не шёл, ждал, когда сама ненаглядная в объятия Кощеевские прыгнет, поцелует, как тогда много лет назад — зимой 1983 года.
— Светка, Светка! Ну пошли на дискотеку! Чего ломаешься?!
Озорно кричал, бежал к комсомолке — тогда ещё не Кощей, а Костя. Та остановилась, смотря на запыхавшуюся рожу «кавалера», и сказала:
— Тебе сколько раз ещё «нет» сказать?
Тот расплылся в щербатой ухмылке, да как ни в чём не бывало — руки ей на плечи положил:
— А ты «да» скажи, Светка.
Руки его скинула, глазами-озёрцами голубыми сверкнула:
— «Да» я тебе только в снах твоих пошлых скажу. Иди гуляй, во все ворота боком. А от меня отстань, — сказала, — у меня учёба, — добавила, будто извиняясь.
— Ой, отличница, — дразнил Костик, — да что ты там не знаешь? Умная ведь, — легонько постукал кулаком по макушке её, а та закатила глаза, развернулась и юркнула в подъезд.
— Ну, Светка! — крикнул он уже за дверью.
Доброй Шевцова была, да и послать напрямую не могла его, а так — отмахивалась, только пыталась отвязаться от настойчивого ухажёра, что дары ей ворованные преподносил. Та носом воротила — мол, ворованное не надену. Костя от этого упрямства хотел ей эти серьги к ушам прибить гвоздями.Но отказывала всегда! Ей-богу, балованная папашей своим! Хоть на задних лапках перед ней прыгай — пошлёт, хоть культурно, но пошлёт. Не как другие девки — с матом или криком, а бровки нахмурит, чтоб морщинка уже в 18 лет на лбу была, и скажет: «Гуляй, иди».
Ну а пригляделась она, сердцу Кощеевскому как мёд на душу была, даже когда сама того не понимала, что тот в любовь поверил. Но так же быстро и разочаровался, когда она сказала: «Я с гопотой под руку ходить не буду». Хоть убей — упрямая сука.
Но Костя особой покорностю не отличался, чтоб отстать, и уже через минуту в дверь её барабанил. Мог, конечно, и батя Светки выйти — вот тогда пиздец.
— Костя, я сейчас папу позову! — раздался голос из-за двери.
А Костик аж выдохнул — раз угрожает, значит, нет главы семейства в доме.Он к двери прислонился и говорит бархатисто:
— Пошли, свет дней моих печальных.
— Ну, ты ещё Шекспира выучи, тогда точно пойду, — усмехнулась Шевцова.
— Надо будет — хоть «Войну и мир» на память тебе буду излагать! — заявил Костя.
А Светка аж хохотом залилась.
— Ну так что, пойдёшь в ДК, а, Свет?
Шевцова вздохнула так, чтобы и за дверью он её усталое дыхание учуял и отстал.
— Ну, Светик... — уже нарочно медовым голосом начал он.
А та глаза закатывает и бурчит:
— Да какой я тебе «Светик»?
— А как — Светланой Михайловной звать, что ли? Это тебя так ученики твои будут называть, а вот сейчас ты Светка ещё, — ровно парировал Костя. — Да пошли уже, хватит тут недотрогу из себя строить.
Светка языком цокнула, но дверь открыла. Тот в оскале расплылся — мол, знал, что откроет.
— Ладно, Бог с тобой. Пойду.
Костя весь довольный собой подкатил на контакт. Прошёл в квартиру без спросу и как резко к себе прижмёт за талию девичью, сжимая. А Шевцова аж обомлела от наглости.
Японский городовой…
Это что ж творится?
А тот уже во всю целоваться лез — наглец! Светка ему как подзатыльник дала, руки его на себе разцепила и рявкнула уже как учительница:
— Кощеев, да ты что творишь?! Вон пошёл!
Тот тихо посмеивался, но ушёл, чуть ли не вприпрыжку по ступенькам.
Но вечерком, уже полностью собравшись, спускалась к этому наглецу, чтоб в танце покружиться, да цацку краденую ей попробовал сунуть.
— Ой, Светик, красивая ты, зараза, — бубнил, ведя под руку в ДК.
Светка хмыкнула, щёки багряные от мороза, да и от смущения — чего уж скрывать?
— Дурак ты, — со смешком сказала Шевцова.
А он резко остановился, повернулся к ней лицом, обхватил широкими ладонями личико, чтоб в глаза смотрела.
— Чего дурак-то, Светик?
— Того что доворуешься когда-нибудь. Посадят тебя, и сгниешь на нарах, — ровно сказала, а сердце девки сжалось.
Её любовь жила меж рёбер — тёплый, пульсирующий цветок. Иногда казалось, он прорастёт наружу, но он лишь жёг изнутри. Отрицала, что любила оболдуя этого, кудрявого, в лицо говорила на «Люблю тебя, Светик» — «Я вора любить не буду». А у самой каждый раз мурашки под кожей ползли, когда тот прикасался, и бабочки в животе порхали.
— Да не посадят, Свет, не посадят. Как я тебя брошу? — говорил он, чуть наклонившись, в глаза смотрел — в эти два озерца светлые, а в его чёрных омутах черти играли.
А у Светки от этих чёртиков ноги подкашивались.
И как чуть голову в сторону склонил, губами к её прижался — не как всегда, когда поцеловать хотел нагло и настырно, а сейчас — будто почву прощупывал. Руки ей на талию положил, будто сквозь дублёнку тепло её тела почувствует.
А Шевцова замерла.
Первый поцелуй. Поздновато, может, для 18 лет, когда её бывшие одноклассницы уже успели замуж повыскакивать — пораньше, чтоб в девках не сидеть. А она отказывалась всегда от ухаживаний Кощеевских, хоть тот уже год бегает как хулиган за отличницей, как в первом классе вот-вот и за косу, казалось, дёрнет.
Но нет — поцеловал нежно.
А Светка в первый раз и ответила неумело, стараясь контролировать ситуацию.
А Костя усмехался только.
За 22 года он баб перетрахал,дай Бог каждому — умелым так сказать был.
Вот и перешла ему власть в поцелуе.
Руки Светка деть никуда не могла — раз, и на плечи ему как сами по себе заползли, будто опору в мужской силе искала. Не сопротивлялась уже более грубому и порывистому такту Кощеевского дыхания.
Оторвался от неё, обаятель девичьего сердца, в улыбке расплылся и сказал как приговор:
— Будем мы с тобой жить долго и счастливо.
Шевцова притихла. Да какое может быть «долго и счастливо» с этим кудрявым? И словами его, что ещё год назад Светке в мозгу засели:
«Люби меня, как розы воду, а я тебя — как вор свободу».
Поэт, блин.
Тогда она его в первый раз послала.
ТГК:reginlbedeva