15. Убил ты его, Кощеюшка... И себя заодно. Дурак...
Грудь сдавливала невидимая тяжесть, будто на сердце лежал камень. Костя мчал машину сквозь ночь, пальцы судорожно сжимали руль, челюсть была стиснута до боли. Сигарета за сигаретой — пепел осыпался на колени, но он не замечал. В кармане пальто тяжело покоился пистолет, холодный и готовый.
Дом Петровича — не кровного отца, но человека, который слишком долго дергал за ниточки его жизни — возник в темноте, как призрак. Костя резко заглушил двигатель, дверь машины захлопнул с таким треском, что где-то в кустах вспорхнула испуганная птица.
Он не стучал. Не соблюдал правил. Просто вошел, широко шагая по знакомым коридорам, звук его шагов глухо отдавался в тишине. Дверь кабинета распахнулась.
Петрович сидел за столом, будто ждал. Взгляды встретились на долю секунды — в глазах старика мелькнуло понимание. Кобуто знал,что сейчас придёт его кончина.
Раз.
Выстрел прозвучал сухо, как щелчок. Пуля вошла ровно между бровей — аккуратно, без лишнего пафоса. Петрович даже не успел изменить выражение лица, лишь слегка откинулся в кресле.
Костя развернулся и вышел. Так же быстро, так же молча. Машина взревела, шины взрыхлили грязь, и через мгновение он уже растворялся в темноте, оставив за собой только тишину, да легкий запах пороха, витающий в кабинете мертвеца.
Ювелирный магазин встретил его холодным блеском витрин. Костя выбрал быстро, без лишних слов – два кольца. Себе – простое, матовое золото, без излишеств. Для Маши – изящное, с бриллиантом, переливающимся в свете ламп. "Как она", – мелькнуло в голове.
У цветочного ларька взял алые розы. Глубокий, дрогнувший вздох вырвался из груди, когда он поднялся к её двери. Рука уже тянулась постучать, но в этот миг эхо подъезда разрезали тяжёлые, стремительные шаги.
Он обернулся.
Герман.
– Братан.. – начал Костя, но голос застрял в горле. В глазах друга читалось что-то чужое, ледяное.
Резкий хлопок. Горячая волна пронзила тело. Костя пошатнулся, розы рассыпались по полу, алые лепестки смешались с тёмными каплями на бетоне. Он рухнул на колени, потом – навзничь. Последнее, что увидел – спину уходящего Германа.
Странно. Герман боялся убить Петровича. А Костю... Костю он не боялся. Друзей не боятся.
Темнота накрыла медленно, как тяжёлый занавес. Где-то далеко хлопнула дверь.
***
Туман цеплялся за чёрные ветви деревьев, когда Маша склонилась над свежей могилой. Холодный мрамор под пальцами отдавал сыростью.
–Убил ты его, Кощеюшка... И себя заодно. Дурак...
Голос её дрогнул, растворившись в осенней сырости. На безымянном пальце золотое кольцо ловило тусклый свет – её половина обета. Вторая навеки осталась там, в глубине, прижатая к бездыханной груди.
–Сам себя в могилу загнал, любимый...
Ветер подхватил лепестки роз, разбросанные по земле – алые, как та букетная лента, что так и не дошла до её рук. Где-то за спиной хрустнула ветка, но оборачиваться было не к чему.
Только тишина.
Только память.
И два обручальных кольца – одно на предательски тёплой коже, другое – в вечном холоде земли.
–Прости...
Но отвечать было некому.
***
Два года тишины.
Два года, в течение которых она носила его фамилию как клеймо и как награду. Кощеева .
Тот вечер был таким же, как все – тусклый свет фонаря у подъезда, лёгкий морозец, хрустящий под ногами. Она даже не успела понять, откуда пришла смерть – лишь резкий укол в спине, да стремительно накатывающая слабость.
А потом – темнота.
Теперь они лежали рядом. Две даты, одна судьба. На холодном камне высекли:
"Мария Филипповна Белова-Кощеева"
И чуть ниже, мелким шрифтом – словно последняя ласковая кличка, пережившая их обоих:
"Мурка"
Ветер шевелил увядшие цветы у подножия. Где-то вдали смеялись дети, жизнь шла своим чередом.
А они наконец-то были вместе.
Не в бегах.
Не в страхе.
Навсегда.
Конец