13. Дай добро жениться
— Слушок один пошёл о тебе, Кощеюшка...
Петрович прикурил, не спеша, выпуская струйку дыма в пространство между ними. Его стальные глаза пристально изучали Костю, словли взвешивая каждую реакцию.
Костя нахмурился, пальцы непроизвольно сжались вокруг стакана:
— Какой ещё слушок?
— Что ты за Муркой ухлёстываешь, как пацан за первой любовью.
Петрович резко стряхнул пепел. — А ты сам знаешь — за такое и предъявить могут.
Тишина повисла тяжёлым полотном. Костя медленно выдохнул, поставив стакан со звонким стуком:
— Ничего между нами нет. Голос его звучал ровно, слишком ровно.
— Было, дело да — но всё уже замяли.
Петрович наклонился вперёд, локти с грохотом врезались в стол. Когда он заговорил, слова выходили сквозь зубы, будто выкованные из стали:
— Главное, чтоб ты её под себя не подмял. Внезапно в его взгляде промелькнуло что-то почти отеческое. — Я ж к тебе по-доброму, как к сыну. Сам помню, как тебя в люди выводил...
Последние слова повисли в воздухе — и угрозой, и напоминанием. За окном тень от тучи медленно проползла по стене, разделив комнату на свет и тьму — ровно как этот разговор разделил "было" и "будет".
А на столе между ними коньяк в стаканах остался недопитым — слишком горьким внезапно стал его вкус.
Костя опустил глаза, его пальцы медленно обвели край стакана, собирая конденсат. Когда он заговорил, голос звучал непривычно тихо:
— Раз уж как отец с сыном говорим... Он сделал паузу, подбирая слова. — Я её люблю, Василий Петрович. И она меня — просто боится признать.
Старый вор замер, его пронизывающий взгляд стал ещё тяжелее. Дым от папиросы клубился между ними, как туман над болотом.
— Любовь — дело хорошее, — произнёс он наконец, медленно выговаривая каждое слово. — Да не в твоём случае. И её чувства — тоже лишнее, когда вы оба в понятиях живёте.
Костя резко откинулся в кресле, шелк рубашки натянулся на напряжённых плечах. В его глазах вспыхнуло что-то опасное, когда он бросил:
— Дай добро жениться.
Петрович медленно раздавил окурок в пепельнице, движение его руки было окончательным, как приговор.
— Не дам.Голос старика звучал неожиданно мягко. — Сколько б ты мне ни был дорог, сынок... не дам.
Тишина в комнате стала густой, как смоль. За окном первые фонари зажглись в предвечерних сумерках, бросая длинные тени на стены — словно чертя невидимые границы между тем, что можно, и тем, что навсегда останется запретным.
— Ну че?— спросил Герман, как только дверь BMW захлопнулась за Костей.
Тот резко вставил ключ в замок зажигания, движения его были резкими, отрывистыми. Сигарета зажата между зубами, когда он крутанул руль, выезжая на трассу с визгом шин.
— Не дал, блядь, — голос Кости был низким, натянутым, как струна. — Сука,не дал.
Он ударил ладонью по рулю, машина рванула вперед, стрелка тахометра резко подпрыгнула.
— Убью его и буду с Машкой.
Герман молча наблюдал за ним, впервые видя его таким — нервным, почти неконтролируемым. Обычно Костя был харизматичным, вспыльчивым, но всегда держал себя в руках. А сейчас в его глазах горело что-то опасное, будто он был готов разорвать весь мир — даже того, кто когда-то ввел его в воровской круг, кто был для него почти отцом.
Трасса неслась навстречу, фонари мелькали, как размытые полосы в ночи. А в салоне висел невысказанный вопрос: Что теперь?
Но ответа не было. Только рев мотора, сжатые кулаки на руле и та ярость, что кипела в его груди — против правил, против судьбы, против всего, что стояло между ним и той единственной, которую он не мог, не хотел отпускать.
Машина мчалась по ночным улицам, нарушая уже не одно правило. Костя сидел за рулём, резко обгоняя другие автомобили, намеренно превышая скорость. Он быстро высадил Германа у его дома, сразу же рванул в ближайший магазин, схватил бутылку водки и, не теряя ни секунды, направился к Машиной квартире.
Когда он наконец оказался у её двери, шатаясь, сделал глоток из горлышка и начал стучать. Дверь открылась — перед ним стояла Маша, а он пьяно ухмыльнулся, шагнул вперёд и, скинув шапку, проговорил хрипло:
— Машенька моя…
Его взгляд упал на её хмурое лицо. Он подошёл ближе, нахмурился в ответ, притянул её к себе, положил ладони на её щёки и резко, почти грубо, прижал губы к её губам.
— А я тебя люблю! Люблю! — выдохнул он, не отпуская её. — И плевать мне на все понятия… Женимся!
Маша вздохнула, отстранилась и тихо, устало ответила:
— Проспись… Потом поговорим.
Костя усмехнулся, его пальцы сжали её запястье, и он потянул её за собой в спальню, бормоча:
— Только с тобой спать буду…
Маша усмехнулась — невесело, почти покорно — но всё же позволила ему увлечь себя за собой. Костя, едва скинув кожаную куртку, повалился на кровать и тут же потянул её к себе, обвивая руками, как будто боясь, что она исчезнет.
Он уткнулся лицом в её волосы, сжал её так сильно, что у неё перехватило дыхание, и что-то бормотал — пьяное, бессвязное, но страстное. Маша не отвечала. Только вздохнула — устало, грустно, с какой-то безнадёжной нежностью.
Дурак ведь…
Его пальцы впились в её спину, дыхание обжигало кожу, а за окном медленно гасли огни ночного города.