Глава 2
Второй вопрос психиатров звучит так: «Когда тебе стало грустно?»
И у меня нет ответа, но я даже не могу вспомнить, когда был последний раз, когда я чувствовала себя счастливой. Пытаться вспомнить, когда пришла депрессия – это всё равно что вспомнить, когда начались кошмары, чем больше стараешься, тем быстрее линия между реальностью и эмоциями стирается, и ты осознаёшь, что случилось, только когда это уже прошло.
Во время первого лечения, когда я принимала те антидепрессанты, релаксанты и психотропы впервые, единственное, что я чувствовала так это то, что всё правильно. Я наконец-то поняла, почему я была потерянной, наконец, поняла, почему я всегда плакала, пока не уставала до невозможности оставаться в сознании, почему я всегда болела, на самом деле не болея. Мне было стыдно за то, как я чувствовала себе во время депрессии, и бремя «вечно виноватого ребёнка» стремительно исчезало. Я оглянулась, всмотрелась в темноту, что окружала меня, легла на кровать и проспала самую лучшую ночь в жизни.
Я всё ещё отчётливо помню первый раз, как я захотела умереть. Ничего глобального не случилось, мне было семь, мама только что избила меня до полусмерти, но сейчас я не могу вспомнить, почему она била меня. Я лежала на боку и дышала незабитой ноздрёй, слёзы стекали и вытягивали мысли, внезапное осознание: «А не было бы хорошо, если бы я умерла прямо сейчас, мне бы не пришлось чувствовать эту боль снова». Иногда я рефлекторно возвращаюсь в ту ночь, думаю, нормальны ли такие мысли для семилетней. Я хочу проверить, но это ведь ненормально – спрашивать семилетних детей, хотели бы они умереть, верно? Я знаю о смерти с тех самых пор, как узнала, что Санты не существует, я просто это знаю. Смерть – это конец, темнота. И иногда, когда мне становилось скучно играть во всякие детские игры, я с закрытыми глазами ложилась, закрывала уши и задерживала дыхание, представляя, как это в конце-концов будет. Вечность смерти по-своему успокаивала меня, это похоже на план Б в любой ситуации.
Когда твоей мечтой становится смерть, ты можешь быть уверен, что она сбудется однажды, единственное, что имеет значение – либо раньше, либо позже.
Я, наверное, была единственным ребёнком, с которым воспитатель находился с самого начала в детском саду.
Я единственный ребёнок, который занимался балетом, спортивными танцами, французским, английским, ораторством, фортепиано и моделингом в первом классе. В каждом классе я всегда была самой низкой, всегда в первых рядах. Но мой дневной план был расписан по минутам, я бегала из класса в класс. Мой день заканчивался, только когда стрелка переваливала за двенадцать, когда я заканчивала домашку на неделю вперёд.
Возвращаясь в то время, я не могу понять, где я брала столько сил. Так ещё и отлично справлялась. Моя мама водила меня в Paris Deli завтракать. Это было в 1999, когда большинство детей клевали рис и шлифованную рыбу. Она приглашала друзей послушать, как я играю, на пианино, с длинными локонами, спадавшими на стул. Во времена начальной школы мне разрешалось носить только платья, и если бы я хоть в каком-то обществе не была лучшей, мама не разрешила бы мне туда вернуться.
***
Я занималась многим, и много где преуспевала. Но единственное, что мне действительно нравилось – балет. Я с нетерпением ждала занятий, мне так нравилось моё платье, и даже боль нравилась. «Голову вниз! Ноги прямые! Туалетная бумага там, если плачете, вытирайте слёзы!» – кричала наша учительница. Но если бы меня спросили, кем бы я хотела стать, я бы ответила без промедления: «Балериной». На самом деле, я профессионально танцевала и зарабатывала этим огромные деньги. Но когда мне исполнилось десять, мои родители закрыли для меня балет. Мои протесты, слёзы были не важны, потому что мама боялась, что я не поступлю в институт. Я спросила:
– Почему так?
– Ты должна поступить в хороший институт, чтобы получить перспективную работу!
– Но почему именно так?
– Потому что это именно так!
Ну, я до сих пор не понимаю, почему именно так. Но позже я узнала, что моя мама не закончила и трёх классов.
Мои родители всегда гордились, что могли оплатить все мои занятия, и факт в том, что я до сих пор имею всё без них, делая хоть что-нибудь. Должно быть, было легко растить меня, имея двух прислуг, выполнявших всё работу, от доставки меня на занятия и обратно, готовки еды и до покупки подарков на день рождения. Прислуги даже ходили на мои собрания. Мои учительницы были огорчены тем, что один из родителей учеников – знаменитый актёр, но они никогда не видели его лично. В год, когда я перешла в среднюю школу, у моего отца было хорошее чувство юмора, когда он спросил, в четвёртом я классе или в третьем.
***
Возвращаясь туда, я вижу, почему они были расстроены. У моей семьи были прислуги, которые надевали шлёпки на родительские собрания, когда моим учителям приходилось самим забирать своих детей после уроков. Каждый раз, когда родители не появлялись, учительница звонила домой. Но мой отец никогда не брал трубку. Мне всегда было интересно, влюбилась ли она в моего отца, потому что какой родитель на земле может выкроить время для родительских собраний? Ну, всё равно ей нет смысла звонить ему, даже я ужинаю с ним (еду готовили служанки) всего несколько раз в год.
Все родители бьют своих детей. Это довольно неловкий факт, а оправдывающиеся родители любят избегать неловкостей. Они бьют своих детей, пока не сломаются, а затем они ноют, что родили их такими. Они наказывают детей, как и остальные родители, но требуют, чтобы те были самыми лучшими детьми. Они учат многому, например, не быть грубыми, быть сочувствующими, быть терпимыми, но при этом наказывают они без сострадания или терпимости (Конечно, не все родители такие, но они в таком меньшинстве, что я их ни разу не видела).
Мои родители, да и, возможно, родители других несчастливых детей, не только жили неправильно, но так же отрицали свою вину. Если дети ведут себя хорошо и подчиняются, то это полностью моя заслуга, но если же они ведут себя ужасно и не поддаются контролю, это точно плохое влияние их друзей. Некоторые мои друзья усвоили философию «внутреннего стержня» настолько хорошо, что даже когда их избивали их возлюбленные, они думали: «В глубине своего сердца он продолжает меня любить». Другие же всегда жили так, как хотели их родители, без возможности быть собой, потому что на них плохо влияет «соседский ребёнок». Тем не менее, они знают, что это не так, но сбежать не могут, так как они умеют жить только так. Каждый хочет изменить свою жизнь, но у них не достаточно сил, чтобы изменить себя.
Если бы я в деталях рассказывала, как именно мать избивала меня, я бы не закончила до Нового года. Тем не менее, я прошла через столько новогодних вечеров в своей жизни. Хотя на самом деле, воспоминания о маминых наказаниях почти испарились, но вот, что останется в моём сердце навсегда, так это то, что родители заставляли меня чувствовать. Побитое детство, полное рыданий. Волоча свою побитую задницу день за днём. Не важно, сколько раз вас били, ваши ушибы будут всегда болеть, как в первый. Моя мать думала, что я стальная, поэтому проводила крещение огнём? Мой отец, он просто ничего не делал. Ни вознаграждений за хорошее поведение, ни наказаний за плохое, и естественно никакого утешения. Он прошёл мимо моей жизни примерно так. Когда я была маленькой, мне казалось, что я настолько хороша в игре в прятки, что никто не мог заметить, что со мной что-то не так.
Я научилась плакать без единого звука, просто сидеть в углу и рыдать внутри, потому что, если мама услышит, она будет ругаться: «Ну, что я сделала, что ты плачешь?» и я буду побита ещё больше за плач. Каждый день я вставала рано утром, прокрадывалась на кухню, вставала на стул, чтобы взять немного льда, чтоб приложить к глазу, а то учителя задавали бы вопросы. Я знала, как просунуть голову между ног так, чтобы уменьшить боль от удара, когда мама бьёт меня об пол этой головой. Я обычно засовывала длинные волосы в рубашку, чтобы мама не смогла схватиться за них, и всегда запирала заднюю дверь, когда мама переваливала меня через балкон, потому что я боялась вопросов от соседей. Вы можете сказать, что мама хорошо подготовила меня к будущим трудностям жизни, я была самой подкованной семилеткой, не боялась ничего, кроме возвращения домой.
Каждый год я становлюсь старше, нужно было принимать какие-то решения, и мысль перейти к плану Б приходила всё чаще и чаще. Самое смешное, что никогда не происходило ничего настолько болезненного, что могло бы привить мне желание умереть, кроме земных каждодневных дел. Таская тяжёлые сумки из магазина под палящим солнцем, я думала: «Сейчас мне всего лишь нужно лечь под автобус!» Попивая с кем-нибудь кофе в тишине, ко мне приходило резкое желание спрыгнуть с балкона. Когда я мыла посуду, сушила волосы, проверяла почту, училась, работала, ходила на свидания, везде приходили мысли убить себя. Иногда я даже сомневалась в своей депрессии, вдруг я просто самый ленивый человек на земле.
Хочу рассказать вам больше о своей семье, о старшем брате и сестре, хотя тут нечего рассказывать. Мой брат – ребёнок матери, моя сестра – ребёнок отца, они старше меня больше, чем на двадцать лет, и в моих самых первых воспоминаниях они уже остепенились. Моя сестра переехала в Штаты, и как я помню потом, у неё уже было больше одного мужа. Моя семья – это люди, которые хороши в чём-то, чем могут похвастать. Моя сестра хороша в том, что она красива. Она нежная и простая, возможно, сильнее всех выделяется. Она так же единственная, кто позволил мне думать, что мир огромен, а так же она вселила мысль, что однажды я смогу сбежать. Она привозила мне кашемировую одежду из Дубая и школьную сумку с Микки Маусом из Диснейленда, когда я была во втором классе. Вечеринки, парни, хоть моя сестра и простая на первый взгляд, я всё ещё не могу понять её нужд.
Мой брат отличается, я не осознавала этого в детстве, но на самом деле, мы были похожи. Что бы ни говорил мой отец, он тайно пошёл на экзамен по балету, когда ему было всего девять или десять; и он сказал об этом отцу, только когда сдал. В детстве я мало о нём знала, кроме того, что он привозит своих детей навестить нас на Новый год. Теперь я понимаю, что если когда-нибудь я заведу детей, я буду позволять им видеться с бабушкой и дедушкой только в Новый год.
Годом позже, после моего возвращения из Сингапура, мы начали видеться с ним и на самом деле разговаривать, впервые. Я впервые почувствовала, что он мой брат, не какой-то дальний дядя, который появлялся из ниоткуда, крича: «Ты так выросла! В последний раз ты ещё помещалась у меня в руках!» мы говорили и иногда вместе напивались, и он рассказывал мне о вещах, происходивших очень давно. Он рассказывал, что они с мамой были лучшими друзьями, что он очень любил её, и что был один раз, когда мама с папой чуть не разошлись перед свадьбой, и он был разбит. Но не важно, насколько я была разбита, не важно, насколько я была пьяна, я всё равно не могла сказать ему, что думаю: «Эй, брат, это невозможно, она не может быть даже матерью, не то, чтобы другом!»