Рыба
— Кирилл, ты что, совсем дебил?
Четырнадцатилетняя Юля удивленно посмотрела на своего одноклассника и вжалась в правую ручку кресла: дальнюю от Кирилла. В фильме Джеймс Хёрли признался в любви Ларе Бойл.
— Руку-то убери, — добавила она и затрясла коленкой, на которой до сих пор лежала ладонь ее товарища.
— Я... Да... Прости, просто совсем все представлял как-то... Да не важно, — лицо Кирилла покраснело, и он, поспешно одернув руку, пытался придумать, куда ее деть. Сделав несколько случайных и бессвязных жестов, он задел ведро с попкорном и сунул руку туда.
— Все нормально. Я слышала, что мальчики в нашем возрасте, чаще всего страдают от спермотоксикоза, — Юля попыталась сделать сочувствующее лицо.
— Ч-чего? — Кирилл понял, что у него в горле встал попкорн. Он громко закашлял. — Я не...
— Не оправдывайся. Я не в обиде.
Кирилл хотел было что-то сказать, но, будучи не в силах унять кашель, принялся натягивать куртку, чтобы поскорее выйти из зала.
— Кирюх, а фильм? Ты что, обиделся что ли?
Кирюха, задыхаясь, протиснулся между рядами и выбежал в коридор. Свидание с Юлей он планировал месяц. Он был уверен, что она проявляет к нему симпатию. Так ему сказал папа.
«Если девочка часто улыбается при общении с тобой и, скажем, невзначай кладет руку на плечо — лови ее на крючок. Я твою маму так когда- подсек».
Это не дословно, но близко к тексту. А еще после этого рассмеялся, как Джабба Хатт. Но к смеху отца Кирилл уже давно привык. Как и к рыбацким метафорам, которыми отец хотел подчеркнуть важность своего хобби.
Кирилл шел по Садовому и пил фанту. От нее у него облезал язык, зато от жидкости попкорн размягчился и упал где-то на дне желудка. Кашель наконец отпустил.
«Ну Юлька. Я ей песни писал, а она думает, что я просто задрот какой-то», — обиженно думал он. — «Хорошо, что еще до поцелуя не дошло. Это был бы вообще полный фэйл».
В кармане завибрировал телефон. Кирилл понял, что просто поставил его на беззвучный, хотя всегда в кино включал авиарежим.
— Да, алло? — недовольно ответил он. — Тебе чего, Юр?
— Че, как с Юлькой? — поинтересовался на другом конце провода его друг. — Сиськи трогал?
— Я тебя щас потрогаю, — расстроенно сказал Кирилл.
— За лицо. Кулаком, — уточнил на всякий случай он, чтобы Юрка не заподозрил в нем гомосека.
— Понятно, — вздохнул Юра. — Ну, ладно, не расстраивайся. У меня тоже не с первого раза получилось. Ты уверенно действовал?
— Как ты и говорил. Подождал, пока расслабится, и перешел в наступление.
— Мужик, — похвалил Юра друга. — А Юлька — дура. Такого пацана упустила. Еще ревновать потом будет.
— Если только к моим солдатикам, — отмахнулся Кирилл. Он как раз проходил мимо магазина с настолками, в котором на прошлой неделе купил себе новый отряд. — Давай лучше в войнушку через полчаса?
— Хочешь облажаться второй раз за день? Если так, то давай.
— Угу, — выдавил Кирилл и положил трубку.
Он бросил пустую фанту в урну, но промахнулся.
«Третий раз за день, а не второй», — подумал он.
Семья Кирилла ютилась в однушке на пересечении Садового и «Сыромятников». За год до того, как он пошел в школу, родители приехали покорять Москву из Костромы и обосновались здесь. Само покорение, как выражался папа, было «стратегическим», а потому — неспешным и «растянувшимся в сроках».
«Квартиру купить — это как ребенка родить. Только с ребенком ты ходишь девять месяцев и все, готово, а ипотека — это крест на двадцать лет», — добавлял обычно он. — «Так вот мы против такого дармоедства».
В запасе у папы вообще было много выражений, связанных с родами, хотя, по наблюдениям Кирилла, рожать его отцу до сих пор не приходилось.
Зайдя домой, он сразу же услышал перебранку родителей.
— Ты можешь за собой усы смывать потом? — возмущалась мама из ванной. — Я уже задолбалась за тобой убирать.
Кирилл улыбнулся. Однажды, он точно знал, у него будут такие же усы, как и у папы. Но пока под носом рос разве что полупрозрачный пушок, который он стыдливо сбривал затупившейся бритвой два раза в неделю.
Как-то он забыл это сделать, и Юра подкалывал его весь день. И старшаки еще как-то странно смотрели. Ржали, наверное.
Из кухни показался отец: в трусах на разболтавшейся резинке и тапках с надписью «winner».
— Запомни, сынок, — серьезно сказал он. — Лучше один раз родить, чем всю жизнь бриться. Твоя мама этого не понимает, поэтому и орет.
— Молодец, — возмутилась мама. — Так вот, Кирилл, с женщинами разговаривать и надо. Я в душ.
Она громко закрыла за собой дверь.
— Ай, — отмахнулся папа. — А че с ними разговаривать-то? Я с теми, кто до обеда спит, вообще не разговариваю. Весь клев пропускают. Ну что, как в школе?
Кирилл снял кроссовки и прошел на кухню, чтобы попить воды. Фанта сильно жгла язык.
— Сегодня суббота, пап, — напомнил он. — Я в кино ходил.
Он отхлебнул из стакана и опустил в него язык. Не помогало.
— Я про школу жизни и спрашивал, — выкрутился отец. — Как Юля? Скоро познакомишь?
— Па-а-а-п, — протянул Кирилл. — Мы просто друзья, я ведь говорил.
— Друзья друзьями, а про презервативы не забывай, — предостерег папа. — И скажи нам, как соберетесь. Чтобы это, не в подъезде.
Кирилл слабо себе представлял даже спонтанный секс с Юлей, даже в подъезде. А уж заранее спланированный, да еще и согласованный со своими родителями — тем более.
Он открыл холодильник в поисках еды и сморщился, обнаружив там большущую рыбью голову.
— Уроки выучил? — для приличия спросил папа, которому, по-видимому, самому стало неловко от своей реплики на табуированную тему.
— Только если уроки жизни, — сказал Кирилл и в воздухе сыграл отбивку на вымышленных барабанах. Такую, которая следовала после несмешной шутки: «Ба-дум-тс».
— Это че? Судак? — спросил он, указав на рыбу в открытом холодильнике. Та пялилась на него своими заплывшими скучающими глазами.
— Угу.
Папе пришло сообщение и поэтому какого-то там сына он уже не слушал. Он разблокировал телефон и принялся собачился с кем-то на Фейсбуке.
— Ладно, я к Юре, — буркнул Кирилл и, взяв в комнате рюкзак с уже сложенными в него раскрашенными вручную фигурками, направился обратно в прихожую.
— Я не беру ключ! Закрой за мной, — крикнул он папе, находившемуся на линии фронта. Бой с приятелем-американцем разгорелся ни на шутку.
— Сам ты мудак! — донеслось до него из кухни. Затем отец добавил, — Это я не тебе. Ты — иди. На ужин будет рыба.
«Судак. Мудак», — подумал Кирилл и хлопнул дверью.
— Так, выставляй, — Юра сделал паузу. Он медленно вытягивал одну карту за другой. — Одного бегуна. Одного толстяка. И...
— Может, сразу всех скажешь? И я достану? — Кирилл приподнял бровь.
— Погоди. Тут у нас момент, — Юра еще медленнее потянулся за последней карточкой. — У нас тут... Твою ж... Отродье!
— Ну не-е-е-т! — взвыл Кирилл. — В самом начале партии.
— Да-а-а, не повезло, — поддержал Юра. — Ты нас всех угробил.
— Я-то что? — обиделся Кирилл. — Это ж рандом чистый.
— Рандом. Но из-за тебя мы все в жопе, — Юра с грустью посмотрел на всех своих персонажей, которых выбирал, наверное, минут пятнадцать до игры, пока его друг раскладывал все компоненты на поле.
— Это-то мне в «Зомбях» и не нравится. Один помер — все проиграли. Что за бред? — не унимался Кирилл. — Надо либо хоум рул делать, либо я в эту шнягу больше играть не стану.
— Не знаю, — пожал плечами Юра. — «Зомби» везде в топах сейчас. Ну и фигурки. Ты разве готов отказаться от такой красоты?
Он взял из коробки миниатюру Отродья и покрутил перед собой. Заботливо выделенные красным цветом фурункулы, покрывающие тело зомби, заблестели на свету. Нужного оттенка в магазине не нашлось, и конкретно у этой фигурки фурункулы пришлось раскрашивать маминым лаком для ногтей. Юре это даже нравилось: Отродье выделялось на фоне других представителей своего вида, просто облитых унылой красной кровью.
— В общем, нас трахнули, да? — на всякий случай еще раз уточнил Кирилл. — Никак нельзя это Отродье отмотать?
Кирилл знал, что нельзя. Юра любил играть только по правилам. Если не выходило — он не отчаивался, а залезал на форумы и читал про правила подробнее там. Если ситуация все равно казалось тупиковой, Юра предпочитал бросить все, чем внести какие-либо изменения. По его мнению, вмешиваться в задумку авторов игры было кощейством. Возможно, в виду он имел «кощунство», но Кирилл его не поправлял. Идея о том, что смертных авторов могло оскорбить его ультимативное и бесповоротное кощейство, Кириллу льстила. Кощейством он занимался в другой компании, в игровом клубе, без Юры.
— Да, давай собирать все в коробку, — Юра бережливо завернул Отродье в поролон и поместил его в пластиковую выемку. — Все равно для партии с нуля у нас времени нет. Через полчаса к маме клиент придет. Прогонит. Лучше прогуляемся.
У Юры мама была психологом. Или психотерапевтом. А, может быть, даже и психиатром. Разницы Кирилл не знал. Знал он только, что мама у него была очень мягкой и всегда охотно делилась своими знаниями о том, как устроен человек. С Юрой этими знаниями она делилась, само собой, гораздо больше, ведь Юра был ее сыном и жил с ней, а потому Кирилл считал своего лучшего друга настоящим экспертом в общении с другими людьми. Юра, в свою очередь, и не скрывал своей компетентности: наоборот, он охотно ей бравировал.
— Не расстраивайся. Не каждый раз — победный, — похлопал он по плечу Кирилла, безрадостно пинающего перед собой пивную крышку.
Друзья шли вдоль набережной Яузы в сторону Высотки на Котельнической. Ее огромные крылья зазывали ребят в свои объятия каждый раз, когда они проходили мимо, и они непременно то заглядывали во двор с футбольной коробкой, разместившейся на крыше парковки, то покупали билеты на какой-нибудь дешевый сеанс в Иллюзионе — особенно, когда у входа не было толп хипстеров.
— У меня сегодня вообще что-то день не про победы, — Кирилл пнул крышку чуть сильнее и та, встав на ребро, покатилась на проезжую часть.
— Разные дни бывают. Вчера у меня был победный, завтра — у тебя будет, — присвистывая сказал Юра.
— А что было вчера? — провожая взглядом крышку, спросил Кирилл.
— Машка, — расплылся в улыбке Юра, ждавший, что Кирилл спросит.
— А, — как-то безразлично сказал Кирилл. — Я думал, что-то особенное.
— Так и было особенное, — продолжал улыбаться Юра. И даже слегка замедлил шаг. — Три месяца вместе.
— Пф... Ну ты и романтик, Юрец, — ухмыльнулся Кирилл.
— Да не, не это самое интересное, — Юре не хотелось выкладывать все карты сразу, но желание похвастать было выше. — Мы с Машкой типа... Ну это... Отпраздновали у меня.
Лицо Кирилла вытянулось. Глаза забегали. Долгое время между ними с Юрой была негласная гонка интимных достижений. И всю дорогу Кирилл невероятно проигрывал. Вернее сказать, соревноваться с Юрой не представлялось даже возможным: он прошел путь от первого поцелуя до секса всего за каких-то три месяца, в то время как Кирилл совершенно безрезультатно ухлестывал за Юлей уже третий год. В общем, гонка и без того была так себе, но теперь Кириллу стало ясно, что он в их компании девственников остался таковым один.
— Ого, — выдавил он. — Прикольно.
Юра вопросительно на него посмотрел. Кирилл понял, что звучал фальшиво и, учитывая то, что ему все же и правда было любопытно, как это случилось, спросил:
— Как все прошло-то? Расскажи.
Юра вмиг сделался серьезным и пригласил друга на лавку — как раз рядом с Иллюзионом.
— Кирюха, это было, — начал он, устроившись на оставленной кем-то газете. — Ну, феноменально что ли?
— Феноменально? — Кирилл всегда удивлялся подбору слов Юры.
— Угу, — кивнул Юра. — И, что самое главное, ВООБЩЕ ничего сложного. Это так натурально и легко все случилось, будто я всю жизнь до этого трахался. Будто МЫ до этого всю жизнь... ну... В порно что ли снимались.
Зависть Кирилла сделалась еще более черной. От папы он слышал, что «первый секс — он трудный самый. Еще немного, еще чуть-чуть», и все такое. У отца была целая песня про то, какой первый контакт с противоположным полом всегда жуткий, но ни разу Кирилл ее целиком не слышал, так как мама запрещала папе петь «всякую похабщицу» за столом.
— В хорошем таком порно, — все расходился Юра. — Ну, все в деталях прямо описывать не буду, но мы с Машкой прямо чуть ли не все за этот день перепробовали: и прелюдии всевозможные, и позы.
— Как это — все? — о хорошем порно Кириллу известно было многое. И уж все то, что там показывали, за раз ну никак нельзя было перепробовать.
— Слушай, многое, — заверил Юра. — Просто поверь.
— Ладно, — поспешно сказал Кирилл, пока у Юры не пропало желание делиться такой сокровенной информацией. — Много так много. А сколько длилось-то? Мама ушла что ли куда-то?
— В магаз. За одеждой. На весь день в ТЦ уехала, — подождав, пока проедет громко ревущий мотоцикл, ответил Юра. — Мы ведь день и занимались. Раза четыре, наверное.
— Ты что, не помнишь? — удивился Кирилл.
— Помню. Четыре раза, — Юра сделал вид, что закашлялся.
— И что, Маше было четыре раза нормально? Разве не больно? — Кирилл внимательно наблюдал за другом, которому с каждым вопросом становилось все менее комфортно сидеть на газете. Газета под ним елозила.
— Все ей было отлично, — как-то резко сказал Юра. — И вообще. Такие вещи спрашивать уже неприлично.
Оба ненадолго замолчали. Через дорогу, в Библиотеке иностранной литературы играла музыка. Воинственная такая, похожая на марш. Из внутреннего двора в небо взмыли воздушные шарики разных цветов.
— А как ты ей намекнул-то?
Оба смотрели на покидающие Москву шары.
— Поцеловал, — сказал Юра. — Страстный поцелуй и не на такое способен.
— Так ты и раньше целовал ведь. И не было ничего.
Часть шариков зацепилась за провода и шаталась из стороны в сторону, провожая таким образом своих собратьев.
— Целовал, — согласился Юра. — Но не так.
Была пятница. Родители Кирилла рано утром собрались на дачу к друзьям и, собачась по поводу удочек, «которые никогда никуда не лезут, кроме как в одно место папы», покинули периметр и без того душной квартиры. Кирилл остался один.
Некоторое время он без дела шатался по неоправданно длинному коридору. После сделал уроки — впервые в жизни так рано перед понедельником. Потом сел смотреть очередную спираченую часть Мстителей.
Спонсором скучнейшего дня Кирилла стал Юра: теперь он постоянно проводил время со своей пассией по имени Маша, а на любые предложения о совместном досуге отвечал следующее: «Братанов на телок, конечно, не меняют. Но в Зомбей мы с тобой уже много раз играли. А человеком я только-только становиться начал».
Означала ли данная фраза, что Кирилл, по мнению Юры, еще был далек от того, чтобы стать человеком, сказать было сложно. Кирилл, решив не тратить дополнительные психологические ресурсы, чтобы разобраться в смысле фразе, выбрал стратегию понятную и линейную: обижаться. Но не сильно, так как лучший друг у него все же был всего один.
Еще раз подумав о Юре с Машей и недоступной Юле, он поставил на паузу яркое, но глупое кино, и пошел на кухню к холодильнику, чтобы проверить, можно ли было отыскать в нем что-то такое, что не пришлось бы долго готовить. Полки были пустыми. Кроме верхней. На ней лежала голова судака.
— Здрасьте, — вслух сказал Кирилл. — Разрешите вас?
Он вытащил голову на тарелке, поставил на кухонный стол, и сел на стул рядом. Некоторое время они смотрели друг на друга: оба по воле Кирилла. Это было тем редким моментом, когда он, Кирилл, мог заставить кого-то смотреть на себя, не прилагая при этом много усилий.
«И Юра с Машей тоже так друг на друга смотрят небось», — подумалось ему. — «По-животному».
На секунду ему даже представилось, что вообще все в мире были животными, и что единственным, что отличало людей от них, это то, что у людей все могло быть по любви: по какой-то сложной и непонятной любви, о которой никто ничего толком не знал, в особенности он, кроме того, что началась она с поцелуя — страстного и искреннего.
Возможно, именно поэтому Юра и называл его животным. Ведь до сих пор Кирилл ни разу никого не целовал. И даже если бы такой случай ему выпал, он бы все равно не смог. Не сумел. Ведь Кирилл слабо себе представлял механизм поцелуя.
Посидев в позе мыслителя, он пододвинулся поближе в тарелке, поднял над ней склизкую зубастую голову и прильнул к ее губам своими.
Губы рыбы были мокрыми и солеными. Резкий запах ударил в ноздри. Упершись в пустой взгляд рыбы, Кирилл закрыл свои глаза, чтобы не видеть недоумение партнера, и прильнул к рыбе еще сильнее. На этот раз он высунул язык и слегка заметно провел по ее губам. От этого в его рту остался сковывающий горький привкус.
Кирилл настойчиво высунул язык еще раз и теперь запустил его между губ судака. В тот же момент он напоролся на острые зубы.
От неожиданности Кирилл вскрикнул, отпустил голову, и та, оставляя жирные следы, прокатилась по всему полу кухни. Язык закровил.
— Какой же я идиот, — сказал себе Кирилл и пошел за половой тряпкой в ванную.
Вечером мама его, конечно же, спросила, не брал ли он рыбью голову. Кирилл, конечно же, сказал, что в жизни бы трогать ее не стал.
На биологии в восьмом классе про тычинки рассказывать уже как-то неприлично, в ход идет тяжелая артиллерия — анатомия. Возможно, если бы про человеческое тело рассказывали раньше, такого большого значения ученики данному разделу биологии и вовсе бы не придавали. Но, ссылаясь, на возрастную психологию, программа была составлена именно так как была, чем обрекала подростков четырнадцати и пятнадцати лет отроду на неловкие смешки в течение всего года, а также на любопытство, граничащее с готовностью прямо на занятиях проверить, действительно ли все рассказанное им соответствовало действительности.
Вот и с лица Кирилла на «том самом» уроке не сходила смущенная улыбка. Она не была адресована кому-то конкретному. Просто, как и у большинства его одноклассников, мужской половой член в разрезе, изображенный на закрывавшем всю доску плакате, вызывал у него смех. То ли дело было в том, что про члены Кирилл знал не понаслышке (только у него был не в разрезе, а вполне себе цельный), то ли в том, что учительница без конца водила вдоль иллюстрации указкой, о чем уже успел пошутить Юра — причину своей радости до конца Кирилл не понимал и сам. Скорее всего, происходящее просто плохо вписывалось в школьные будни, сильно из них выбивалось: член в посудной лавке не заметить было сложно.
Так, нелепо ухмыляясь, Кирилл время от времени посматривал на других одноклассников, сверяя их реакцию со своей. По его наблюдениям, он держался неплохо. Например, Володя с Димой с задней парты выглядели, как ему показалось, куда менее уверенными. Они, конечно, все снимали на телефон исподтишка и громко причмокивали, жуя мятную жвачку. Но их лица были почему-то свекольного цвета.
«Даже самая дерзкая рыба робеет не в своей среде — на суше», — вспомнил слова папы Кирилл, все еще глядя на двоечников.
Он повернулся в другую сторону, из-за чего стул громко скрипнул. Маша сделала ему замечание. Володе с Димой замечание было делать бесполезно, а Кирилл сидел рядом, всего на одну парту впереди. Маша внимательно все записывала и даже нарисовала причиндал в половину тетрадного листа. Постоянно вертящийся Кирилл ей мешал.
«Будто никогда не видела члена», — подумал он и следом сразу же пришла в голову злорадная мысль о том, что такое усердие Маши, возможно, было обусловлено заботой о Юре: она хотела лучше понять строение у него всего там, чтобы потом делать ему еще лучше.
От таких доводов, состоящих исключительно из домыслов, он поморщился, в основном из-за того, что воображение дорисовывало в воздухе Машу, тычущую кончиком карандаша Юре в пенис, и говорящую: «А вот здесь у нас губчатое тело». Губчатое тело Юры Кирилл, в отличие от Маши, представлять не хотел.
— Тебе чего? — спросила Маша. Кирилл понял, что все это время смотрел в ее тетрадь.
— Кирилл, Маша, что у вас там происходит? — вмешалась учительница, которой тоже было боязно делать замечание Володе с Димой, а Маше с Кириллом — легко и внутренне приятно. — Может быть, вы всем покажите? Мы вместе посмотрим.
Кирилл недовольно заскрипел стулом и повернулся к своей тетради. На плечо ему опустилась рука. В ней была записка. Рука принадлежала Юле, сидевшей за одной партой с Машей с самого первого класса.
Стараясь не касаться своей рукой руки Юли, Кирилл взял записку. На ней аккуратным почерком паталогической отличницы было выведено: «Хотела извиниться за кино. Не знаю, что за ерунду я тебе наговорила. З.Ы. Пойдешь с Умкой гулять вечером?»
Умкой звали собаку Юли: большую немецкую овчарку, которая была доброй и необычайно глупой. На Кирилла она раньше гавкала и прикусывала за кисть, а теперь любила и сбивала с ног каждый раз, когда видела.
Сделав отступ, чтобы не залезть на каллиграфию Юли, Кирилл написал: «Го». Договорились на шесть.
После школы Кирилл скорее побежал домой, где, к его счастью, никого не оказалось. Он быстро погрел суп, быстро оделся, пока суп быстро грелся, потом быстро поел и еще минут сорок оттирал с рубашки пятно, поставленное каплей бульона. Вернее сказать, пятно отстиралось легко, а вот фен, работающий уже из последних сил сушил рубашку медленно и не самым продуктивным образом. Тем не менее, другую рубашку Кирилл надевать не хотел. Это была его любимая, «счастливая блесна», как сказал бы папа.
Когда дело было сделано, Кирилл побрызгался одеколоном, про который в обычные дни частенько забывал, проверил, сбрил ли он пушок под носом, и принялся шнуровать кроссовки, купленные всего месяц назад в дисконте на Орджоникидзе. Кроссовки почти наверняка были палеными, но, когда Кирилл пришел в них в школу, Юра их похвалил. И даже посмотрел с какой-то завистью. Это сделало кроссовки в глазах Кирилла чуть менее палеными.
Перед самым выходом из квартиры у Кирилла скрутило живот. Он подумал о том, что соблазнительный риск поцелуя снова повысился. Поразмыслив пару минут, он, не снимая паленых (но не самых) кроссовок прошел в кухню и открыл холодильник. Рыбья голова на верхней полке отсутствовала. Зато на полке ниже притаился карп — целиковый, с чешуей. Сантиметров 50 в длину.
Кирилл надел резиновые перчатки, в которых мама мыла посуду. Испачкать руки и рубашку еще раз было бы непозволительно. Времени у него было мало. Но и уйти он просто так не мог. Так он считал.
Взяв с полки карпа, он, как и в прошлый раз, закрыл глаза, и в качестве репетиции соединился с ним в единое целое губами. Карпу было, кажется, все равно, а вот Кирилл разницу почувствовал. Она заключалась не только в отсутствии у карпа зубов и самом размере рыбьих губ. Но и в каком-то внутреннем, непередаваемом словами ощущении, которое Кирилл испытал при поцелуе.
Его зазнобило. Знание о том, что поцелуи могли быть разными, не похожими друг на друга, жутко его расстроило.
Переживания нарушил звук ключа в замочной скважине. Домой возвращалась мама.
Не желая встречать маму с рыбой в руках, на которые, в свою очередь, были надеты мамины резиновые перчатки, он бросил карпа обратно в холодильник, силой стянул перчатки, плохо поддающиеся из-за того, что они были вымазаны в жире и чешуе, и пулей вылетел в прихожую. На выходе из квартиры он практически влетел в маму, объяснив это тем, что опаздывал на встречу «с братанами».
— Красивая рубашка. Для встречи с братанами, — бросила ему вслед мама.
Юля ждала его без собаки. На ней было серое драповое пальто и шапка с помпоном.
— Холодно уже по вечерам, да? — скорее объяснила она свой внешний вид, нежели правда спросила у подходящего Кирилла.
Кирилл, у которого от нервов и от того, что поверх рубашки была натянута только ветровка со сломанной молнией, кивнул.
Оба друг другу улыбнулись.
— Хорошо, что увиделись, — сказала Юля, которая этого будто не ожидала.
— Спасибо, что предложила, — выдавил из себя совсем зажатый Кирилл.
Они пошли по переулкам к Чистым прудам. По дороге Юля много рассказывала про школу, ее дополнительные уроки немецкого и сериал, о котором Кирилл знал только то, что актера оттуда Володя с Димой называли пидором. Поддерживать беседу таким знанием Кирилл, конечно, не хотел. Он вообще не очень-то понимал, как можно поддерживать беседу, когда вот-вот могло случиться такое серьезное событие: поцелуй. Он иногда едва заметно облизывал свои губы, проверяя, не обветрило ли их. От этого губы обветривало сильнее. А во рту, как назло, совсем пересохло.
Пройдясь по Чистым, которые в это время всегда были забиты анимешниками и любителями русского рока, что никак не сочеталось в обычной жизни, но из-за своего постоянства выглядело органичным здесь, они вновь свернули во дворы, уже в районе Покровского бульвара.
Несмотря на холод, Юля предложила сесть на скамейку, одиноко стоявшую поодаль от детской площадки.
— Как думаешь, это ее родители сюда дели, чтобы за детьми смотреть удобнее было? — спросила Юля.
Кирилл пожал плечами, хотя ему подумалось о том, что цель как раз заключалась в обратном: в том, чтобы за детьми не наблюдать вообще.
На самом деле скамейку оттащили подальше все те же любители русского рока с Чистых, которые, по какой-то причине, смогли покинуть свое место силы. Смысл данного действия заключался в попытке отвертеться от штрафа за распитие алкоголя на детской площадке в случае, если бы их обнаружили менты.
Излишне развивая тему скамейки, Юля пододвинулась чуть ближе к Кириллу.
— Не месяц май, конечно, — отметила попутно она.
У Кирилла скрутило живот. Опять. Он смело выдержал спазм.
— У тебя тоже руки холодные? — Юля протянула ему свои ладони.
Кирилл кивнул.
— Ну-ка.
Она взяла его руки и ее лицо округлилось от удивления.
— Ничего-о-о себе ты сосулька! — сказала она. И рассмеялась.
Кирилл тоже рассмеялся. Некоторое время они смотрели в глаза друг другу, делаясь все более серьезными.
Кирилл осмелился на небольшой рывок вперед и поцеловал Юлю. Поцелуй длился всего несколько секунд. Для Кирилла и это время было вечностью, но Юля, легко высвободившись из вялых объятий, отодвинулась назад, и сморщилась.
— Что? — наконец подал голос Кирилл. — Я что-то не так сделал?
— Так, — фальшиво сказала Юля. А после из нее вырвалось. — Ты что, сырую рыбу ел? Почему так воняет?
Голос был полон обиды и разочарования.
Кирилл сомкнул губы, будто был собакой, которую просили выплюнуть что-то, что выплевывать она не хотела. Он тупо смотрел на Юльку.
— Ну че ты как воды в рот набрал? — обида Юли нарастала. — Ты разговаривать-то умеешь?
Кирилл открыл было рот, но затем закрыл его снова. Историю про тренировку поцелуев на рыбе было лучше не рассказывать. А что оставалось говорить?
Так он и сидел: смотрел на свою первую любовь пустыми рыбьими глазами и иногда приоткрывал рот, шлепая губой, как зубастый судак из его холодильника.