Ночь посреди мира

— Здесь не курят. Отец Угрим увидит...

Временами Аглая начинала его утомлять.

— Ладно, — Роман убрал папироску. — Пойдём сегодня.

— Луна же полная, — горячо зашептала Аглая, показывая покрасневшей от мороза ладонью на небо, но Роман отмахнулся.

— Сколько уже можно! Полжизни собираемся. Да и сама говоришь, никто туда не ходит.

Аглая ещё поотговаривала, но Роман стоял на своём: сегодня. За ним и так Савелий ходит как привязанный, ждёт, когда пойдёт проситься на поселение. Пока Роману везло — отец Угрим, без которого такие дела не обходились, был нездоров и до простых смертных не снисходил.

Это было на руку — увязать в этом болоте сильнее не хотелось. Роман успел уже выяснить, что и лечатся тут травами да заговорами, и во всем остальном застыли в каких-то дремучих веках. Имевшая в столице некоторое очарование идея поселиться в глуши на свежем воздухе и подальше от всех неприятностей, ласкать на сеновале Аглаю, загорать на солнце, да трескать фрукты-ягоды, — идея эта перед лицом деревенских реалий совершенно заглохла. Понятно, почему Аглая так рвалась из этого обилия кислорода в город.

Но непонятно, что с этим делать, думал он, усаживаясь в тереме на колени в круг: перед ужином непременно шли моления. Сбоку от него была убрана ткань, и богатый оклад иконы вместе с книгой нещадно отвлекал его и от молитв, и даже от собственных мыслей.

Скрипнула дверь.

В дверном проёме замешкались, потом показался невысокий кряжистый мужчина в полицейской форме.

Роман следил за ним взглядом. В голове: бежать, окна, не за ним, а за кем, книга, обогнуть и в дверь, а дальше...

Мужчина тем временем вошёл и встал у стены:

— Мешать намерения не имею, можете продолжать.

Чего он ждёт?

Посмотрел на Аглаю — нервничает ли? Непонятно. Молилась она горячо, но искренне ли на этот раз?

Встал очередной бородатый мужик, похожий на всех остальных, затянул любимую песнь про пророка. Феоктист обладал всеми возможными способностями и добродетелями, пекся неустанно о благе вверенной ему паствы, почитал богов, знал истинную силу земли русской и ещё черт знает, что ещё. Конечно, ему лично был глас небес, на каждом шагу случались вдохновляющие чудеса и знамения, и сам он нёс благодать, воспоём же славу! Славу!

Роман так старательно мимикрировал под окружающих, что чувствовал, как вспотела спина. И что тот смотрит, наслаждается зрелищем? Наверняка приехал на машине. Поймать пешего — дело лёгкое. Разве что в леса...

В глушь. Ночью. Чушь.

Ладно, можно и сдаться... В конце концов, ничего не доказано, он не причём.

Лишь бы Аглая внезапно не струхнула!

Моление тем временем закончилось. Полицейский отделился от стены и отправился к корейцу.

Вместе с ним вышел, дверь за ними закрылась.

Сквозь шум разговоров, тут же возникших после ухода полиции, послышался шум отъезжающей машины.

Роман медленно выдохнул. Аглая лишний раз поцеловала икону.

— Рома, может, не стоит? — завела она, стоило им выйти за дверь.

— Ш-ш-ш! — они дошли до её дома. Оглянувшись по сторонам, он чуть притормозил у калитки:

— Не понимаешь? Всё складывается! Даже этот уехал с корейцем, значит, будет занят. Некому караулить.

Аглая пошла за ним в дом, но он чувствовал, что она колеблется. Черт, некстати!

Он и сам уже сомневался — начинало казаться, что, может, и нет ничего в этих развалинах. Может, она всё сочинила, чтобы его удержать?

— Говорят, корейцы эти перебежчики, — разглагольствовала тетка Аглаи за ужином. Мучая старую картошку, сухую и без приправ, Роман думал о том, что в Москве первым делом пойдёт и поест — в нормальном месте, мяса, лучше даже шашлыков...

Вечером все улеглись спать, и, выждав и дождавшись бодрого храпа с посвистыванием и причмокиванием, Роман поднялся.

Аглая, к счастью, без споров собралась, выскользнула с ним и зашагала по пустой улице. На небе светилась жёлтым пятном луна и обливала дома с заборами бледным светом, освещая им путь. Повезло; но то, что он считал удачной ночью, ей казалось дурным знаком, собранием знаков — всё сплошь дурных.

Эта большая круглая луна, это явление полицейского, эта излишняя спешка. Знаки, знаки, знаки. Нет, Аглая очень хотела, чтобы всё закончилось, чтобы всё получилось — и они уехали отсюда навсегда, навсегда, и никогда бы не возвращались.

Но для этого всё должно было быть правильно. Безукоризненно. Безупречно. Тот самый единственный шанс в жизни, который так любят воспевать певцы и сказки, тот самый шанс выбраться, шанс исчезнуть — и Ромка слишком торопился. Не верил ей что ли? После всего, что было?

Хотя и она ему толком не верила, как не верила никому до самого конца; но выдавать её нет резона, если один попадётся — сдаст другого. Пойдёт ли он на убийство? Ножик — туристический, складной, — она носила в кармане, но обезоружить женщину просто...

Господи, да что она несёт! Аглая бросила взгляд на парня. Нет, он для такого трусоват. Вот что отец Угрим может кого-нибудь прибить, она не сомневалась — из-за взгляда, тёмного, тяжёлого, с затаённым безумием.

Роман как-то спросил:

— За что ты его так ненавидишь?

Спросил легко, словно о мороженом. А она тут же замялась, протрезвела — от вина, дурмана, запаха его тела — и ответила в тон, легко:

— Да иные отцы... к плотским утехам неровно дышат.

Роман хмыкнул:

— Старый хрен. Руки распускал?

— Да, — не стала вдаваться в подробности, — а непослушание в общине не приветствуется. Тётка вступалась...

— Иди ко мне, — он протянул к ней руки, и она поддалась, как всегда поддавалась — и его рукам, и желанию забыть всё, что происходило на берегу под надзором высокого терема. И теперь вот он, шанс уйти, покончить со всем, но почему же она так мечется, почему так неспокойно?

Луна?

Аглая вдохнула, выдохнула. Как-никак она старше Романа, опытнее. Зубы заговаривает мастерски. Да и деваться некуда — никто больше на «проклятую» землю не полезет, а одна она не справится.

И всё же когда они поднялись на холм, она оглянулась на облитую лунным светом деревню, замершую, словно поджидающую чего-то — и дурное предчувствие нахлынуло с новой силой. Не стоит. Не сегодня.

— Ну, что ты встала? — в голосе Романа и злость, и нетерпение. Сколько раз она слышала их в таком союзе! Но Роман, напомнила себе Аглая, Роман на её стороне. Он авантюрист, хулиган, лжец, и поэтому ввязался в эту затею и пойдет до конца — а кто другой? Нет, Роман далеко не худшее, и предчувствиям придется замолчать.

Она отвернулась.

Шли дальше молча, лишь снег хрустел под ногами. Дошли до кладбища и чёрных развалин напротив.

— Зайдём лучше сбоку, — распорядилась Аглая, и они прошли ещё немного вдоль дороги, прежде чем свернули, наконец, в сугробы. Медленно и очень долго пробираясь в снегу, они всё же добрались до первого здания. Роман поднялся внутрь и стал осматриваться.

— Здесь ничего нет, — выдохнула Аглая, прислонившись к уцелевшим стенам. Но Рома всё же обошёл кирпичные развалины, посветил фонарем. Кирпичи, обломки кирпичей, снег.

— Пошли дальше, — и он пошел снова в снег. Порядком подуставшая Аглая поплелась следом.

Шаг, шаг, ещё. Чем ближе подбирались, тем сильнее отгоняла мысль — может, и нет уже ничего.

Не может быть. Есть.

А если может?

Если не одна она знала? Не одна не боится страшных проклятий?

Боги, боги, если вы есть, помогите. Аглая взглянула на луну, большую, яркую, беспощадную. Луна, не выдай. Дай сбежать. Уйти. Больше ничего не попрошу, клянусь.

Добрели к другим развалинам, прошли внутрь. Крыша не уцелела, зато частично выжили перекрытия и лестница на второй этаж.

Пространство, когда-то разделённое на комнаты, было куда больше церкви.

— Колонна! — удивился Роман. Аглая подтвердила:

— Здесь был зал... Главный вход — справа, а на втором этаже — комнаты.

— А неплохо он тут устроился, — Роман ещё раз огляделся. — Так что, подпол?

— Да, — сказала Аглая и почувствовала, что руки у неё дрожат. Глубоко вдохнула, и прошлась сама по тому, что когда-то было паркетом, словно примеряясь, хотя с закрытыми глазами могла сказать, куда идти. Всё, теперь уже не передумать, теперь уже — никуда. Сквозь щели сверху проникали лучи света, луна, луна, зачем ты следишь за мною? Помогаешь? Она добралась до нужного квадрата:

— Здесь.

Роман включил фонарь, посветил вниз. Ничего не было видно за чёрным слоем грязи и мусора, оставшегося тут со времен пожара.

— Ты уверена?

— Да, — Аглая ещё раз огляделась. — Вот тут была дверь в кладовую. А прямо сверху — комната пророка. Я видела, как он спускался...

— И в чем кайф — спать над вареньем и солёными огурцами, — съязвил Ромка. Он отпихнул ногой какие-то железки, куски посуды, Аглая сняла варежки, чтобы не испачкать, и стала помогать; наконец оба они, нагнувшись, в свете фонаря нашли очертания крышки погреба. Ромка яростно сгреб с неё остальное — нашлась старая ручка в форме полумесяца. Он, конечно, дёрнул, и она, конечно, не открылась.

— Он запирал на ключ, — зачем-то пояснила Аглая, и Ромка лишь фыркнул — мол, я понял — и оглянулся по сторонам в поисках подходящей железки. Рядом ничего подходящего не было, и он отправил Аглаю искать по первому этажу, а сам легко взбежал на второй.

Сердце заходилось, но не от страха, а от наслаждения — разом и страх, и неизвестность, и жажда жизни, и жажда сокровищ, и всё то, что описывалось словом «приключение»... Он бы никогда не признался в этом Аглае, чтобы не показаться совсем мальчишкой, но вот такие моменты, упоительные и безумные, он и ценил в жизни. Только тем уже была хороша и эта поездка, и этот поход, что он мог подняться в ночи на второй этаж заброшенного дома и попробовать найти не больше, не меньше, чем настоящий клад.

Под ногами хрустели обломки, припорошенные снегом. Он прошелся под лунным светом и тенями, отбрасываемыми кривовато-зубастыми остатками крыши, пока не зацепился взглядом за знакомый предмет, скалящийся в углу. Роман подошел, наклонился, потирая ладонью замерзающий на морозе кончик носа — и впрямь это был капкан, заржавевший, но ещё узнаваемый. Пасть его была захлопнута, словно кто-то невидимый в него уже попался. Будь тут Аглая, она сочла бы это за дурное предзнаменование, но Роман лишь философски прикинул, что пророк, видимо, был не дурак до охоты. Рядом с капканом была куча досок — он стряхнул их в стороны, показалось обгоревшее чучело, тряпки, хлыст и плеть (воображение его тут же представило способы использования находок), чугунный утюг, а под ним — железный ящик с амбарным замком сбоку. Так-так.

— Рома, ты идёшь? — негромко позвала снизу Аглая. Он огляделся и схватил утюг — пары ударов хватило, чтобы замок, крякнув, сдался. Сверху лежали бумаги, пожелтевшие, но целые, а под ними — бумаги иного рода... Ромка схватил несколько, поднес к глазам — деньги! «Государственный кредитный билет — пять рублей», вот герб, вот подпись... Неужели настоящие? Год разобрать не получалось.

— Рома?.. — голос послышался уже с лестницы, и Роман лихорадочно сгреб всё, что было в ящике, расстегнул куртку и запихнул деньги во внутренний карман.

— Иду!

Бумаги осторожно свернул пополам и тоже запихнул за пазуху — потом разберёмся. Ящик был пуст; Ромка быстро застегнулся, захлопнул ящик, прихватил утюг и, насвистывая, спустился с лестницы. Затея себя уже оправдала, особенно если среди бумаг окажется что-нибудь ценное... Расправляясь внизу с замком в погреб подручными средствами — Аглая приперла ещё кочергу и какую-то невнятную железяку — Роман еле сдерживался, чтобы не запеть. Лёд тронулся, как писали в одном из его любимых романов! Интересно, оформлены ли бумаги на кого-то лично, или можно получить деньги по предъявлении...

Гкхрых! Крышка погреба поддалась и, оставив кусок замка болтаться, вырвалась на свободу. Роман с Аглаей уставились внутрь. В этом самом внутри фонарик упирался в явно сгнившие доски, когда-то бывшие лестницей. Роман тронул ближайшую ступеньку, и та тут же развалилась на опилки — мягко, словно песочный торт.

— Воды вроде нет, — опасливо разглядывала внутренности Аглая.

Роман, вдохновлённый успехом, жаждал дальнейших приключений. С фонарем в руках он спрыгнул внутрь, спружинив на мерзко-мягком месиве. Огляделся. Все стены были в стройных рядах винных бутылок.

— А, вот почему он предпочитал спать неподалеку, — прокомментировал увиденное Роман. — Ну-ну. Выпить-то был не дурак!

— Рома, иди уже прямо! — взмолилась Аглая, чье лицо скорее угадывалось, чем было видно над проходом. — Время!

Он пожал плечами, прошел дальше, неспешно оглядываясь по сторонам, водя лучом фонарика по низкому своду. Ничего, что напоминало бы о религиозности, тут не было; шли банки с солениями-варениями, напоминавшие при беглом просмотре заспиртованные трупы младенцев в Кунсткамере.

И, наконец, как и говорила Аглая, висела картина — портрет самого пророка-алкоголика с видом несколько более светским, чем на иконах, но никак не более дружелюбным. На этот раз изображён он был в духе классических портретов вельмож — сидя на обитом красным бархатом кресле. Одна рука его лежала на резной ручке, вторая — на груди, словно поддерживая круглый медальон, на котором камнями был выложен знак поселения, напоминающий сразу все деревянные лица на столбах. Одет пророк был тоже скорее как католический папа — ярко, богато, чего стоила одна расшитая золотом пурпурная мантия! Падавшие на неё длинные чёрные волосы напомнили о сынке богатых соседей — ну что ж, посмотрим, кто разбогатеет после этой авантюры! И под властным взглядом угольно-чёрных глаз он принялся за дело — снял портрет, поставил сбоку: смотри, если хочешь, мне не жалко; и дёрнул за ручку. Та отлетела, отчего Ромка чуть не упал, однако на ногах удержался.

— Аглая, утюг!

Аглая сбросила утюг.

А сама осталась сидеть на корточках у входа, подобрав шубу, чтобы не запачкать, и ждать. Хотелось прыгнуть тоже, проверить, есть ли там что и не утащит ли Ромка половину себе — но наверх бы она не подтянулась, а помирать в погребе — совсем плохая идея. Чего сложного — ударить её чугунным утюгом в висок, да и сбежать?

Послышался грохот, потом торжествующе:

— Есть!

Аглая сжала ладони, дожидаясь возвращения. Он появился внизу, протянул деревянную коробку; пальцы Аглая нащупали резьбу и гладкий, скользкий лак. Она могла с закрытыми глазами сказать, что на шкатулке: идиотская роспись, сани, запряженные белоснежными конями, несутся во весь опор, а в них добрый молодец и красна девица, оба молодые, разодетые, румяные, повернув головы, послушно улыбаются подсматривающему зрителю. Солнце светит во всю, блестят сугробы, и в углу виднеются избы с ярко-голубыми наличниками. Только по наличникам понятно, что шкатулку делали в Новомирске, мастер Касьянов — у него на любой картине были одинаковые наличники, и ещё в ветвях непременно сидел снегирь. Что такого Касьянову было в снегирях — она так и не узнала, как и многое другое...

Роман тем временем поднял руки, чтобы подтянуться, и Аглая едва не дёрнулась, чтобы взять и прихлопнуть его крышкой. Он ещё всё собирался с духом, а она успела представить, как опускает ему на руки тяжёлую крышку, как он падает, и она закрывает — захлопывает — деревянный квадрат и сверху ещё что-нибудь ставит тяжелое, а сама бежит; а ещё может быть, что она так резко захлопнет крышку, что ему переломает пальцы — может же быть такое? Или он упадёт и ударится головой, будет лежать без сознания. Его все равно никто не хватится, а если и хватятся, то не найдут, а если проследят до поселения, так она уже будет далеко — денег, вырученных от продажи драгоценностей, хватит и на новые документы, и на билеты хоть до Америки...

Роман подтянулся, и ещё можно было его ударить, например, шкатулкой в висок, но она замялась, замешкалась, и вот он уже оказался рядом, и она молча захлопнула крышку.

— Жаль, столько винища пропадает! — с сожалением посмотрел на пол Ромка и обернулся к ней. — Ну что, на выход?

— Да, — справившись с голосом, сказала Аглая. — Пойдём.

На обратном пути Рома напевал какой-то марш, щелкая пальцами в ритм, настроение у него было хорошее, и Аглае стало немного стыдно за свои недавние порывы. Вернулись они без приключений, дома их не хватились; шкатулка перекочевала в потрёпанный чемодан. Наутро, следуя плану, поехали вместе с Савелием в город: Роман якобы должен был съездить за деньгами (разумеется, для общины), ну а Аглая играла роль сопровождающей.

Савелий балаболил, не останавливаясь, и Роман его в этом поддерживал, как мог; погода в последние дни ясная, это к хорошему урожаю, а ежели ещё и молитву прочитать трижды... В окне проносились всё те же заснеженные поля; но на этот раз Роман ликовал. Конечно, он не забывал о драгоценной книге, но в тереме вечно кто-то ошивался, а посвящать Аглаю в свои планы было опасно: ещё заверещит, мол, святая книга! И потом что, делить полмиллиона? Нет, это можно и отложить.

Машина, бурча и подпрыгивая, добралась до Новомирска и высадила их у вокзала.

— Ты, Савелий, пока отдохни, а нас заберёшь в восемь — Аглая оставила на сидении машины мелочь и демонстративно игнорирующий этот факт Савелий пожелал «с делами управиться быстрей» и умчался куда-то вдаль.

— Деньги, значит, не используют, — не уставал иронизировать Роман. Она дёрнула плечами:

— Что ты цепляешься.

Очередь в единственную кассу сонно извивалась. Они сдали вещи в багажное отделение, поделив содержимое шкатулки поровну между сумкой Аглаи и чемоданом Романа, и Аглая отправилась отстаивать очередь.

Роман поразглядывал портреты «Разыскиваются»: никого похожего на него не было. Газет тоже не было; Аглая не появлялась, и он заскучал; наконец, отправился в туалет, и в кабинке бережно выудил своё сокровище. При ярком свете электрической лампочки стало видно, что купюры потрёпанные и видавшие виды, выпуска конца прошлого века и начала века нынешнего. «Государственный банкъ размениваетъ крѣдитные билеты на золотую монету безъ ограниченiя суммы...». Роман восхищённо разглядывал двадцать пять рублей, с которых невозмутимо взирал Александр Третий, на сотне был полуобнаженный мужик и Екатерина Вторая, а на самой большой, в пятьсот, сурово поглядывал Пётр — и красивая девушка справа от него в греческом одеянии и голыми ступнями в греческих же сандалиях. Ступни даже несколько взволновали Романа — пожалуй, стоило бы снять какую-нибудь паршивую гостиницу, где не спросят документы, и, наконец, уложить Аглаю на свежих простынях. Он с удовольствием взвесил в руке пачку рублей — даже если их обменять один к одному, он уже богач, а за древность наверняка что-то причитается. Интересно, обменяют ли их теперь на «золотую монету»?

Убрал деньги обратно и развернул бумаги: какие-то документы, долговые расписки... Роман закусил губу — воображение уже рисовало картины, как он получит всё перечисленное... Можно и Аглаю подключить — как-никак, она всех знает, поможет сочинить что-нибудь правдоподобное. Кстати, пора, наверное, возвращаться...

Тут среди бумаг попались фотографии.

Однако жил пророк очень небедно! Интерьеры — шёлк, бархат, гобелены, какие-то скульптуры... Даже интересно, имея это всё и ещё целый винный погреб, с чего у него было такое мрачное лицо? Как можно было так жить и не наслаждаться жизнью?

Правда, самого пророка на фотографиях почти не было. Были другие, но не деревенские мужики, а люди в военной форме, купцы и купчихи, студенты, обычные городского вида люди. Зачем они к нему приходили? Уходить в крестьянство? Вербовать новых людей?

Роман бегло просмотрел остальные фотографии в поисках Аглаи. Пожар был семь-восемь лет назад... На одной из фотографий он, кажется, её узнал: в скромном сером платье, тёмные волосы, раскосые глаза, круглое детское личико — ей с равным успехом могло быть и шестнадцать, и двадцать. На остальных фотографиях её не было; он уже их убрал — и сообразил: зачем кому-то фотографироваться со служанкой?

Снова вгляделся в ту фотографию: по центру стоял тот самый пророк с привычно мрачным выражением лица на любой случай жизни, по бокам его окружала целая куча народу, мужчины, женщины — но никто из них на слуг или деревенских женщин не тянул.

Роман поморщился. Выходит, врала. Врала тут, так ещё неизвестно теперь, кто ждёт его на выходе.

Может, она этого пророка и порешила? А потом подожгла дом?

То, как легко она с ним шла на нарушения закона, риск, секс — всё заставляло подозревать её в особенности. Вот и объяснение.

Впрочем, это только лишний раз заводило. Лжепророком больше, лжепророком меньше. Нечего было мрачно пялиться и внушать черти что своей пастве. У них вот винных погребов не было!

Он снова взглянул на фотографию, и тут впервые одно из лиц показалось ему знакомым.

Очень знакомым.

Нужно было показать её Аглае, чтобы убедиться наверняка. Гадать нет никакого смысла.

Но как он объяснит, что умудрился тайком найти именно эту фотографию?

Знала ли она про второй тайник?

Он перевернул карточку. Сзади были подписи. Кто-то беспокойным, полустёршимся карандашом писал: пророк Феоктист, Марьяна, Ипполита М., С. Вольский...

Роман прочитал список. Сосчитал людей на карточке. Сосчитал фамилии в списке.

Ну для начала в списке не было никого, кого звали бы Аглаей.

Вот ты ж черт!

Он достал фотографии. На его счастье подписывавший не ограничился одной этой фотографией. Марьяна нашлась на другой. Ипполита М. — была вместе с неизвестной женщиной, они составляли фон для бородатого толстенького Ф.-М. П-ский.

Поискав остальных, она нашел другой снимок с Лукерьей. Господи — Лукерья! На нём была Аглая, хоть ему и сложно было с этим смириться — на руках у неё был закутанный щекастый младенец.

— Так, и чего ещё я о тебе не знаю? — мысленно спросил фотографию Роман. Вот чего никогда не пришло бы ему в голову, так это того, что у неё уже могли быть дети! Неудивительно, что её не смущает секс. А куда она закопала младенца? Почему никто ни о чем не говорит? Почему все зовут её новым именем, включая родную тетку? Близнецы?

Да что, чёрт возьми, происходит?!

Покосившись на эту девицу с младенцем, он стал искать остальных героев фотокарточки. В дурные предчувствия он не верил, но ощущения нахлынули самые неприятные. Роман не боялся неприятностей, но тех, которых он сколько-нибудь ожидал, а вот такого поворота сюжета он не ожидал совсем; к тому же, где-то в мозгу маячила мысль, что Аглая может оказаться ещё старше, опытнее и опаснее, чем...

Хотя — глупости. Аглая — трусиха. И всё-таки женщина. Вчера вон испугалась луны.

Ему-то не стоит нести чушь.

Он нашел того, кого искал, ещё на нескольких фотографиях. Кривоватый нос. Ещё нет седины. Хитрый лисий взгляд, прямая осанка, улыбка, едва тронувшая губы. Рубашка, жилет, сюртук, шейный платок. Ниже пророка Феоктиста на голову.

Аглая набросилась на него, когда он появился:

— Куда ты исчез? Я обыскала весь вокзал!

— Туда, — улыбнулся Роман. — Взяла?

— Да, — показала два билета Аглая, — поедем в шесть. Зайдем на почту?

Теперь Роману всё казалось подозрительным, но он кивнул.

В почтовом отделении, подумав, тоже нашёл, чем заняться.

Во-первых, отправил объявление в газету, надеясь, что не перепутал кодовые слова для раритета в поселке. Посторонние будут писать на чужой адрес, а нужные люди знают ответ.

Во-вторых, написал два коротких письма.

Одно — матери: находится в опасности сам и не может подвергать ей окружающих. Он рассчитывал, что его прочтёт полиция, и прочтёт в том смысле, что он сам лишь несчастная жертва, которую какие-то тёмные люди утащили с пути истинного. Ну и не выдержал, добавил намек про соседей.

Второе — Рокстоку. К нему он почувствовал привычную удаль и легкость, поэтому письмо написалось само.

«Здравствуйте, господин Роксток, а вернее, господин Михайловский...».

И добавил одну из фотографий. Нет уж, дорогой соседушка, ты у меня раскошелишься за своё тёмное прошлое.

Осталось забрать книгу.

Это будет несложно. Сейчас они закончат на почте, затем поедят. Без чего-нибудь шесть — поднимутся в вагон («Стоянка поезда — пять минут!»). Положат вещи, он скажет Аглае, что сейчас вернётся, пройдёт вагон насквозь, перейдёт в следующий и выйдет там, как сейчас, с чемоданчиком в руке: самое необходимое, драгоценности, немного денег.

В восемь часов вечера тарахтящий автомобиль Савелия притормозит у вокзала. Он скажет... да что-нибудь наврёт, у него будет часа два, чтобы придумать, что; затем Савелий привезёт его в гостевой терем. Раз он уже не гость Аглаи, то положат его там же, вместе с немцем, а дальше — дело техники. Взять книжку, попроситься в город, купить билет куда-нибудь подальше и там уже — свежую газету. В новом городе — большом, чтобы можно было затеряться, Ново-Николаевск подойдёт, — так вот, в новом городе он отправит письмо «Рокстоку», продаст драгоценности и договорится об обмене книги на деньги. Да, и ещё обменять старые облигации; после этого он станет миллионером точно, а то и миллиона три-четыре наберется (кто знает, сколько стоят побрякушки), ну и после — весь мир у ног.

Жаль, конечно, расставаться с Аглаей. Но она врала первая: он о себе не скрывал ничего. Можно сейчас дать ей последний шанс. Спросить про знакомство с Феоктистом в подробностях. О братьях и сёстрах.

Аглая подошла к нему, с легким румянцем, с чёрными выбивающимися прядями, глянула:

— Ничего нет. Пойдем?

Он поднялся, кивнул.

— Ну пошли.