Дзен и Искусство Разборки

Улицы Района Созерцания, еще минуту назад гудевшие предгрозовым напряжением, теперь шелестели лишь редкими, осторожными шагами. Витя шагал, будто по стеклу, каждый его шаг отдавался глухим эхом где-то в груди, не физическим, а ментальным. Воздух, пропитанный пылью от недостроенных зданий и горечью стыда, казался плотным и вязким. Он чувствовал его на языке, на нёбе, словно проглотил пригоршню песка. Привычный уличный пейзаж — обшарпанные панельки, кое-где расцвеченные блеклыми граффити, покосившиеся мусорные баки, из которых выглядывали объедки чужой жизни, — всё это сливалось в одно мутное пятно. Глаза скользили по знакомым силуэтам, но не цеплялись ни за что, мозг отказывался их обрабатывать. Слова, слетевшие с губ в тот момент, висели в воздухе немым, вонючим облаком, от которого хотелось отмахнуться, но руки не поднимались.

«Здравствуй, просветление, ёбаный ж ты в рот!» — эхо этой фразы, как ржавый гвоздь, царапало черепную коробку. Шок пацанов, их остекленевшие взгляды, обрывки их перешептываний, долетевшие до него, — «Витя двинулся», «конкретно прикурил чего-то» — всё это наслаивалось на тот пронзительный, ошеломляющий миг в гараже. Миг, когда мир замедлился, когда звуки утонули в ватной тишине, а он вдруг увидел не Дениса, не его озлобленных бойцов, не свою собственную, налитую злостью руку, а лишь эфемерные, зыбкие контуры, призрачные тени, пляшущие на краю великой, непостижимой Пустоты. И это было... нечто. Нечто такое, что выворачивало нутро наизнанку, заставляя весь его прежний мир рухнуть, словно карточный домик, построенный на болоте.

Его квартира, пропахшая застарелым табачным дымом и каким-то невыразимым, мужским запахом запущенности, встретила его удушающей тишиной. Открыв дверь, он невольно вдохнул эту смесь запахов, и она показалась ему непривычно тяжелой, словно раньше он их не замечал. Или не хотел замечать. Потрескавшаяся краска на косяке, скрип старого паркета под тяжелыми ботинками, тусклый свет, пробивающийся сквозь грязные окна — всё это должно было быть привычным, успокаивающим. Но теперь каждый предмет, каждая неровность, каждый звук казался обманкой, ширмой, за которой скрывалось нечто необъяснимо-пугающее. «Да что ж это за хрень-то такая?» — мысли вертелись в голове, как заклинившая шестерёнка. Он прошел в гостиную, небрежно отшвырнул видавший виды кожаный диванчик, на котором часто спал, и рухнул в продавленное кресло. Металлическая пружина противно скрипнула, словно вторя его внутреннему беспокойству.

«Как будто у меня внутри что-то замкнуло. Или разомкнуло. Бля, что это вообще было?» Руки тряслись, кончики пальцев ледяные, хотя в комнате было тепло. Он принюхался. Пахло пылью, старыми книгами, которые он никогда не читал, и едва уловимым, сладковатым запахом увядания — так пахла старая жизнь. Он провел ладонью по небритому подбородку, ощущая жесткую щетину. В зеркале напротив, на стене, заляпанном каплями пива и чьей-то забытой сигаретной золой, отразилось его лицо. Чужое, растерянное, с глазами, в которых застыл то ли страх, то ли безумие, то ли нечто глубокое, не поддающееся названию. Впервые за долгие годы он не видел там «Вити Злого» — грозного, жесткого, невозмутимого. Видел лишь человека, оказавшегося на краю бездны, где все привычные координаты перестали существовать.

Он поднялся, ноги казались ватными, но в голове горел один-единственный, нестерпимый вопрос: Что это? Что это за хрень, которая так безжалостно расколола его мир на «до» и «после»? Инстинктивно потянулся к тому, что всегда казалось источником любой информации — к старому, скрипучему ноутбуку, что лежал на пыльном журнальном столике, среди недопитых кружек и рекламных листовок. Он включил его, и вентиляторы зашелестели, будто сотни бабочек бились крыльями в душном пространстве. Экран ожил тусклым, синеватым светом, который выхватил из темноты комнаты его бледное, напряженное лицо. Мышка, липкая от грязи и чьих-то пальцев, скользнула в его ладони. Привычно, почти рефлекторно, он открыл браузер. Курсор мигал, ожидая команд, словно спрашивая: «Ну, что теперь? Очередная порнография? Или новости про „стрелку"?»

Витя на мгновение замер, пальцы зависли над клавиатурой, как будто пытаясь ухватить ускользающее облако. Он не знал, что искать. Как назвать это? «Глюки?» — слишком просто. «Помешательство?» — слишком пугающе. Наконец, он начал набирать, медленно, с трудом, подбирая слова, которые могли бы хоть как-то описать невыразимое.

— «Просветление это»... — пробормотал он вслух, и собственное слово показалось ему до тошноты чужим, как будто язык не привык к таким комбинациям. — «Просветление, что за хрень»... — тут же исправил себя, добавляя привычную, уличную резкость, пытаясь хоть так заземлиться в реальности. Поиск выдал миллионы ссылок. Какие-то секты, гуру в оранжевых робах, цитаты из древних книг, написанные языком, который ломал мозг. Он пролистал несколько страниц, пытаясь ухватиться за что-то знакомое, но вместо этого натыкался на слова вроде «нирвана», «самадхи», «дхарма». Звучало как заклинания на неведомом языке.

Внезапно взгляд зацепился за одну фразу: «Будда Гаутама». Он ткнул по ссылке. Фотографии лысого, спокойного мужика в позе лотоса. «Это он, что ли, тот, с которым у меня переклин произошел?» — подумал Витя, и в мозгу мелькнула абсурдная ассоциация. — «Будда Гаутама вместо пятки плана», — прошептал он, и сам не понял, откуда это взялось, но фраза показалась до странного подходящей. Он вбил её в поисковик, и, конечно же, ничего конкретного не нашлось. Лишь бессмысленный набор слов, отражающий его собственную растерянность. Но сама абсурдность запроса, его вопиющая неуместность, почему-то вызвали у него странную, горькую усмешку. «Ну да, я же, блядь, не за просветлением гонялся, а за кентами с другой стороны улицы. Какое там просветление, какой на хрен Будда?»

Мысли метались, словно загнанные крысы в лабиринте. С одной стороны, этот невероятный, почти мистический опыт, который оставил в душе ощущение абсолютной ясности и одновременной опустошенности. С другой — его привычный мир, который требовал жестких решений, силы и беспрекословного авторитета. Этот мир, который теперь казался таким же иллюзорным, как и все остальное. Как ему существовать в этой новой реальности? Как он, Витя Злой, авторитет Района Созерцания, теперь будет рулить, если вся его власть, все его «понятия» вдруг превратились в пыль? «Я что, теперь должен всех обнимать и медитировать на каждом углу?» — от этой мысли его аж передёрнуло. Сарказм был единственным щитом, который оставался. Но даже он казался таким же призрачным, как и всё вокруг.

В этот момент раздался нерешительный стук в дверь. Три коротких, робких удара. Малой. Витя почувствовал его присутствие за дверью еще до того, как услышал стук. Он знал Малого, как свои пять пальцев: его нервное покашливание, его склонность переминаться с ноги на ногу, его вечная готовность быть на подхвате, но при этом страх перед любой неожиданностью. Сейчас Малой, должно быть, стоял там, переминаясь, облизывая пересохшие губы, гадая, жив ли Витя, и если жив, то насколько он «двинулся».

— Входи, — голос Вити прозвучал хрипло, будто он не разговаривал неделю. Он не потрудился встать. Малой вошел, проскользнув в щель, будто боялся, что дверь захлопнется, отрезав ему путь к отступлению. От него пахло дешевым табаком и каким-то травяным дезодорантом, который Малой считал верхом стиля. Глаза Малого, обычно бегающие, теперь были прикованы к Вите, пытаясь прочитать в его лице хоть что-то понятное. Бледные щеки, дрожащие руки, которые он тут же спрятал за спину. Он выглядел как побитый щенок, который пытается понять, почему хозяин вдруг перестал его узнавать.

— Вить... Слухи, Вить... — начал Малой, и его голос был тонким, как струна натянутого нерва. — Пацаны говорят... ну, ты это... — Он запнулся, не решаясь произнести те слова, которые, несомненно, уже облетели весь район. — Говорят, ты там это... на «стрелке»... — Он сделал неопределенный жест рукой, будто описывал нечто совершенно невообразимое.

Витя медленно поднял голову, взглянул на него. В глазах Малого он увидел не только беспокойство, но и глубокое, почти детское недоумение, смешанное с примесью страха за свой собственный статус. Ведь если Витя «двинулся», то и положение Малого, его «правой руки», становилось шатким. Его мир тоже начинал трещать по швам.

— Слухи, Малой, — медленно проговорил Витя, — это всего лишь... ну, шум. Пустота, по сути. Ты ведь знаешь, что такое пустота, да?

Малой моргнул. Несколько раз. Его губы растянулись в гримасе, которую можно было истолковать как попытку улыбки, но на самом деле это была судорога растерянности. — Ну, это... ну, пустота она и есть пустота. Когда ничего нет. Ну, типа, в кармане когда пусто. Или в башке, когда не догоняешь что-то... — Он хихикнул, но тут же осёкся, поняв, что пошутил неуместно.

Витя вздохнул. Тяжело. Как будто выдыхал не воздух, а килограммы свинцовых мыслей. Он понял, что объяснить это Малому, который мыслил категориями «наличия» и «отсутствия» бабок в кармане, будет сложнее, чем договориться с Денисом без применения физической силы. Но он должен был попробовать. Должен был начать с кого-то. И Малой, при всей его простоте, был единственным, кто оставался рядом.

— Смотри, Малой. — Витя поднялся. Его взгляд упал на старую, изношенную покрышку, которая лежала в углу комнаты, принесенная когда-то с шиномонтажа в качестве временного стула. Резина была черной, потрескавшейся, с впечатанной в протектор грязью, пахла пылью и машинным маслом. Он подошел к ней, наклонился, провел ладонью по шершавой поверхности. Покрышка была тяжелой, инертной, но ее форма – идеально круглый замкнутый цикл – вдруг наполнилась для Вити глубоким, почти сакральным смыслом. — Вот это, — он похлопал по ней, и звук получился глухим, как по барабану, — это не просто покрышка. Это... ну, типа, Колесо Сансары.

Малой сделал шаг назад, будто покрышка могла укусить. — Чего? Какое еще Колесо Сансары? Это ж просто резина, Вить. С пробоиной, кстати. Надо бы заделать.

Витя проигнорировал его ремарку о пробоине. — Вот смотри. Она крутится, да? По дороге. Движется. Ты думаешь, она куда-то придет? Ну, типа, куда-то конкретно, где будет покой, где она не будет крутиться? — Витя поднял покрышку и слегка покатил ее по полу. Та, подминая под себя ковер, издала скрипучий, шуршащий звук, похожий на шепот.

— Ну, она ж к цели едет, Вить. Если ты в такси едешь, колесо же к пункту назначения крутится, да? — Малой попытался ухватиться за привычные категории.

— Такси, Малой, это тоже... иллюзия цели. А колесо? Оно просто крутится. Оно стирается. Потом его меняют на другое, такое же. А то другое тоже стирается. Понимаешь? Это постоянный процесс. Постоянное движение, рождение, смерть, новое рождение. И так без конца. Вот эта пыль на ней, — Витя провел пальцем по протектору, поднимая облачко серой, мелкой пыли, пахнущей горелой резиной и улицей, — это твои прошлые проблемы. Ты их сбросил, да? Колесо поехало дальше. Но что-то новое налипло, — он показал на кусочек присохшей грязи, — это новые проблемы. И так бесконечно. Круговорот. Постоянная движуха. Ты думаешь, вот сейчас ты Дениса заборешь, и всё, будет ништяк? Будет покой? Хер там, Малой. Придет кто-то еще. Или появятся новые терки. Это колесо будет крутиться, пока ты не поймешь, что оно... ну, не совсем реальное. Что ты сам его крутишь.

Малой стоял, раскрыв рот, как рыба, выброшенная на берег. Он облизывал пересохшие губы, глаза бегали по Вите, по покрышке, по пыльному полу. Его мозг, привыкший к четким, понятным схемам «кто кого, за что и почем», явно давал сбой. Он кивнул. Медленно. Потом быстрее. Из преданности? Из страха? Или из попытки хоть что-то уловить?

— Типа... — Малой прочистил горло. — Типа, это круговорот бабок? Если я кого-то кинул, то бабки потом ко мне не придут, потому что колесо так закрутилось?

Витя потер виски. Мысль была искажена до неузнаваемости, пропущена через фильтр уличной логики, но в ней был проблеск. — Ну, не совсем бабок, Малой. Бабки — это лишь... ну, один из видов этой движухи. Суть в том, что все, что ты делаешь, все твои действия, мысли, они крутят это колесо. И последствия, они обязательно к тебе вернутся. Необязательно бабками. Может, ты поскользнёшься на ровном месте, потому что кому-то подлянку сделал. А может, тебе кто-то поможет, если ты сам кому-то помог. Это и есть карма. Вот как в шиномонтаже, когда колесо тебе кто-то чинит, это же не просто так. Это значит, что ты когда-то что-то сделал, чтобы тебе помогли. Понимаешь?

Малой кивнул еще энергичнее, почти затрясся головой. — А-а-а! Я понял, Вить! Это типа... ну, если я мусор выкину на улице, то потом сам в него наступлю? А если я бабке помогу через дорогу, то потом мне менты штраф не выпишут? — В его голосе зазвучал оттенок просветления, но это было просветление, замешанное на суевериях и страхе наказания, а не на глубоком понимании взаимосвязей бытия.

Витя лишь покачал головой. Это был, конечно, не дзен. Но для Малого это был огромный шаг вперед. От полного непонимания к искаженному, но все же какому-то пониманию. Это было что-то. Начало. По крайней мере, Малой не сбежал с криками, как остальные. Он остался, хоть и выглядел так, будто вот-вот лопнет от перенапряжения своего нетренированного мозга. Он даже присел на корточки рядом с покрышкой, внимательно ее разглядывал, словно она была каким-то артефактом, а не куском старой резины.

Попрощавшись с Малым, который, казалось, понесся проповедовать свою новую, абсурдную версию кармы по всему району, Витя остался один. Его квартира казалась слишком тесной, слишком наполненной тенями его прежней жизни. Тени эти шептали, давили, пытаясь утянуть его обратно в трясину привычных понятий. А ему нужно было другое. Ему нужно было то самое Эхо Пустоты, которое он пережил в гараже. Ту ясность, ту пронзительную тишину, которая позволяла увидеть мир без шелухи. И он знал, где ее найти. Или, по крайней мере, где попробовать.

Он взял ключи, помятые, потертые, с привязанным к ним брелоком в виде футбольного мяча, и вышел из квартиры. Замок щелкнул громко и резко, словно отрезая его от привычного мира. Он спустился по ступенькам, мимо обшарпанных стен, исписанных дурацкими надписями. Каждый шаг отзывался гулким эхом в подъезде, но для Вити эти звуки теперь казались не раздражающими, а просто частью потока. Он больше не спешил. Он чувствовал, как каждый его вдох и выдох стали глубже, наполненнее. Воздух на улице был прохладным, пах осенней сыростью, машинным маслом и еле уловимым, сладковатым ароматом прелых листьев, который казался удивительно свежим после затхлого воздуха его квартиры.

Через несколько минут он оказался у своего гаража. Ряды металлических боксов, тускло поблескивающих в свете уличных фонарей, казались молчаливыми свидетелями его прошлых деяний. Здесь он принимал решения, здесь «разруливал», здесь порой ломали носы и судьбы. От стен веяло запахом металла, отработанного масла и табака, впитавшегося в каждую трещину бетона. Витя открыл массивную, скрипучую дверь гаража, и резкий, кисловатый запах растворителя, смешанный с едким амбре бензина и резины, ударил в ноздри. Привычный запах, но теперь он воспринимался иначе. Не как запах его «королевства», а как аромат его сансары, его собственного цикла перерождений.

Внутри царил творческий беспорядок. Инструменты вперемешку с пустыми пивными банками, стопки старых покрышек, кое-где рассыпаны опилки. Притушенный свет единственной лампочки под потолком, облепленной мухами, создавал таинственные тени. В дальнем углу, под слоем пыли и подтёков машинного масла, лежало оно — Колесо Сансары. То самое, старое, ржавое, от которого началась вся эта непонятная катавасия. Витя подошел к нему. Колесо выглядело массивным, неподвижным. Но, приглядевшись, он заметил еле уловимое, почти невидимое движение. Оно покачивалось. Или ему казалось? Легкий скрип, похожий на вздох, донесся откуда-то из его центра. Будто оно жило своей, собственной жизнью.

Витя опустился на корточки прямо на холодный, грязный пол. Коленям было неудобно, жесткий бетон давил, но он не обращал внимания на боль, стараясь сосредоточиться на ощущениях. Пробовал. Как это делается? Он помнил, как видел в интернете этих лысых мужиков, сидящих в позе лотоса. Попробовал скрестить ноги, как они. Не получилось. Бедра пронзила острая боль. «Твою мать, да я ж не резиновый!» — выругался он про себя, и эта мысль, такая обыденная, вырвала его из попытки сосредоточиться. Он снова открыл глаза.

Он закрыл их вновь. Сжал веки так сильно, что перед глазами заплясали разноцветные пятна. Попробовал сконцентрироваться на дыхании. Вдох – выдох. Вдох – выдох. Воздух в гараже был тяжёлым, полным взвешенных частиц пыли, запаха сварки, которой тут давно не работали, и какого-то приторного аромата старой резины. Каждый вдох казался тяжелым, словно он вдыхал свинец. А потом, через какое-то время, он начал ощущать в этом воздухе и что-то другое. Еле уловимый, свежий запах, как будто ветер проникал откуда-то извне, принося ароматы дождя и земли, хотя на улице было сухо. Это было... странно. Непонятно.

«Ладно, дышу. Что дальше?» — голос его внутреннего, привычно-прагматичного «Я» не умолкал. Мысли роились, как пчелы в улье. «Надо бы Денису ответить. Но как? Без драки-то как? А если я его на медитацию позову, он меня на смех поднимет и всех моих пацанов отберет». Образ Дениса, молодого, наглого, налитого силой, тут же встал перед глазами. Витя почувствовал, как в груди начинает разгораться привычное раздражение. Мышцы на руках напряглись. «Нет, нет! Спокойно. Пустота. Иллюзия». Он попытался представить Дениса как пустую оболочку, как фантом, лишенный реальной сущности. Но фантом этот был слишком осязаемым, слишком угрожающим.

Попытки медитировать были комичны и болезненны. Его тело, привыкшее к движению, к насилию, к реакции, отказывалось подчиняться. Ноги затекали, спина ныла, а в голове звучал не умолкающий монолог: «А счета? За свет надо платить. И Малой что-то там просил. А помнишь, как Петрович тогда с нами наехать хотел? Я ему тогда такую пендюлину отвесил, что он потом неделю рыгал». Эти воспоминания, которые раньше вызывали удовлетворение, теперь казались бессмысленными, навязчивыми. Он пытался отмахнуться от них, как от назойливых мух, но они возвращались вновь и вновь, цепляясь за края сознания.

Иногда, на краткие мгновения, наступала тишина. Не полная, а такая, когда звуки мира, казалось, отодвигались на задний план, растворялись. Шум машин снаружи, далекие голоса, шелест ветра — всё это превращалось в невнятный, белый шум, который больше не тревожил. И в эти короткие моменты Витя чувствовал легкое, почти неуловимое прикосновение к тому, что он пережил на «стрелке». Ощущение легкости, пустоты, свободы. Оно было эфемерным, как выдох на морозе, но оно было. Это заставляло его продолжать. Заставляло терпеть боль в коленях и навязчивые мысли.

В этот момент, сквозь дрему полумедитативного состояния, он услышал. Или почувствовал? Колесо Сансары. Оно тихо поскрипывало. Еле слышно, но отчетливо. Скрип был похож на медленное, едва заметное вращение. Витя приоткрыл глаза. Колесо, освещенное тусклым светом лампочки, выглядело так же, как и всегда. Ржавое, пыльное. Но этот скрип... Он действительно двигался? Или это было всего лишь эхо его собственных, внутренних процессов? Он прислушался. Скрип повторился. Очень медленно, словно Колесо поворачивалось на оси, отмеряя невидимые циклы времени и бытия. Оно было там. Наблюдало. Может быть, одобряло. А может, просто существовало, безмолвно напоминая о своей вечной, цикличной природе.

Витя тяжело вздохнул, ощущая, как его тело медленно, нехотя, но привыкает к этому непривычному положению. Он не достиг нирваны, не стал мгновенно просветленным гуру. Его попытки были смешны, неуклюжи, но искренни. Он был Витей Злым, бывшим авторитетом, который теперь пытался понять, как совместить пацанские понятия с принципами дзен. Это было долгое, тернистое путешествие. И он только-только сделал первые, самые неуверенные шаги. Колесо Сансары продолжало свое едва заметное, вечное движение, тихо поскрипывая на заднем плане, словно тайком ухмыляясь его усилиям, но в то же время являясь безмолвным свидетелем его преображения. А Витя продолжал сидеть, пытаясь найти хоть какую-то точку опоры в этой новой, пугающей пустоте, которая вдруг открылась ему посреди его собственной, такой понятной и привычной, жизни.