XIX
Вот уже месяц, как Александр не выходит за дверь собственного дома. Много желчи и омерзения скопилось в нём с того дня, как он крайний раз бывал в людях. Поведение Верещагина оставило глубокий след, и у Ветринского не было больше никакого желания посещать встреч общества.
Каждый его день стал похож один на другой: бездейственно лежал он в халате у себя на кровати. Иной раз мог взяться за книгу или дать указания прислуге, а иногда мог разразиться на неё беспричинной бранью. Без разгулов и кутежей, без балов и маскарадов жизнь его словно опустела. Его уже не волновали никакие заботы и знакомства. Наоборот, он был ограждён от них. В своём доме, словно в чемодане, он прятался от людей и лишнего шума.
Одна лишь мысль беспрестанно волновала его: «Что было этот её странный взгляд?»
Он ожидал увидеть в её глазах что угодно: ненависть, презрение, гнев, отвращение, — но не увидел ничего из этого. Он встретился с взглядом, полным сожаления. Но никак не мог он признать этого. Никак не мог понять, почему она смотрела именно так.
Каждую ночь, перед сном, он видел эти глаза, думал о них, и так тяжело становилось ему. И так хотелось ему узнать причину такой странной перемены в себе. Что заставляет его лежать целыми днями и думать о ней? Почему по возвращении из Петербурга ему так тошно выходить в свет? Почему все люди, окружающие его, вызывают омерзение? На все эти вопросы он искал ответ, искал причину своему странному, непривычному состоянию.
А причиной тому была — совесть.
Это она гложет его каждую ночь перед сном. Это из-за неё ему опротивело общество. Это из-за неё он не признаёт сожаления в Варином взгляде.
Уж лучше бы она посмотрела на него с ярой неприязнью, вспыхнула бы на месте и тотчас высказала ему всё, что он заслуживает. И ничего не томилось бы тогда в его душе — всё было бы как прежде.
Но он не услышал от неё ожидаемого упрёка, не встретил презрения в её глазах — и это его гнетёт.
Позднее декабрьское утро. Слуга Петька будит хозяина:
— Подымайтесь, барин! И так завтрак проспали!
— Ничего не проспал: как велю подать, так и будет завтрак, — простонал Ветринский с кровати.
— Солнце уже высоко — просыпайтесь, барин! — настаивал Петька и потянул барина за рукав.
— Приберись в гостиной, — отмахнулся Александр.
— Да встаньте же!
— А ну пшёл отсюда! Делай что велят!
Поджав губы и сложив руки на груди, недовольный Петька вышел из комнаты.
— Петька! — после недолгого молчания протянул Ветринский, — который час?
— Уже двенадцатый, Александр Сергеич, — ответил ему знакомый голос.
Ветринский тотчас узнал его, встрепенулся и поднялся с кровати.
— Что вы, не пугайтесь так, — поспешил успокоить его нежданный визитёр, — я у вас здесь уже час просидел, успел даже кофе испить. Впрочем, от ещё одной чашечки не откажусь, — и лицо гостя растянулось от приторной улыбки.
— Как вы здесь! Кто велел впустить? — вскричал Ветринский, но пришелец тут же его успокоил, сказав, что он сам и напросился, чтобы его впустили, и дал лакею за это пятигривенный.
— Посудите же сами, Александр Сергеич, как мне было поступить иначе? Как к вам ни приеду, вас постоянно нет дома. На письма мои вы не отвечаете. А слугу бранить даже и не вздумайте, что он меня впустил.
Но у Александра уже и в мыслях не было с кем-либо браниться. Слова визитёра его успокоили, и он был уже настроен гостеприимно.
— Петька, неси халат! — окликнул он слугу, и Петька тут же вышел из гостиной со шлафроком в руках, тем самым, что портному пришлось подштопывать, и который уже успел прилично засалиться за полтора месяца.
— Подай же завтракать: не видишь, что ли, у нас гость? Сам бы и предложил ему, дурак этакой! А покамест кофе принеси, мне и гостю.
Петька поклонился и, что-то болтая себе под нос, удалился. Через несколько минут он вернулся с подносом и двумя чашками кофе.
— Что же, Александр Сергеич, наш небольшой, — здесь визитёр замялся, — конфликт можно считать разрешённым?
— Вполне. Только, боюсь, перед графом неудобно вышло.
— Бросьте, граф на вас нисколько не в обиде. Я вам даже больше скажу, наоборот…
Здесь его речь прервал Петька:
— Завтрак подан!
— За столом я вам всё и расскажу, любезнейший Александр Сергеич.
Собеседники перебрались в залу, где их уже дожидался накрытый стол.
— Повар у меня просто изумительный, друг мой, — хвалился хозяин, — таких завтраков, как у меня, вы вряд ли где ещё найдёте.
— Да, стол накрыт отменно, но я, собственно, не по этому делу.
Верещагин громко отхлебнул из своей чашки, причмокнул и продолжил:
— Так вот, граф Мухин на вас нисколько не в обиде. Напротив, послезавтра у него состоится большой новогодний бал, и вы, Александр Сергеич, почётный гость. Вы и Сергей Дмитриевич. К слову, где же он? Я уж сколько его не видал! Здоров ли? Куда пропал?
— У него всё прекрасно. Уехал давеча в город С. и будет не раньше, чем через неделю. Увы, я должен огорчить графа: Сергей Дмитриевич навестить его не сможет.
— А вы будете?
— Непременно.
Завтрак был кончен.
— Позвольте, выйдем в сад — я закурю, — обратился к Ветринскому Верещагин.
— Что вы! Сергея Дмитриевича нет, а меня можете не стесняться — курите прямо здесь.
— Благодарю.
Верещагин затянулся из трубки.
— А что же вы, Александр Сергеич, всё дома-то сидите? Вас не слышно, не видно. В последний раз, как я вас видел, вы были сам не свой. Я уж подумал: не заболели ли? Да нет: здоровы!
И невольно он напомнил Ветринскому, почему тот оградил себя от всех. «Может, спросить у него о ней?» — подумалось вдруг Александру. — «Нет! Вздор!»
— Не могу вам сказать причины, — лавировал он в ответ Верещагину, — а что же вы один, почему Жадова не прихватили?
— Мы вчера были с ним у Терехова; я вечером уехал к себе, а он остался. Помните такого? Ивана Андреевича Терехова. Он о вас, между прочим, расспрашивал. И на свадьбу-то к вам собирался, а вы его так расстроили.
«Нарочно он это что ли?» — промелькнуло в голове Ветринского.
— А сам же он был бы очень рад вас видеть у себя. К слову, он тоже будет у Мухиных, да не один, а с невестой! Да, да, он уже помолвлен, а вы и не знали, Александр Сергеич!
«Точно нарочно!» — прозвучало в голове Александра.
— Впрочем, он сам вам обо всём совсем скоро расскажет! Между тем времени уже второй час: мне нужно спешить.
— Не забудьте же: тридцатого, в пятницу у Мухиных! Всего хорошего, Александр Сергеич, — прощался Верещагин, сходя с крыльца.
Нет ничего удивительного в такой резкой перемене в поведении Ветринского. Да, что-то глодало его ещё с самого возвращения из Петербурга; да, встречи высшего общества с того момента стали ему скучны, Верещагин ему опротивел — но при виде своего давнишнего друга, при упоминании о большущем бале всё это в нём тотчас исчезло. И в самом деле, что бы он был без балов и маскарадов? что бы он был без Верещагина?