Часть 1: Серый мир и птенчик
Облака, словно крышка от гроба, плотно застелили небо, и начался затяжной холодный дождь. Снова безликие и скучные дни сменяли друг друга — будто застрял во временной петле — и вели к единственной цели: вырваться. Вырваться из этой сырости, из тисков ожиданий отца, из предопределенного пути в военную муштру, который вызывал во мне тихий ужас.
И этот день не был исключением — так мне казалось, пока я не увидел незнакомое лицо в классе. Учитель без энтузиазма объявил о новом однокласснике, указывая на парту, где тот сидел:
«Знакомьтесь, ваш новый товарищ — Дилан Хостер. Прошу любить и жаловать».
Новенький скромно улыбнулся и кивнул, как будто не хотел привлекать излишнего внимания. Перевестись в последний учебный год — это, конечно, верх безумия, подумал я. Для меня закончить школу с хорошими оценками — цель жизни, поскольку я не хотел, чтобы меня отправили в военное училище. Как бы я ни уважал отца за его заслуги в полиции, я ни за что не пойду по его стопам. Для меня искусство превыше всего, а не погоня за преступниками.
Он выглядел занятным, но я не придавал этому значения. Через некоторое время любопытство взяло надо мной верх, и я стал замечать, что изучаю этого мальчика. Он хорошо учится, но на подготовительных занятиях я его не видел; он общительный, однако ни с кем близко не сдружился. Я предположил, что, возможно, новенький часто менял школу, поэтому вел себя таким образом. Даже в спорте хорош. Не было никаких изъянов — ни в лице, ни в теле. Коротко стриженные золотистые волосы напоминали мне недавно вылупившегося птенца. Ямочки на щеках всегда цепляли мой взгляд — не мог заставить себя отвернуться.
После обеда теплый свет падал в класс, очерчивая его силуэт — он и вправду выглядел как птенчик, греющийся на солнышке. А еще казалось, что если я слегка подую, он, как семена одуванчика, разлетится и исчезнет на ветру.
Я долго не мог поймать момент, когда он переодевается перед физкультурой. Мне очень хотелось увидеть мышцы туловища, посмотреть, какая у него талия и пресс. Но однажды после футбола мне довелось увидеть, как он, весь потный, вытирался подолом футболки, открывая при этом участок кожи: я разглядел его пупок и пресс — всё оказалось не таким, как я себе представлял, а намного лучше. Иногда я ужасался от мыслей, которые посещали меня: я никогда не был так одержим человеком. Успокаивал себя тем, что этот интерес сугубо профессиональный: «Мне бы хотелось нарисовать его», «Он интересен мне как модель», «Да, точно! Именно так».
В последний раз меня так что-то интересовало в дошкольном возрасте, когда в магазине игрушек я увидел детально спроектированный паровозик. Очень долго уговаривал маму купить его, а после покупки тщательно хранил и аккуратно играл; теперь он стоит в моей комнате как часть интерьера. С таким же интересом я изучал книги про искусство, которые подарили мне на тринадцатилетие.
И вдруг я вспомнил отца, у которого бы скривилось стальное лицо от ужаса, узнав, какие мысли начали меня посещать. Отцовская тень висела над всем. Помню, как он, просматривая новости, вдруг тяжело вздохнул: «Вот уроды!» — и швырнул пульт. Мама вздрогнула, а я замер, чувствуя, как ледяная волна страха сковывает меня изнутри. Его полицейский жетон, блестящий на комоде в гостиной, казался мне тогда не символом порядка, а орудием кары. Военное училище было не просто наказанием за плохие оценки, а его идеальным инструментом «выбить дурь». Я настолько накрутил себя, что заболел живот от негативных размышлений.
Чем больше я думал, тем страннее себе казался, и изо всех сил старался не выдавать себя. После школы и подготовительных занятий я всегда шел домой. Теперь же стал заглядывать в библиотеку, садился в самый дальний и неприметный угол и переносил на бумагу образы из головы.
Новенький приходил в библиотеку к 17:15; тогда я уже убирал альбом и делал домашние задания, сидя как на иголках. Дилан выбирал какую-то заумную книгу из стеллажей и читал. Мне думалось, что он таким образом самостоятельно готовился к поступлению в какой-нибудь крутой университет. Время от времени я поднимал взгляд от учебников и следил, как он длинными пальцами листал страницы, меланхолично разглядывал содержание. Уходил я в 17:45, раньше него; мне казалось, что таким образом я вовсе не «сталкерю» человека. Однажды, в момент, когда я уже вставал, чтобы уйти, мне показалось, что его взгляд скользнул в мою сторону, но когда я робко обернулся, он был погружен в книгу. Игра света, наверное. Потом приходил домой, ужинал, принимал душ и до утра не покидал свою комнату.
Дни все еще сменяли друг друга, но уже не были такими скучными.